Алексей Васильев. Богиня — Разговоры с Ренатой Литвиновой.
Рената Литвинова обладает удивительным стилем речи. Разговоры журналиста с ней вылились в целую книжку «Богиня». Её будничная болтовня забавляет, удивляет, умиляет и влюбляет даже больше, чем её «основная работа» — сценарии. Удивительная девушка Рената… Книжка читается взахлёб. Мучительный вопрос, какой же отрывок самый-самый лучший, решился явочным порядком: в интернете найден лишь один кусочек текста — на сайте Ренаты. Жалко, что нет всего остального…
Ольга Арефьева
В течение года, пока Литвинова работала над фильмом «Богиня» — про невыносимую любовь и про загробный мир, обозреватель «Афиши» Алексей Васильев регулярно разговаривал с ней в самых разных местах — от одесских подъездов до бара парижского «Ритца». Из этой серии интервью получилась книга «Богиня», куда вошли еще новеллы актрисы и главы из ее повести «Обладать и принадлежать». Ниже — отрывок из шестой главы книги.
— Итак, мы подобрались вплотную к «Богине», где вы и автор сценария, режиссер, сопродюсер и исполнительница главной роли — авторское кино в кубе. Я, как теперь выясняется, фильм вообще понял не так, как следует, — на уровне сюжета. Кино загадочное, у зрителей будет миллион вопросов. Лучше вам объясниться.
— «Богиня»… Ну что значит, не понял как следует? Вот, например, очень многих близких мне людей я не понимаю. Бывает, сижу — думаю, что я не в состоянии понять, почему эти люди поступают со мной так. Но меня держит, дает мне силы любовь и нежное отношение к ним. Во мне начинается негодование — а потом я сдерживаю себя, потому что вспоминаю, что когда-то тоже испытала негодование, и это стало моей грандиозной ошибкой. Не давить на людей, ни в коем случае не требовать от них каких-то своих представлений о счастье. То есть: я тебя не понимаю, но я тебя люблю, и это сильнее всего. Вы любите мой фильм — это самое главное.
— Представьте, что перед вами сижу не я, а подозрительная советская комиссия, которая в силах зарезать ваш фильм и не дать ему хода. И задает самый некорректный в мире вопрос, который всегда задается в такой ситуации: «О чем этот фильм?»
— Вы знаете этот миф, что боги, полюбив, превращались в людей? А тут у нас наоборот: люди, полюбив, стали богами, приобрели их способности — вершить чудеса, входить в зеркала, вызывать двойников, умирать, а потом снова возвращаться, перемещаться из тела в тело, а потом принимать волевые решения остаться там, в потустороннем мире. Еще есть миф о невозможности тут, на Земле, продолжать любовь. На Земле она не может быть вечной и совершенной. Шекспир придумал свою версию — «Ромео и Джульетта». Я — свою. Любовь в земных условиях — это как медуза под лучами солнца: оно ее ранит. Все-таки ей надо в море. Чтобы сохранять ее нетронутой, нужно покинуть Землю. В моей версии смысл человеческой жизни — полюбить… Фаина, такая невлюбленная в начале фильма, не умеющая любить, влачит как-то бессмысленное свое существование, но Небесные ангелы, в которых я очень верю, все-таки сжалились над ней и послали ей любовь. Меня вообще как зациклило на этой теме — способность полюбить кого-то, как говорит один из моих любимых потусторонних персонажей, которого играет Глеб Алейников: «Мне хочется сказать: «Я люблю тебя», но мне некому это сказать». Когда Профессора, которого играет Максим Суханов, арестовали и он встретился с ней на допросе, Макс уже с этого эпизода их первой встречи стал играть любовь к ней — вообще без всяких вступлений, подготовок. Когда я монтировала материал, я в очередной раз поразилась, какой он мощный актер и умный.
— Вот вы говорите, что с первой встречи с Профессором Фаина полюбила, а я этого не понял. Ведь что она делает следом: пьет, пьет и пьет. Уже работать не может — по утрам в стояках водку хлещет.
— Не надо чернить мою бедную героиню. На работу она перестала ходить, потому что ее отстранили от дела. А так себя ведет… Она же необученный человек, она никогда не любила, она не может понять, что с ней происходит. Это как раз совсем нетипично для нее — спускаться в стоячее кафе и пить вместо завтрака что-то… крепкое.
— Давайте попробуем пройти от замысла к воплощению по фазам. Когда вам пришел в голову этот сюжет?
— Тот сценарий, по которому мы начали снимать фильм, состоит из старинного моего сценария. Знаете этот процесс, когда намывают золото: из ведра в ведро переливают, выливают, наливают — наконец на дне какие- то блестючки появляются. Блестючки «Богини» начали наливаться лет семь назад. Что сохранялось везде, во всех версиях — моя болезнь или фишка: мне нравятся прямые обращения с экрана в зал, когда персонажи говорят с экрана любимые мои фразы — этих фраз были целые страницы. «Я их люблю в начале и сразу, а они меня только когда пьяные», например. Или: «Он бьет ее, догоняет, опять бьет, она кричит, а потом они целуются. В общем, они делают все то, что я так ненавижу». «И никто тогда не подал мне руки, и не пожалел, и не улыбнулся, хотя я так старался, так старался!» Я вообще хотела бы сделать отдельный фильм из одних фраз, совершенно фантастических, моих любимых. У меня их еще много осталось — я их уже просто не могла вставить.
— Веселые были съемки, смешные?
— Когда один выдающийся актер не может текст запомнить, вторая выдающаяся актриса, которая была приятельницей, издевается над тобой…
— А как?
— Хохотала демоническим смехом. Я говорю: «Ты что, надо мной издеваешься?» Причем я даже не могла разговаривать с ней резко, потому что она взрослая, как говорит моя мама, возрастная артистка. Я вообще-то из вежливых, но первые два дня были трагическими: я сняла с ролей трех актеров, причем очень хороших актеров. Вообще ничего не получалось. Все потом мне говорили: «Мы тогда подумали, картину закроют». Представляете, на третий съемочный день у меня — ноль полезного материала и три вакантные роли — нет на них актеров, сняты с ролей! За ночь нахожу Костю Хабенского, который спас хотя бы одну роль. Мы причем его сильно уговаривали — он тогда снимался на разрыв аорты. Короче, я в шоке, так еще Костя Мурзенко придумал постоянно меня изводить. Но я ему все прощаю, потому что результат фантастический. Мои любимые — кого я пробовала и кого хочу снимать: Костя Мурзенко, Глеб Алейников, Вася Горчаков… Костю бы вообще сняла в главной роли, его надо снимать в больших ролях. Я ему всегда говорила: «Вы — Хамфри Богарт с проспиртованными губами».
— А как вас изводил Константин на съемках?
— Он мне кричал на одной ночной сцене: «Режиссер не знает, как развести мизансцены». Ну а вы представьте, когда у тебя все не срастается, дым не туда ползет, объект не готов, а ночь уходит, начинается ненужный по кадру рассвет: главное в этой сцене была земля, ее как раз было нельзя снимать — она была не готова. А как снимать сцену без низа, если он — самое главное в этой сцене. Короче, нехорошее мое состояние, а тут еще Костяня выкрикивает такие фразы. Я потом вырезала эту сцену. Но я ему все простила, когда он такой хороший получился на экране.
— Так я не пойму, вам не понравилось быть режиссером?
— Это было самое главное счастье в моей жизни — съемки этой картины, но… «Камера!», «Мотор!», «Снято!» все время кричали за меня другие люди. Мне это не нравится. Саша Бразговка, которой пришлось работать за второго режиссера, потому что второй режиссер у меня отпал из-за трагической нестыковки характеров. Саша кричала все время: «Мотор!» Иногда я забывала сказать: «Стоп, снято». Эти две функции, которыми, в общем-то, и славится режиссерская профессия, я не делала. Но иногда я сама на себя удивлялась — вне съемок я со всеми на вы и уважительно, но когда начиналась камера и какая-нибудь бабушка — у меня же там бабушки снимались — делала что-нибудь не то, я резко переходила на ты: «Легла! Легла! Легла!!! Я сказала, легла!!!» Или: «Уйди! Уйди из кадра! Уйди, тебе говорят!» В такую ажитацию впадала. Потом поражалась этому эффекту, потом говорила: «Боже мой, почему?..» Я так же резко переходила на ты со Светличной: «Света, пошла! Мотор! Молодец, Света, руки убери!» Потом камера выключается, я: «Светлана Афанасьевна, тра-та-та, та-та, та-та…» Они, наверное, думали: «Боже мой, какое у нее раздвоение… Она совсем сумасшедшая!»
— А еще у вас играли мухи, вороны…
— За мух мы платили по 50 долларов за банку, они все время не в ту сторону ползли — ни одна не прозвучала, не блеснула. А ворон мне погубили, гадюки. Тот человек, который продал нам ворон, сказал, что когда он залавливал их в ловушки, попал в силки ястреб. Или сокол. И ворон покалечил.
— Чего?
— Вот я ему то же самое и сказала: «Чего-о-о?» Может, наврал про сокола, откуда они в Москве? Где-то просто насобирал дохлых. Я после «Богини» говорю: «Я не снимаю животных». За что они страдают? Они же не понимают. С людьми все честно — они получают деньги, славу… А эти что?.. Этот ловец, конечно, был удивительный врун. Говорит: «Будет 10 опытных воронят, остальные все дикие». Опытная у нас была только одна, из Уголка Дурова. Тоша. Не ворона — ворон, но женского пола. Оказывается, вороны — ужасные артисты.
Вы не представляете, эта девушка, которая ненавидит девушек, но как только к ней подойдет мужчина — любой! — она раскрывает какие-то веера на голове и начинает кудлакать, разговаривать. Он ей что-то говорит — она ему отвечает. Если ее сгоняли со стола, она возмущалась. Но когда она была в центре внимания, для нее это был такой праздник! Три дня она у нас проживала, летала с места на место. Я так захотела прямо себе домой ее взять.
— А у вас дома кто живет, две собаки?
— Три.
— Больше никого нет живых?
— Мы еще.
— Собаки будут за ней гоняться.
— Они-то за ней будут гоняться, но она тоже им не спустит. Все-таки животные — такие артисты! У меня Марья Моисеевна, охотничья собака — хитрющая! Она даже может припадать на лапы, чтобы показать, как она несчастна. А в каких-то странах, говорят, есть обезьяны, так они по- настоящему милостыню просят. На дорогах. Целыми семьями.
— У одного моего знакомого в Индии обезьяна отобрала пакет с горохом и ушла. Так. После развала СССР в России было снято всего два широкоэкранных фильма — «Сибирский цирюльник» и «Мама». Вы запустились с третьим.
— А это придумал Владик Опельянц, наш любимый оператор, — чтобы было широкоэкранное кино. А потом вслед за Владиком все стали делать. Всю операторскую часть я отдала Владику на откуп, у меня к нему было полное доверие. Странно, если ты имеешь дело с художником, не отдавать ему всю его часть, тогда он не отдаст в ответ все, что может. Человеческое сотрудничество — все на обмене, чем больше ты отдашь, тем больше тебе вернется. Ну, у меня такая теория. Я не люблю, когда ты отдаешь, а в ответ тишина.
— Полюбился вам Опельянц?
— Совершенно выдающийся есть теперь у нас оператор. Я же писала сценарий под зиму, а снимать пришлось летом, июль-август. Я что-то такое чувствую — а он знает, как это воплотить, даже в неподходящих условиях. Но я поняла, что в кино ничего нельзя вычислить. Вроде все не по плану, все против тебя — получается шедевр. И — наоборот.
— Вас удовлетворила ваша актерская работа в фильме?
— Ну, я совпадаю со своими текстами, но я на себя мало обращала внимания — я же всем всегда подыгрывала, в фильме меня много, но я не главная. Я лишь поводырь вдоль череды встреченных героев, ну… в реке фильма — я плыву от одного к другому.
— Рената, вы моя самая любимая артистка!
— Я и в следующий фильм себя позову — в качестве экономии. У меня с самой собой как с артисткой проблемы минимальные. Мне с собой удобно. Я не разрывалась — мне было очень гармонично самой себе ставить задачу и ее воплощать. А что роль в «Богине» — я же там какой-то всеобщий подпевала. Все говорят какие-то соло пронзительные, а я всех только слушаю и говорю: «Да-а? Да-а? Да что вы говорите, ну надо же!» Я все время всем подыгрываю, ну знаете: «Давай, сделай что-нибудь!» На самом деле я пыталась всех вдохновить.
А про себя думала: «Ладно, эту сцену надо отдать ему, я в следующей сыграю пронзительно». А на следующей сцене опять: «Хоть бы он сыграл пронзительно, а я уж ему подпою». И так весь фильм. Только когда смотрела материал, увидела: «Да нет, тоже у нее какая-то роль есть».
— А почему вы все время пишете себе роли низкооплачиваемых госслужащих — работница больничной регистратуры, милиционерша?
— Настоящие волшебники никогда не подчеркивают своего материального могущества. Вы что думаете, маги, которые чуют через двери, кто к ним идет и с какими помыслами, не смогут найти денег? По-моему, эта проблема их мало волнует. Они ее преодолеют в любую секунду, когда захотят.
— А готовясь к «Богине», где быт милицейского участка представлен подробно…
— Изучала ли я его специально? Я во ВГИКе ходила на практику — помните, была такая практика, всем надо было куда-то идти стажироваться — так я ходила в милицию.
— Почему?
— Потому что отделение милиции было рядом. Ходила я на всякие малины, то есть на неблагополучные квартиры, с милиционером Колей, на обходы ходила…
— Простите, а как милиция связана с практикой во ВГИКе?
— Ну как связана? Надо же было ходить на практики. А на первом курсе надо было ходить куда угодно, но только в житейские места.
— Типа колхоза?
— Ну конечно, я же училась — еще советские были времена. Я со следователем Колей — по малинам. У него было несколько адресов, которые надо было обойти, и я с ним обходила. После него я знаю, как делать, чтобы дверь открывали люди, которые не хотят открывать. Как подбирать подъездные коды.
— Так значит, вы и на картошку ездили?
— На картошку, да. Сначала нас послали на овощную базу, а потом отправили на Украину, на поля. Но у меня очень быстро началась аллергия от поля, и меня оставляли уже полы мыть.
— Так может, вам теперь сценарий про колхоз написать?
— Про колхоз я если буду делать, то только трагическое. Теперь там одни несчастья. В советское время было еще туда-сюда.
— Ну про советский колхоз можете.
— А про советский колхоз я уже написала — «Трактористы-2».
— А кино? Вы же, как я только теперь понял, осветили жизнь российских трудящихся от и до. Про что же дальше будет ваше кино?
— Про любовь. Про шпионов. Секрет.