Сложные отношения с бардами

С бардами у меня сложные отношения. Когда я еще была молодая, не знала, кто я и что я, когда никто в меня не верил, никто не поддерживал, родители в шоке отговаривали от проявления интереса к сцене… Вот тогда я писала свои первые песни и безуспешно пыталась найти себе подобных. Стилей не знала, музыкального образования не получила, аккорды выучила и научилась применять самостоятельно. И плохо понимала хитросплетения отношений в обществе. Что все разделены на тусовки и кланы. На своих и чужих.
Я тыкалась и в конкурсы самодеятельности, и к бардам, и, когда появились, к рокерам. Я одновременно слушала Пугачеву и Градского, Окуджаву и песни из советских фильмов. Так как моим первым инструментом была гитара, то клуб самодеятельной песни среди улиц железных занавесов, разумеется, был местом, куда я, как минимум, должна была сунуться.
Тогда я не знала слова «сонграйтер», не верила в свой мелодический и поэтический дар, не представляла себе, являюсь я кем-то — или никем. Но, чего у меня не отнимешь, — я пела! И это, по крайней мере, всем сразу нравилось. Неважно, что я пела, главное — поющая девочка — это же приятно. Чужие песни шли на ура. Мои собственные первые песни были, кстати, тоже неплохими. Но оценки от общества не получили никакой. Ведь даже если ты пишешь свою первую песню, тебя всегда сравнивают с мировыми шедеврами. И на их фоне ты неминуемо проигрываешь. Всё же однажды я не поленюсь, хоть на диктофон запишу то, что помню с тех пор. А может и нет, ибо незаписанного — невидимый вагон и маленькая тележка. И я их тащу за собой, пытаясь материализовать и довезти до людей раньше, чем настанет станция «смерть».
Тогда же это были первые волшебные сочетания слов и звуков — и огромное будоражащее желание неизвестно чего. Не славы, не денег. А поддержки, нужности, участия в потоке мира со своим словом и звуком.

И вот в это время я выступила на паре бардовских слетов. На одном (на Чимгане) мы дуэтом с девушкой по имени Лена спели чужие бардовские песни и стали лауреатами как исполнители. Это оказалось легко сделать. Там же я встретила парня, в которого на тот момент дико влюбилась. И через полгода мы, преодолев расстояние в полстраны и разность миров каким-то чудом (как тогда казалось) соединились. Чтобы расстаться через несколько лет со страшным треском, угрозами моей жизни и преследованием с его стороны. ( Вот здесь про это )
Но этого тогда нельзя было предвидеть.

А вот со своими песнями всё было интереснее, чем с чужими. Я поехала в компании Лены и бойфренда на Грушинский фестиваль. Там прошла отбор на малой сцене и попала на большую.
И вот на гала-концерте случилось странное. Когда я вышла на гитару, грандиозная толпа на берегу начала волноваться и меня освистывать. Орали почему-то «металлисты, убирайтесь в свой Ленинград». Пела я песню «Господи». Это молитва Сонечки Мармеладовой, написана мной для несостоявшегося спектакля «Преступление и наказание» в Свердловске. Много чего не состоялось в те годы. Можно кладбище погибших начинаний возделывать. Но остались песни.
Вот тут сохранившееся более позднее исполнение.
И что это было тогда, на фестивале — для меня до сих пор загадка. Но когда толпа в 10 тыс человек тебя освистывает — это очень страшно. И очень непонятно. Потом ко мне лично подошли очень многие люди, чтобы выразить поддержку. Я стала таким освистанным антигероем. Мы общались и пытались объяснить, что же это было? Сейчас у меня объяснение появилось: возможно, мой стиль показался чуждым людям, воспитанным на песнях про рюкзаки и лыжи. Но я родилась такой, как я есть, вовсе не намереваясь никому противостоять и ломать какие-то каноны. Я просто писала самые лучшие песни — какие могла. И напоролась на невидимые непроизносимые границы. Эти границы точно такой же природы, как железный занавес и сталинизм. Только с другого бока — где, казалось бы, постулировались дружба, взаимоподдержка и честное товарищество. Оказалось, выражать их можно строго каноническим, принятым в тусовке образом, а не иначе. Или ты идеологический враг. А врага надо уничтожить или изгнать из тёплого общества взаимной поддержки. Этого сам он не знает — только видит злые взгляды и напарывается на необъяснимые события.
Вскоре при посредничестве Лены (не той, которая сейчас, а Лены из Свердловска), которая умела наводить мосты и была ближе к бардовской тусовке по духу, мы втроем попали в бардовский палаточный лагерь на Азовском море «Барзовка».
И там я ощутила это странное давление с особенной силой. Это было нечто невысказанное, витавшее в воздухе. Но это можно назвать словом «ненависть». Кто-то, и далеко не один, в лагере нас тихо ненавидел. Просто за то, что мы есть. Не говорили этого вслух, но на нас давили тяжелые косые взгляды, какое-то сопротивление во всем, что-то вроде витавшей в воздухе радиации. Надо сказать, мы и правда представляли из себя смелую троицу — высокие ростом, со свободными жестами, одетые в яркое. Не прям хипповое — у нас не было ничего модного или дорогого. Его просто не было в доступе в той мрачной и бедной советской действительности 89 года. Но вот так получалось — мы были яркими. Мой бойфренд, чтобы сейчас понять, внешне походил на молодого Мерлина Менсона (тогда его не было в инфополе, так что сравнение постфактум), обладал идеальными мужскими плечами, фигурой, с которой хотелось писать картины, и длинными ногами.
А я пела песни с идеологически чуждыми мелодиями и стихами — например, «Сделай меня тенью» и «Нет у тебя души»
Но не понимала, что они кому-то идеологически чужды. Я вообще не врубалась в эти игры. Кстати, я и не запомнила и даже не поняла, кто были эти люди. У меня вообще плохая память на людей, с которыми я чего-то вместе не делала. Только совместное дело по-настоящему сближает, только общие резонансы. Так что это не какой-то личный счет к прошлым людям, это просто описание фона, в котором я жила, пела свои ненужные им песни, улыбалась и ярко одевалась. Через невидимые тернии чего постоянно продиралась.

Прошли годы. И однажды ко мне на улице подошла какая-то женщина. Я ее, конечно, не узнала. Она сказала: «Я была в том лагере. И знали бы вы, с какой завистью и восхищением смотрели на вас мои дети! Вы были такими красивыми и свободными! Но я уводила детей от вас, чтобы они не заразились вашей свободой. Потому что я ее боялась, и все мое окружение ее боялось. И поэтому мы вас не любили и сторонились. А сейчас я встречаю вас — и понимаю, какими мы были дураками».
Да, зато помню Ирину Морозовскую, которая там ко мне относилась искренне и хорошо! Хоть близкого знакомства там не состоялось, зато сейчас пересеклись на ФБ и друг друга читаем. Возможно, она и не помнит и даже не знает подспудных событий той смены. А может и почувствовала. Но все давно позади, жизнь тысячу раз обновилась.
Продолжение такое: после Барзовки мы автобусами поехали в Гурзуф. Там должен был быть панк-фестиваль, на который нас (зрителями) позвал шапочно знакомый Сергей Гурьев. Вместо фестиваля люди, одетые в одинаковые спортивные костюмы без опознавательных знаков, устроили на берегу кровавую баню и снесли весь лагерь, включая беременных женщин. Мы, к счастью, стояли с палаткой в стороне, где останавливались местные на выходные, но ужаса натерпелись. Идеологические игры вокруг музыки продолжались, но уже другие силы делили музыкальное поле боя. Ни звука музыкального тогда не услышали.
И дальше в жизни было много всего, далеко не всегда веселого, что пока не очень готова обсуждать. Тут что ни копни — выворачивает пласты.
А лучше поговорим про песню, которая не только строить и жить помогает. Она, как выяснилось, еще и место идеологического боя. Притом не всегда это битва двух разных идеологий, которые друг друга стоят. Они как раз часто оказываются парадоксально похожи. Это битва разных подходов к искусству. Как к вещи на продажу или как мистической практике? Как к товару и оружию, предмету сиюминутной выгоды, флагу для объединения против «неверных» (каждый раз разных)?Или как к чему-то лучшему в жизни, ни для чего не применимого кроме переживания самых высоких (из доступных здесь и сейчас) вибраций, как к инструменту счастья, выражения и преображения себя?

И вот что я думаю.
Песня хороша — значит она должна жить. Стили для меня были и остались только внешней формой, упаковкой, которая важна, но как футляр для энергии. Главная граница проходит совершенно по другому фронту. Это вопрос — песня хорошая или плохая? (Сразу: а с чьей точки зрения?) В ней высокие или низкие энергии? (Сразу: а относительно какого уровня?) Она прославляет божественную красоту или исторгает несъедобные и отвратительные для меня энергии пошлого, дешевого, лживого? (Сразу: а с чьей точки зрения пошлого? А лживого относительно какой правды?) Вопросы сложные, тем не менее, у меня с детства есть нюх на личные, применимые для меня и частично для таких, как я, ответы.
Я отделяю волшебные песни советских времен от поделок, где в красивую форму завернуто говно (с моей точки зрения; с точки зрения навозной мухи — вкусная еда).
Среди несъедобного — и лживые пропагандистские песни про партию, и братковский «шансон», и УГ в любых его формах.
УГ = скучные, неталантливые, безграмотные, вторичные поделки, преследующие разнообразные первичные и вторичные выгоды, но не желание красоты как таковой.
Да, разные песни — совершенно разные слои реальности. Те же патриотические агитки писали и исполняли высокообразованные профессионалы. Но делали лишь красивую обертку говну. Только иногда истина брала верх, и под видом агитки создавали вневременные шедевры, которые внезапно транслировали космические смыслы.
А в «шансоне» есть свои выдающиеся фигуры — Аркадий Северный, Александр Вертинский, Леонид Утесов. Так что не выйдет объявить вражеским весь шансон. Одна и та же песня в разных исполнениях часто обладает совершенно разным смыслом и уровнем энергии.
А ещё есть куча говнопроизведений «хорошего намерения» — слащавые «добрые», «детские» (которые не нравятся детям), поучительные религиозные (не все!) песни, разные гимны праздников заводов и районов. Всё выхолощенное, вымученное, старающееся угодить начальству, пройти на конкурс, всё, в чем нет риска, красоты, бескорыстия, прорыва, настоящего желания прыгнуть выше головы и создать лучшее, которого мир ждет здесь и сейчас. Их вытаскивает на свет желание соответствовать чьим-то ожиданиям, приказу и заказу. А может желание стоять на сцене любой ценой. Получать внимание любого качества. Самоутверждаться. Занимать эфир.
Так что нет формального деления. Нет простого мелодического, ладового, ритмического, инструментального признака, по которому так удобно можно было бы делить на «своих» и «чужих». Чтобы своих поддерживать, а чужих ненавидеть. Как ненавидели и тихо травили меня. Все, что происходит ради возможности «легально» ненавидеть, самоутверждаться за чужой счет, принадлежать к стае и кого-то стайно грызть — это не про искусство. Не про развитие духа. Не про высказывание, нужное миру. Это про удовлетворение низких инстинктов, про кормление зависти, ревности, жадности, гордыни, страха. Любовь — противоположность страху. Творчество — это излучение красоты вовне — когда нельзя иначе. Не торговля этим излучением (хоть можно рукопись продать). Творчество — вечное подтягивание себя до высоты энергий, которые хочешь выразить. Они всегда выше. Мы всего лишь люди — а они исходят от начала, творящего мир.
Отличение «незабудок от дерьма» проходит по вибрациям и энергиям, которые желающему судить-рядить надо еще мочь воспринимать и чувствовать.
Очень любят рубить сплеча «простую правду-матку» самые недалекие люди. «Я человек прямой — эти все ваши папапапамм — извращения. Вот Мурка — другое дело!» (Кстати, она по-своему гениальная вещь, может когда спою).
Абсолютно в любом стиле есть свои шедевры и шлак. И еще: шедевр в шлак часто превращается исполнением. Сделать шедевр из шлака куда труднее. И вообще — все это знаки в воздухе. Буквы, ноты, цифры, конструкции, структуры. Оживляет их человек.
Притом, сам по себе шлак не вреден — это лишь отвалы от руды. Но когда шлаком подменяют руду — вот тогда плохо. Когда говорят, что _этот_ шлак лучше _той_ руды — потому что он с «идеологически нужного» месторождения, а руда — с «неправильного» — вот тут начинается бяка.
«Вот иные столетья настали. И несчетно воды утекло. И давно уже нет той Наталии, и в музее пылится седло…»
С бардами с тех пор, как-то исторически вышло, наши пути постепенно разошлись. Не по обидам. А просто мне всегда тесно в рамках одного, да и десяти, стилей. Я сонграйтер — и мне все можно. Мой путь ведет туда и сюда, куда хочу не столько я, сколько путь. Я не работаю на определенный эгрегор. Ни на рок, ни на поп, ни на бард, ни классику, ни на фолк, ни на религию, ни на государство, ни на протест. Моя судьба — быть на стыке всего.
И давно не видно тех людей, что меня освистывали, а может они спрятались или перековались. И другие даже меня уже приглашают выступить на бардовском фестивале с полным сольным концертом. Приезжайте и вы. Только я там буду такой, какая есть. Самая лучшая, какая есть, но не подстраиваясь под внешние формы.

Время ушло, а проблема осталась: люди, которые действуют не из любви, а из страха и зависти. Люди, которые за все хорошее против всего плохого. Люди, которые, будучи ограничены, неразвиты, травмированы, искажены, все же считают свой вкус и взгляды на жизнь единственно верными. И воображают себя вправе давить непохожих, несогласных, особенно если в руки попадет хоть маленькая власть.
Да, и остался вопрос: «а что же делать, когда встречаешься с отвратительным лично тебе в искусстве?». Да ничего. Обсуждать можно. Лишь во все суждения прибавлять «по моему скромному мнению». Не выдавая его за вселенскую истину. Не с кольями идти. А отворачиваться от чужого говна и делать свое хорошее.
И всегда помнить, что дистанция от «мы за все хорошее» до «кто не с нами — тот враг», и далее до «врага нужно убить, он не человек» не так уж и велика.

22 августа 2019
Из ЖЖ Ольги Арефьевой