Прозрачные клоуны из «Дерева». Журнал «Театр» за октябрь 2004
«Я всегда танцевал так,
чтобы нащупать корни
страдания в слезах восхищения.Можно станцевать изумительный
танец одними глазами.Танец должен быть абсурден.»
Тацуми Хиджиката
Я перестала спать. Я потеряла аппетит. Больше я не буду прежней.
Когда-то и ты увидишь это близко — как меняются лица, сдвигаются кости и как душа оказывается больше тела.
А мне всю жизнь мешали мои ноги и спина. Мне вообще трудно находиться в этой гравитации и кажется, что у тела какой-то неправильный размер — в тесном мире трудно управлять такой длинной штукой.
Я слишком долго чувствовала, что тело — имущество, которое мы обречены волочить за собой как чемодан без ручки.
И вот Антон Адасинский. Человек, острый как бритва, мягкий как кошка и прозрачный как стекло. Ученик Полунина, бывший фотограф и трубач, перформанс-звезда рок-группы АВИА, ныне — руководитель и актёр театра «Дерево», уже десять лет триумфально скитающегося по чужбине.
Я увидела чудо. И это — главное событие двенадцати дней «Дерева» в Москве. Оно перевернуло надоевший мир, в котором есть столько «ужасно одетых людей».
Мои открывшиеся глаза у в и д е л и, что тело — инструмент и им можно и нужно пользоваться. Тонко настроить и играть божественные неслышимые звуки, резонируя с пронизывающими мир волнами. Необычайное — не сказки, а то, что может оказаться совсем рядом, а главное — и в тебе. Раньше об этом я слышала только в теории и порой от людей, которые сами своей жизнью этого не подтверждали.
Сейчас я увидела, что можно быть предельно живым и находиться точно в текущем моменте.
Бессмысленно описывать спектакли четверых лысых людей без бровей — двух мужчин и двух женщин, когда-то живших в Питере. Сейчас Питер для них — везде, где ждут подмостки, спектакли, собравшие множество международных наград, «сносят крышку» вне зависимости от географии, а в гастролях рядом находятся несколько самых верных учеников.
В стиле «Дерева» — предельное напряжение эмоций, невероятная скорость перепрыгивания из образа в образ и множество смелых визуальных эффектов. Комедийные, демонические, животные и неорганические герои пластических спектаклей оперируют архетипами рождения, смерти, секса и романтически играют в бисер не столько для потрясённой публики, сколько для себя. Танец предстаёт как духовный путь, исследование границ доступного человеку мира. Нет запретных тем, потому что высочайший уровень разговора даёт право на любой запредел. «Дерево» говорит о вечном — не меньше — используя фиглярство как способ «смеяться, когда нельзя».
Назовём их клоунами, так будет проще, хоть и не точнее. Прозрачные клоуны, которые для своей работы с нашим вниманием учатся быть никем. Протеином. Только из этой точки можно научиться быть всем. Ноль — положение, из которого разворачиваются миры. Дальше на голую марионетку можно надеть что угодно. Получается так убедительно, что веришь на все сто, но тут застаёт врасплох очередная полнейшая смена лица и тела. Они рушат наше восприятие резкой изменчивостью всего, что лепит человека.
Чтобы научиться этому, они не просто играют в театре от сих и до сих, а реально живут воинской жизнью безжалостности и фантазии. Безжалостности — чтобы стереть с себя привычное, фантазии — чтобы нарисовать на освободившемся месте того, кто просится наружу. Кто знает, откуда берутся все эти персонажи? Те, что выходят на сцену ногами актёров и кричат нам о несуществующих мирах, не произнося слов?
Чтобы достигнуть пустоты, актёры «Дерева» упражняются с метрономом — живут с тикающей клипсой в ухе, не слышной никому, кроме тебя. Мир внезапно предстаёт ритмически организованным, движущимся и звучащим как кино. Прошёл человек, хлопнули двери, запиликала сигнализация машины, кто-то что-то сказал, залаяла собака — всё складывается в музыку мира. Она звучит как произведение — слушаешь её изнутри своего «я», и реальность понемногу отпускает. Наш условный мир с нервной манерой общения, ежедневными сообщениями о катастрофах, зазывными воплями лишней информации становится на бок. Ты невовлечённо наблюдаешь за зрелищем и звуком. «Я иногда даже не понимаю, что мне говорят: слушаю звук речи — и не доходит смысл — «блаублаблауба?..»» — замечает Антон.
Они договариваются о молчании — не говорить ни слова, кроме ответа на прямо поставленный необходимый вопрос. Становится ясно, что многих разговоров легко может и не быть.
«Всё, что вы слышите, видите, читаете — всё это остаётся в вас. Это немедленно вылезет, высыплется, стоит открыть мусоропровод.»
«- Что вы делаете, когда к вам в театр приходит новый ученик?
— Первое, что я ему поручаю — замолчать. На месяц-полтора. Это очень трудно. И ещё много разных тяжёлых вещей. В жизни я человек не очень хороший…»
Мы исключительно запрограммированы обществом — с детства. Первое, с чего Антон начинает занятия с учениками — с фразы: «Всё, что мы усвоили с детства — неверно».
Первые впечатления остаются навсегда.
На всю жизнь у нас задранные плечи и зажатая челюсть оттого, что в младенчестве нам не давали всласть поплакать: «замолчи немедленно!» Семенящая, еле касающаяся земли походка — бабушка запрещала спокойно бегать по лужам и грязи, оберегая нашу одежду от лишней стирки. И так далее.
С этими совершенно лишними навыками мы отныне живём до смерти. Мы видим человека издалека, но сразу узнаём по силуэту и манере движения — а, да вот это Андрюха! — глаза моментально распознают его манеру отклячивать таз и переставлять ноги несколько впереди походки — может с тех пор, когда на лыжах ходить учился?
Мим и клоун специализируется на наблюдательности. На исследовании тех особенностей, их которых складывается человек. Трудно и почти невозможно изменить свою походку, осанку. Мы, обычные люди, не властны над одной-единственной походкой — клоун кропотливо собирает их множество. Изменилась постановка тела — изменился способ мышления. Изменилось мышление — изменилось тело. Мим делает это. За счёт безупречного внимания, коллекционирования и сознательного подражания. Сознательного — это значит, что он может по своей воле начать это делать и прекратить по своему желанию. Как и «священную эпилепсию камланья» — если актер может войти в это состояние, то должен уметь и выйти, иначе психбольница — за углом.
Корейская журналистка: «нам о-о-очень важно знать — что вы едите… Как вы добились такой формы тел?»
Настроить, или как Антон говорит, «построить» тело — дело ежедневное и кропотливое. Надо просто знать, что оно — кусок мяса, животное, которое надо заставить слушаться. Захотел это — оно сделает, захотел то — сделает. Для этого надо постоянно его гонять, гнуть, тянуть и мучить, каждый божий день по несколько часов. Мышцы болят, но они безудержно рады вниманию.
Нет отдельно души и тела. Есть общая система, в которой всё влияет на всё. Наши мысли делают наше тело. Наше тело влияет на то, какие у нас мысли.
Когда я танцую,
мои руки — это не руки,
мое лицо — это не лицо,
мои ноги — это не ноги.
Мое тело является частью среды.
Пространство внутри меня
и пространство вокруг меня
— одно и одно и то же.
Когда пространство меняется
(как меняется сама жизнь),
меняется мое тело.Сюзанна Акерлунд
Сайт «Дерева» www.derevo.org
Там есть много фотографий.