Ольга Арефьева — голос, песни
Петр Акимов — клавиши, виолончель
Сергей Индюков — гитара
Сергей Суворов — бас-гитара
Андрей Чарупа — барабаны, перкуссия
Тимур Ибатуллин и Анатолий Жемир — программирование (Асимметрия)
Запись, сведение, мастеринг — Сергей Суворов
Рисунки, дизайн, верстка — Алексей Ларионов
Выпуск — Олег Коврига, «Отделение ВЫХОД», 2010 год
Директор — Александр Пеньков
У любви нету рации,
Я дышу и скольжу.
Я ценю гравитацию,
Но опять ухожу.
Радости незаконные у притяженья тел,
Но я хотел бездонное, я улетел!
О, плачьте моря из янтаря, голые звуки.
О, я на земле помню о зле, где мои руки?
О, дай подержать желтый закат, иллюминатор!
Летят корабли в поле земли, я — авиатор!
Пронзает он как рентген,
Бессмертен, велик, священ,
Весь этот озон и оксиген.
Я могу быть бессмысленным,
Выбрать пути не те,
Но есть смелая истина
В широте-долготе.
Мне ничего не нужно и ничего не жаль,
Голым и безоружным взлетаю вдаль.
Не рви мою грудь, там только суть, сердце навылет.
Кто хочет любить — сразу убит, так нас учили.
О, дай подержать желтый закат, иллюминатор!
В босых небесах — крыльев размах, я — авиатор.
Как хорошо быть раненым,
Я обожаю боль.
Это моё задание —
В небо поднять любовь.
Кажется, это страшно, почва так далека,
Я заложил вираж и легка рука.
О, плачьте моря из янтаря, голые звуки.
О, я на земле помню о зле, где мои руки?
Пусть я слишком мал, дайте штурвал, полюс, экватор,
Летят корабли в поле земли, я — авиатор!
Пронзает он как рентген,
Бессмертен, велик, священ,
Весь этот озон и оксиген.
© Ольга Арефьева
Когда эти люди убиты горем —
Приходит к ним улыбающий Голем,
Во рту бумажка на арамейском,
А в ней — из песни слова «мы вместе!».
Всегда одетый в одно и то же,
Он то старее, а то моложе,
Он то нежнее, то грубиян,
Он то трезв, то пьян.
Когда эти люди кричат и смеются —
Приходит к ним ветер революций,
И он поёт песни в дырявом конверте,
Я была на концерте — жаль, что он о смерти.
Когда эти люди хотят дать жару,
Они начинают петь под гитару.
Мне нравятся их довольные морды,
Жаль, что все их песни на те же аккорды.
© Ольга Арефьева
В чем ты виновата — знаешь только ты,
Очи — опиаты, волосы — цветы.
Платье и заклятья из гитарных струн,
Поступью и статью — в тех, кто вечно юн.
Ефросинья,
Ты носила
Кольца на пальцах ног,
Серьги, вдев в пупок,
Ладони одной хлопок.
Сны твои — стеклярус, и слова — слюда.
Твоя прекрасна ярость, и радость — как беда.
Неразборчив почерк, но как руны вязь,
То — как между прочим, то — в последний раз.
Ночью в изголовье спят твои коты,
На ножах с любовью, с вечностью «на ты»,
Узкими ступнями извилистый след
Оставляешь там, где больше тебя нет.
© Ольга Арефьева
Думая о душе, оставайся в теле,
Если не хочешь набить этим елям шишек.
Думая о тебе, я дышу еле-еле,
Выключи мир из сердца — и станет тише!
Звали меня на пир — я надела саван,
Звали меня умирать — я вообще не явилась.
Возле стола с салатом — ангел с весами.
Кажется, это я — нет, это вам не приснилось!
Ты заставляешь не верить своим рукам,
Наш разговор на уровне тела завяз.
Ты понимаешь pal, а я знаю только secam,
Как сохранить лицо, если рвется связь?
Меня рисуют стихи контровых поэтов,
На вечеринках гейш мой висит портрет,
Я набелю лицо и надену гэта —
Всё будет точно так же, и даже вино не сойдет на нет.
Я перестала следить за своим хвостом,
Я поймала любовь, и любовь поймала меня.
Множество уличных птиц легло на крыло,
Волосы белого дерева стали седы как луна.
Удивлена, что мои читают стихи,
Казалось, давно должно быть наоборот.
Моё лицо на спине похоже на рыбу хи,
Моё лицо на лице вообще ничего не поймёт.
© Ольга Арефьева
Я понимаю, что быт мой асимметричный,
Проём у двери — зверной, окна окоём — птичный,
Вижу рептильную пыль, вертикальное море,
Плывут кистепёрые рыбы в дорийском миноре.
Сколько времени ты проводишь за бортом?
Столько же раз в клоуна бросили тортом,
Попало в лицо много крема — и вот вся поэма,
Я утонула, теперь я точно ведаю, где мы!
Ты обнажен как провод высоковольтный,
Я зависаю между репризой и вольтой,
Столько лет мечтала об этом миге — и фигу,
Это все возбуждало лишь в моей книге.
Столько лет я растила свою пуповину
Затем, чтобы так вот легко ты душу мне вынул,
Порвал мое сердце, и щелкнул по носу,
И оставил вот эту и эту страшную полосу.
И теперь вот стою с пробитой улыбкой рыбы,
В водной больной стихии не разорвать дыры бы,
Вижу свой мир бездомный, водой влекомый,
Реальность моя странна — это ясно любому.
В дыры все время дует, и этот ветер — вода,
Я трогала твое тело, кожа твоя тверда,
Мужчина должен не плакать и брать все силой,
Это, конечно, мило, но перекосило.
Откроешь глаза с утра — а вокруг дыра,
Рана на теле мира, в изнанке прорывы и дыры,
Их не зашить, но как-то же надо выжить,
Себя грызу я внизу, но небо еще ниже.
Я человек-амфибия, хлопаю жаберной щелью,
То на берег, то к рыбе я, то обратно — качели,
Я ничего не вешу, меня ничем не утешить,
Горе мое — как море, в мотиве сплошные бреши.
А знаешь, что это такое — жить с болью?
Конечно, ты — мастер боя, а я — ночное апноэ,
Ты каждым пальцем готов и убить, и быть убитым,
А я каждой клеткой люблю и хочу быть любимой.
Я своим порванным сердцем стучу явно не в ритме,
Путаю жесты, вместо концерта пою молитву,
Путаю воздух с водой, а воду с любовью,
Из состояний материи мне подойдет любое.
Я ведь дышу наощупь, зубами слушаю звуки,
Конечно бы, надо проще, но не прощают руки,
Вижу двумя лишь глазами, а сотня других ослепла,
Во мне так много тепла, что вода становится пеплом.
Лево неравно правому, и я бегу по кругу,
Волна идет по округе, дуга замыкает фугу,
Эта любовь — вода, я — рыба, не надо сети,
И не тащи все это в глухие тоннели Сета.
А знаешь, что это такое — жить с болью?
Конечно, ведь ты почитаешь ее атрибутом роли
Я подняла эту долю, и даже что не под силу,
И не пойму, почему любовь меня не убила.
С этой огромной любовью я рядом с тобой не к месту,
Все для нее мало и повсюду ей тесно,
Меня не вмещают дома, не впускают пространства,
Я понимаю сама — мир мал моей страсти.
Радио бьет струёй из динамо-машины,
Я — мешанина из женщины и мужчины,
Вечность берет за плечи, и этот недуг не лечат,
Я не могу это выразить ни песней, ни речью.
Чем же еще я могу рассказать, что это такое?
Конечно, ты — мастер боя, а я — каноэ в иное.
В конце кина тишина, и закончена нота,
И слышится, как по лбу ползет капля пота.
Асимметрия
Асимметрия
Асимметрия
Асимметрия
© Ольга Арефьева
Что-то живет во мне,
Что-то жует в спине,
Лапкой скребет в боку,
Клювом стучит в башку.
Что-то поет во мне,
Вертится на ремне,
Просит то пить, то есть,
Рвется везде залезть.
Пишет в ночи стихи,
Тихо кричит — АПЧХИ!
Тащит меня к другим,
Твердит непонятный гимн.
Песни поет не те,
На чуждой частоте,
На неземных ладах,
В иных смысловых рядах.
© Ольга Арефьева
Оторвали от руля,
Не вращается земля,
Только я иду с нуля.
По-собачьи запою,
По-звериному сжую
Глупую любовь свою.
Длинную, длинную, словно поле минное,
Долгую, долгую, будто дно под Волгою.
Я не сбросок, не ощеп,
У меня есть соль и хлеб,
И под звездами вертеп.
Я завою на луну,
Ее свет пойдет ко дну,
Как слюну любовь сглотну.
Длинную, длинную, как похмелье винное,
Жаркую, жаркую, как огонь над чаркою.
По походке, по глазам
Я приметен небесам,
Спотыкаю себя сам.
То по-птичьи засвищу,
То по-рыбьи заплещу,
Я любовь свою тащу.
Сильную, сильную, словно многожильную,
Давнюю, давнюю, как траву отравную.
Оторвали от руля,
Не вращается земля,
Только я иду, скуля.
По-собачьи запою,
По-звериному сжую,
Глупую любовь свою.
Длинную, длинную, как поля целинные,
Долгую, долгую, словно дно под Волгою.
© Ольга Арефьева
Крутясь в стиральной машине сансары,
Я буду юной и буду старой,
Я буду юной и буду старой,
Но все это низачем.
Хочу уйти из иллюзиона,
Где пол бетонный, а лоб картонный,
Где пол бетонный, а лоб картонный,
И всякий великий — нем.
Герой весь я — и анфас и в профиль,
Глаза как сахар, а рот как кофе,
Глаза как сахар, а рот как кофе,
И кадры бегут, бегут.
Меня рисуют и вновь стирают
Ветра и земли чужого рая,
Ветра и земли чужого края,
Но автор кино — не тут.
Я умираю от счастья,
Схороните меня в газетах,
Небо не будет видно —
Это запретный плод.
Я умираю так часто,
Что где-то достало это,
На языке монета,
Не зашивай мне рот!
Я победила в крысиных гонках,
И по закону все сразу тонут,
И по закону все сразу тонут,
При этом красиво поют.
В кадре мелькают живот и бицепс —
Кто-то опять хочет с кем-то слиться,
Кто-то опять хочет чем-то спиться —
Вечный напрасный труд.
Чтоб это все больше не вертело
Мое бесконечно усталое тело,
Мое бесконечно прекрасное тело
Больше не хочет любви.
Ни шоколада, ни рая, ни ада,
Ни поворота на эстакаду,
Ни поворота куда не надо —
Выключите се ля ви!
Я умираю от счастья,
Схороните меня в газетах,
Небо не будет видно —
Это запретный плод.
Я умираю так часто,
Что где-то достало это,
На языке монета,
Не зашивай мне рот!
© Ольга Арефьева
За то, что мы были щедры,
Джа не лишит нас хлеба —
Милость его беспечна
И льется на всех подряд.
За то, что мы были щедры
И всё раздали нелепо —
Пули нас полюбили,
Ангелы к нам летят.
За то, что мы были красивы,
Джа не лишит нас силы,
Даже когда безрыбье
Сливает из вен тепло.
Джа не лишит нас силы
И даст нам кусочек пыли,
Глины, которой форму
Придал, возлюбив зело.
За то, что мы были люди,
Джа не лишит нас смерти,
Мы вместе с ним будем смеяться
Над долгим-долгим кино.
Джа никого не судит,
Он просто всем этим вертит,
В палитре кипучей смерти
Смешав светло и темно.
По дороге на Вавилон
Я потерял свою башню,
Зато встретил столпотворение
Блудниц, языков и монет.
По дороге на Вавилон
Было весело мне и страшно.
По дороге на этот город я встретил
То, чего в нем больше нет.
© Ольга Арефьева
Начинай, расскажи мне,
Как бегу, смеясь, по краю светотьмы.
Я высохла как цвет,
Как след кого здесь нет —
Я поэт озимый.
Начинай эту песню,
За плечом молчит телесный доремир.
Уместно ли шучу,
Когда как соль звучу,
Если жесты пресны?
Начинай эту сказку,
Я пляшу без ног и я пою вне нот.
Тебя б я обняла,
Но где наши тела
Для тепла и ласки?
Начинай эти слезы,
Меня сеял Бог, а сам принес мороз,
Я в рост пойду весной
Цветком или сосной,
А сейчас я мерзну.
Начинай, я продолжу,
Мы живем в нуле, мы гости на земле,
Сроднились с пустотой
И стали красотой,
А теперь все можем.
Я — Земля, я — Земля.
Первый, первый, я — Земля.
© Ольга Арефьева
Я не очень верю актерам —
У них слишком уж много лиц,
Все у них изменяется скоро,
Не живешь, а играешь блиц.
У меня есть ручная птица,
Она очень хрипло поет,
Что с того, что она мне снится?
Но зато никогда не врет!
У меня есть койот и ворон,
У тебя — атональный джаз,
Я стихов рассыпаю споры
И взойдут ли они — Бог даст.
И над плотию умерщвлённой
Подлетает душа, как флаг.
Этот мир был такой зеленый
До тех пор, пока не ослаб.
В этом городе нервных танцев
Слишком мало солнечных дней,
Я хотела бы в нем остаться,
Но уйти оказалось верней,
Чтобы боль вытекала горлом,
Лишь сверкнет Петропавловский шпиль,
И в жаровне тоски упорной
Отливался высокий штиль.
Я сейчас — демиург, мессия,
Я — алхимик, шаман, поэт.
По законам драматургии
Скоро должен начаться сюжет.
Я пишу эту злую сказку,
Не надеясь на хэппи-энд,
Своевольны роли и маски,
Но вступил в увертюру бэнд.
Я не очень верю актерам
(если это имеет смысл),
Кто на тонкой струне минора
Повисает, как альпинист,
Кто все время у края сцены,
Разделяющего тьму и свет,
Кто смертельную платит цену,
Созидая то, чего нет.
Его звали, скажем, Антоном,
Он, конечно, был маг и актер,
По средневековым законам
Ему мог бы светить костер.
Он умел вызывать затменья,
Смех и ветер, слезы и дождь,
Хоть он делал это на сцене —
Инквизицию не проведешь.
Каждый день (выходной — понедельник)
Он играл сердцами людей.
Он во всех амплуа был гений:
Комик, трагик, простак, злодей,
Плут, игрок, что печатью мечен,
Инженю, резонер, слуга,
Но актер — не богова свечка
И не чертова кочерга!
Его паства — толпа у кассы,
Его храм — галерка, вертеп,
Он за клоуна и гимнаста,
Его жесты — вино и хлеб.
В балагане толпа людская —
Так изволь получить паёк
Тем, что в рай таких не пускают,
Даже с краю, только в раёк.
Ты встаешь на свои колена
И глядишь, не совсем дыша,
Как шевелятся доски сцены
Потому, что в них есть душа.
То король, то бродяга, то есть
Каждый раз всё новая роль.
Лицедействуешь — так на совесть
Открывать свое сердце изволь!
Что получишь в ответ по праву?
То любовь, то лишь медный грош,
То овации, крики «браво!»,
То из ложи швыряют нож.
И любовь чрезмерна, и плети,
Зацепило — не гнись, держись,
Ты уже променял всё на свете
На дурманящий запах кулис.
Вот тогда и беда поверит,
Что, как ангел, ты неуязвим,
Ну а может — как Том и Джерри,
Или просто — как клоун и мим.
За свой дар игры невозбранной
Ты и быть, и не быть готов.
Бог хранит дураков и пьяных,
А еще — бережет шутов.
Эта ласка и эта таска —
Маска тьмы, пустоты костюм,
Тонкой пленкой цветной раскраски
Слепит глазки, морочит ум.
Слепит глаз и морочит ум.
И когда с пропоротым сердцем
Наш герой приходит домой,
Там пьянчуги лезут погреться,
Проститутки кричат «ты мой!».
На его истекающий голос
Собираются упыри,
Он идет, излучая веселость,
Что с того, что дыра внутри?
Что с того, что внутри колодец,
Коридор извилистых строф?
Он внутри и снаружи, то есть
Он раздвоен между миров.
Он идет, запинаясь о звезды,
И под кожей не кровь — вода,
Я не очень верю тверёзым,
Но и пьяным — совсем не всегда.
Вечер, зал — и он снова новый,
Искрометен, жив и игрив,
Снова зритель глядит, зачарован,
Как он сказки плетет мотив.
Среди тех, кто забыл о вздохе,
Я — та девочка в первом ряду,
Я не в городе, не в эпохе —
Вслед за ним без оглядки иду!
Я ребенок в смешном балагане,
В сказке под названием «жизнь».
Я дрожу перед злыми врагами
И в восторге от криков «бис!».
Белый грим Пьеро с Арлекином
И сердечко в груди тук-тук,
Я уже почти Коломбина,
Я забыла, что это глюк!
Покатайся в аттракционе,
В притяжении этих мук,
На машинке или в вагоне,
Меж столицами и вокруг.
Там веселые шутки-пляски
И в финале оркестр трам-парам,
Я не очень верю паяцам,
Лицедеям и джокерам.
Мой койот и ворон хохочут,
Говорят мне — окстись, это сон!
Только сердце проснуться не хочет,
Как у всех, кто бывал влюблен.
Я люблю сияющий морок
И пьянящий мотив и стих,
Я не верю поэтам-актерам,
Хоть при этом одна из них.
В нашей сказке прекрасной, дурацкой,
Каждый — пленник, король, слуга.
А реальность без декораций
Устрашает, так как нага.
Аплодируют простолюдины —
И ты знаешь, на что идешь,
Заглянув за кулисы картины
Никогда уже не уснешь.
Мы — актеры, танцоры, поэты —
Постоянно живем на ноже.
Инквизиция — это не где-то,
Это то, что случилось уже.
Так не вздрогни, когда из ножен
Кто-то в зале вынул клинок,
Улыбнись всей открытой кожей —
Эта боль лишь сбивает с ног!
Эта ласка и эта таска —
Маска тьмы, пустоты костюм,
Тонкой пленкой цветной раскраски
Слепит глазки, морочит ум,
Слепит глаз и морочит ум.
© Ольга Арефьева