Рецензия на спектакль «На дне». Октябрь 2006
Рецензия на спектакль Небольшого драматического театра под руководством Льва Эренбурга в рамках фестиваля «Золотая Маска» 11 апреля 2006 в помещении Центра им. Вс. Мейерхольда
После этого представления трудно спать ночью — тошнит мыслями вперемежку с любовью.
Думаешь: если бы мы оказались среди героев спектакля, остались бы мы такими же чистенькими? В ком больше человеколюбия и веры — в них или в нас, подвергающихся риску быть разорванными соседкой по креслу из-за накладки в билетах? Люди — страшные, грязные ангелы, рвущиеся к свету тем сильнее, чем больше грязь прибивает их крылья к низам. Отвратительные и прекрасные герои, в мгновение перескакивающие от апатии к истерике, трогательно обтирают друг друга от крови, мочи, блевотины, размазанной каши и разлитого вина. Чтобы тут же снова выплеснуть на друг друга — кто кипяток, кто неутолимую ярость от невозможности что-то изменить в скотской жизни. В которую каждый попал не по своей воле, но, похоже, по личному неслучайному попущению. Они так похожи задёрганностью на нас, жителей мегаполиса. И так непохожи — своим искренним гуманизмом, заставляющим не чураться струпьев ближнего, а укрывать его единственной шалью, одевать своей последней рубашкой и нелепо кормить, символически преломляя хлеб, а потом расшвыривая куски в приступе неконкретного отчаяния. Плакать у ног такого же несчастного человеческого существа, по-библейски вытирая волосами его грязные ноги и швырять чужое тело об стены. В последний день подточенной болезнью жизни пытаться вязать непослушными пальцами свитер для любимого и тыкать спицей в пришедшего с утешением соседа. В тесной банке набитой разнородными людьми квартиры то по очереди выносят по нужде на руках инвалидку, то в ответ на простую просьбу прикрыть дверь идут вразнос и разносят всё. Как актёры выдерживают такой накал переживания? Даже половины спектакля было бы достаточно, чтобы зрителю уползти оглушённым. Они кричат и бьются, но не переигрывают — провода их нервов держат взятый накал. Как говорится, бывают такие минуты, когда всё решают секунды — и длится это часами. Чуть слабее актёр — и спектакль показался бы жестким балаганом. Чуть слабее режиссёр — и мотивы столь предельных эмоций растерялись бы. Но всё выстроено, оправдано, ладно скроено и крепко сшито. Это труппа, безжалостная к себе и к зрителю. Через нигредо, самые тёмные человеческие глубины, через катарсис нас ведут к высшему, что присутствует в нас удивительно близко, одновременно и параллельно с низшим. Это зрелище предельно, но не чрезмерно. И самое главное — оно парадоксально пронизано горячей влюблённостью в человека — божьего творения. Люди — глина, которая должна пройти через огонь, чтобы стать посудой Господа. Театр — вид духовной практики. Все эти алкаши, наркоманы, падшие женщины, убийцы и самоубийцы взирают на небо с беспрерывной жаждой Бога, алчут земли обетованной и бытия нового, где лечат алкоголиков бесплатно и где в самом деле любят друг друга. Они мучают себя и нас вечными вопросами. Одно убийство, одно самоубийство, одно групповое изнасилование за кадром, одна давно ожидаемая смерть от болезни, один лоб, раскроенный об забор и тут же зашитый скорняжьей иглой, невзирая на кровищу, одна прижжённая сигаретой рука, одно тихое сумасшествие, много алкоголя и некоторое количество «марафета» — вот сколько всего успевает произойти на сцене, не считая мочи и блевотины. Я никогда не была сторонницей жестокого искусства. Мне неприятно смотреть на кровь. Но парадоксально работает спектакль — в тебя проникает красота этих несчастных людей, и чудесным образом падение оборачивается возвышенностью, сумасшествие — прекрасной мечтой, и даже среди воров и алкоголиков находится место для любви и самопожертвования. И нет ни одного гвоздя, который бы не выстрелил. Каждый предмет в огромном темпе играет множество ролей. Самовар вдруг становится отображением церковного подсвечника, с удивительно пришедшимися к латунному круглому верху гнутыми во все стороны свечурками. Его же мелко-бессмысленно начищает Наташа, из него же потом кого-то ошпарят. Апельсин — то выдавливается как символ безжалостного убийства, то выпадает из рук умирающей Анны, то после этого подбирается и жадно пожирается Лукой. Металлическая тарелка звонит удивительно похоже на колокол — и тогда все обманываются и торопливо крестятся. Упавший чугунок катится вокруг себя как бессмысленное человеческое верчение — и точно останавливается ногой. Из умывальников и бутылок щедро плещется вода, но вдруг кончается и выпадает мучительными каплями. Театральному глазу видна огромная работа по созданию такой вот плотной вязи играющих мелочёвок, высокий темп и отличное распределение внимания. Простейшие декорации работают на 300 процентов — из одного и того же деревянного настила создаётся то наклонный пол, то забор, то колодец.
Первый акт думаешь, как они безобразны, второй — как прекрасны. Падшая женщина бегает на панель ради «марафета» для постоянно впадающего в наркотическую ломку любимого, с которым у неё одни сапоги на двоих. Актёр, вершина карьеры которого — могильщик в Гамлете — возвышенно и мечтательно таскает за собой реквизит из прошлого — череп и гантелю: ироничные символы, которыми наделил его режиссёр в знак людской смертности. Красотка Василиса в шубе на голое тело уговаривает Ваську-любовника убить своего мужа и вдруг в холёном и порочном лице мелькает неподдельное страдание. Помешанные, буйные, корявые и обречённые люди. Среди них страшно даже режиссёру, до сих пор подрабатывающему врачом в скорой помощи. Даже когда весь спектакль удаётся не плакать, слёзы вырываются наружу на поклонах, и тогда поток уже не остановить. Зал аплодирует стоя. Но, мне кажется, героизму людей, три года готовивших это чудовищное представление, невозможно адекватно воздать никакими аплодисментами. Чистилище, которое они сами себе устроили, трудно выдерживать даже три часа. А три года? «Я медленно ставлю спектакли» — говорит автор спектакля Лев Эренбург, человек с усталыми глазами. Несомненно, где-то на небесах такие работы засчитываются актёрам за прожитую жизнь, а зрителям — за одно посмертное мытарство.
А я-то уже разочаровалась было в драме… Но — наконец-то актёры достоверны. Наконец-то их послание по-настоящему выстрадано и оплачено. Так вот кто нынешние юродивые и бессеребренники! — иронически назвавшийся «небольшим драматическим» театр без помещения. Это вам не пышно и богато.
Им так и не дали «Маску». Спасибо, хоть номинировали. А они с 99 года встречаются каждый день и делают свою актёрскую работу большей чем жизнь. До того они были учениками Льва Эренбурга в театральной академии — целым курсом, решившим потом не расставаться. В мучительных поисках денег на аренду репетиционного помещения, в малюсеньком зале на 30 мест, они играют свою боль и любовь — и зритель близко видит каждую слезу. Эти люди уже вышли из спячки и теперь взяли на себя смелость будить нас. В прошлом ли веке разворачивается действие или сейчас — неважно. Всё то же, всё точно так же актуально в подлой и высокой человеческой породе — и в этом смысле горьковская тема вне времени. Никуда человечество не растёт. Оно лишь ворочается с боку на бок и из него высыпаются и падают вверх новые ангелы, до которых человеческому мусору порой один шаг.
…А актёры на поклонах оказались очень красивыми. И самой красивой — уродливая горбунья-карлица, проползавшая весь спектакль на каких-то полупротезах. Они почти родными стали мне за эти три часа. Да, сделать шедевр можно лишь опираясь на настоящих людей. Это — высказывание. Это — позиция. Я снова люблю театр. Спасибо вам за наши слёзы.