Ольга Славникова. Любовь в седьмом вагоне (отрывок)

Это текст одной из моих любимых писательниц — Ольги Славниковой. Называется «Любовь в седьмом вагоне». Я уже писала о ней не раз (архив здесь), и читала практически все ее книги. И вот — новая. Мне вот кажется (может, только кажется!), что Славникову теперь я просто по манере узнаю (я милого узнаю по походке).
Если говорить о писательнице, с удовольствием о ней поговорю, то ее стиль, на мой взгляд, характерен, во-первых, наиподробнейшей тактильностью. Все предметы у нее — подмокшие, волглые, вязкие, едко тлеющие, хлипкие, ёрзающие, облупленные — и далее до бесконечности, которая умудряется оставаться поразительно многообразной и меткой.
«Мерзлые культи тополей, похожие на кактус»
«казалось, бутылки содержали частицы душ напившихся граждан»
«из раствора плохо сходившейся рубахи выглядывал толсто завязанный пуп похожий на тропический фрукт»
«похожий лицом на размазанный след сапога»
Этого добра у Славниковой на каждой странице. Ее метафорический ряд чрезмерен, переизобретателен до головокружения. И пронизан довольно тонким черным юмором. Если поймать этот аромат, дальше ее читать становится смешно — и книги перестают быть страшными, каковыми на самом деле являются. Грань между комическим и трагическим крайне тонка, но не за тем, и не за этим гонится (по моему ощущению) автор. Она наслаждается своим каскадом метафор. Если рассуждая о книжке Теофиля Готье я напирала на его визуальность, на оставленную ради литературы карьеру художника, который пишет теперь не красками, а словами, то Славникова лепит миры, разминая некий пластилин. А из чего сам этот пластилин — из экзистенциального ужаса, из прилипчивой ткани бытовых, но оттого не менее душераздирающих страстей и заблуждений, или из непрерывного любования той бурлящей тьмой никчемных вещей и материй, которые наполняют человеческое бытие ощущением обманчивой осмысленности — мы не будем допытываться. В любом случае, я бы не хотела быть знакомой с этой женщиной. Мне было бы крайне неуютно от мысли о том, под каким мелкоскопом она в эту самую секунду видит твои жесты, походку и манеру садиться. Как она одновременно осознает любую самую ничтожную сценку с высоты птичьего полета и еще откуда-то из зазеркалья. Под каким чудовищным увеличением находятся всякий твой прыщик и каждая трещинка на губах. И с кем, и с чем твои проявления, сразу кажущиеся одновременно жалкими и величественными, уже жадно сравнивает ее чудовищный метафорический ум, тайно примеривая твою неловкую улыбку, затяжку на юбке и манеру сутулиться на какого-то из своих недописанных, глубоко несчастных, но крайне жизненно укорененных персонажей.

Текст книги. Или в PDF.

Обсуждение в моем жж.

Ольга Арефьева

Леша Ситников тоже был по-своему человеком особенным. Длинный, сутулый, шаркающий на ходу, передвигавшийся с грацией больного жирафа, Ситников вовсе не был красавцем голливудского образца. Но сумрак в близоруких серых глазах, падающая на глаза драматическая лопасть черных волос, длинные кисти рук, как бы немного чужие владельцу, словно затянутые в тонкие перчатки, — все это неодолимо притягивало представительниц прекрасного пола. Ситников совершенно не постигал природу той энергии, что возникала в человеке, когда человек влюблялся. Возможно, способность вызывать любовь была обратно пропорциональна способности ее испытывать, и Ситников, вот честно, никогда не чувствовал той одержимости, объектом которой регулярно становился.

Леша предпочитал и весьма ценил отношения ровные, обоюдно приятные. Он даже не исключал, что когда-нибудь женится на симпатичной и умной подружке, с которой ему будет максимально комфортно. Но влюбленные — увольте! Ситников буквально кожей ощущал, когда в приятельнице, еще вчера нормальной и разумной, вспыхивает этот жестокий свет: от облучения любовью кожа у Ситникова сохла и натягивалась на мослы, а в особенно тяжелых случаях покрывалась жесткой, как терка, розовой сыпью. Женщина, в которой начинался этот радиоактивный процесс, сразу становилась чужой для Ситникова, он понимал ее не больше, чем марсианку. Он чувствовал только, что влюбленный получает энергетическое преимущество перед своим объектом. Любовь заключала объект в неотступный прожекторный луч, и Ситников, в очередной раз нарвавшийся, оказывался точно на сцене, где, чтобы не провалиться, требовалось исполнить номер. Ситников исполнял: дарил дорогие букеты в пышных жабо из серебряной бумаги, был успешен в сексе, приглашал в ресторан. Но этого было мало, мало, мало! Женщине непременно требовалось, чтобы и в Ситникове работал такой же, как у нее, ядерный реактор. А Ситников понятия не имел, откуда берется топливо. И, в общем-то, не желал себе такого несчастья. Это только в глянцах пишут, будто женщина хорошеет от любви. На самом деле — Ситников мог подписаться под этим как свидетель — у влюбленной женщины лицо становится ярким и одутловатым, а в потускневших волосах появляются неприятные, словно бы криво вклеенные пряди, неживые на ощупь.

Вот, к примеру, Лиза. В отличие от простенькой Галочки была великолепная особь, коллекционный экземпляр. Грубоватый блондинистый северный тип, шершавый румянец на скулах, очень светлые глаза, будто капли морской балтийской воды, в волосах лед. Но невероятно была эффектна в коротком алом платье и длинном черном пальто, в темных очках от Chanel. Ситников даже немного волновался, когда входил об руку с Лизой в какое-нибудь пафосное место. Во всем его костистом составе сохранилась память о Лизиной походке: будто качает и бьет боковая волна, и забредаешь все глубже, не видя, куда ступаешь опасливой ногой, а вода тем временем, вбирая тело по сантиметру, доходит холодной линией до самого сердца.

Словом, Лиза была шикарная, самодостаточная женщина, а превратилась в сущий Чернобыль. Вдобавок, у Лизы имелся муж, некто Фролов. Ситникову он напоминал какую-то морскую птицу, попавшую в нефтяное пятно. Кривобокий, клювастый, странно коротконогий, Фролов передвигался при помощи трости, на которую взваливался всем телом, а потом как будто спрыгивал. Волосы его, в сорок с лишним лет нимало не пробитые сединой, были местами словно испачканы в той самой краске, что природа пустила на странный бурый колер этой шевелюры.
Фролов был, разумеется, богат — занимал довольно высокую менеджерскую позицию при нефтяной трубе. При общей своей неприхотливости (молодость его прошла на буровых в Тюмени) он питал большую слабость к брендовой обуви; одна его бежевая пара, долгоносая и вкрадчивая, шевелившая при каждом шаге, будто усиками, вощеными шнурками, частенько захаживала с некоторых пор в Лешины кошмары. Фролов был очень умен; его маленькие черные глазки, будто черная икра питательными веществами, были насыщены умом. И тем не менее в этом Фролове работал любовный реактор, направленный на Лизу, а Лиза свою энергию направила на Ситникова: вышел сдвоенный удар, от которого с Ситниковым случилась беда.