Быть танцором. Газета «Танцевальный клондайк» N 7, 8 (июль, август) 2005

Быть танцором — дело неблагодарное. Кончился спектакль — и твоё прекрасное тело, воспитанное ценой долгих трудов, умеющее то, что обывателю не снилось, облачается в человеческую одежду, куртку, ботинки — и вот ты уже ничем не отличаешься от прохожих в метро. Твоё лицо почти не узнают, хорошо, если помнят тело. Возможно, ты всю жизнь протанцуешь в толпе на фоне, и тебе так и не дадут главное соло. И всё же множество людей трудятся у балетного станка, не покладая ног, терпят растяжки и неудобные позы, мучаются профессиональными проблемами менисков и связок, не имеют абсолютно никакого права поскользнуться на льду под угрозой потери профпригодности. Танцоры уходят на пенсию рано, и это не зря. Жестокое по своей сути искусство принадлежит молодым, ещё верящим в своё бессмертие.

Почему? Не потому ли, что, несмотря на сопутствующие трудности и неприятности, конкуренцию и риск быть неоцененным, сама принадлежность к танцу даёт ничем не заменимое ощущение счастья. Это — и телесное наслаждение от своих возможностей выходить за пределы прямо здесь и сейчас, и соприкосновение с чем-то совсем нетелесным. Нематериальная вещь — манипулирование человеческим (и собственным в том числе) вниманием при помощи фигур умолчания — исчезающих в воздухе, каждое мгновение новых положений самого удивительного и бесконечного на свете инструмента — тела. Единственное наше настоящее владение, и то необходимое лишь для того, чтоб служить сосудом духа, позволяет к этому самому духу прикасаться и приобщать других. Иначе — не покажется ли вам странным восторг одних от того, что они смотрят, как двигаются другие? Не смешно ли было бы наслаждаться зрелищем того, как другой, скажем, ест? Понятно, футбол, — там хоть азарт. В танце выигравших нет, хотя проигравшие порой попадаются — те, кто по каким-то причинам лишился возможности танцевать. Танец — радость сам по себе. Разговор с Богом внутри и с собой в Боге, на глазах у зрителя или без них. Впрочем, дрыгоножество и рукомашество, мной сейчас так горячо воспетое, может и не выйти за пределы формы и тогда просто останется таковым. Может быть, в этом и интрига: преодолеет гравитацию этот конкретный сгусток протоплазмы или останется куском мяса? Это для тех, кто любит соревнование, и чтоб в конце на табло был счёт. А тем, кто уже вкусил невесомости, на самом деле всё равно, поставит ли пятёрку учитель, зритель, критик.

Поэтому не переведутся и трогательные самодеятельные коллективы разнокалиберных любителей, тратящих значительные куски жизни и бюджета на танец без перспективы когда-то выйти на сцену. Не переведутся в сфере совсем тонких материй и жёсткие профессионалы, двигающиеся без любви, на одном топливе амбиций. Попав в танцевальный мир, я до сих пор удивляюсь, какое огромное количество хорошо подготовленных человеческих машин двигаются так, как мне в принципе не суметь, сколько ни учись. Как велика конкуренция в этом мирке. Хорошо танцующих людей оказалось гораздо больше, чем, скажем, хорошо поющих. Простояв перед зрителями на сцене почти двадцать лет в качестве певицы, я никогда не чувствовала себя одной из многих — я всегда была уникальна, неповторима и ни с кем не сравнима. В танце — иное дело. Танцору не затеряться в толпе себе подобных — задача почти невероятная. Приглядевшись повнимательнее, я начала всё же понимать, что не всё так просто. Оказывается, в танце личность, содержимое тела, невидная, но главенствующая составляющая, как правило, оказывается главнее умений и физических возможностей. Да, нужна гибкость, ловкость, сила, координация и куча движенческих навыков. Но на каком-то этапе этим становится можно и даже нужно пренебречь. Забыть всё, что умеешь, чтобы суметь перешагнуть через неизбежные стереотипы и выйти на нечто новое. Если не опустошить сосуд, некуда будет наливать новое — говорят дзен-буддисты.

Этому новому и призваны служить проходящие сейчас фестивали нового танца, актуального искусства, оставившего позади традиционные и хорошо разработанные жанры вроде классического балета и бальных танцев.

Ежегодный фестиваль российских театров танца ЦЕХ, проведённый в четвёртый раз московским Агентством театров танца «ЦЕХ» при поддержке Фонда Форда, проходил в Театре Луны (на основной и малой сцене) и продлился пять дней, собрав артистов из Москвы, России и даже бывшего Союза. Я была на его первом фестивале в Театре Наций в 2001 году, периодически видела отдельные работы участников ЦЕХа (я для себя расшифровываю это название как «центр экспериментальной хореографии») поэтому было интересно сравнить впечатления.

Удалось посмотреть не все спектакли, а только те, что шли на основной сцене Театра Луны. Первый спектакль фестиваля — «Сеанс одновременной игры» московского театра «Кинетик» (хореограф Саша Пепеляев) — в общем-то, сразу задал высокий уровень. Команда отлично подготовлена, артисты интересно двигались. Три девушки и три парня, одетые в платья, брюки, плащи, честно и долго танцевали в стиле современной пластики. Добротный спектакль, но ушла я с него такой же, какой и пришла. По-настоящему впечатление оставили только сольные и парные кусочки. Они-то мне запомнились: например, танец-драка между двумя девушками. Реквизитные эффекты вроде красного зонта, навязчивых красных плащей с капюшонами, мягкой игрушки, болтающейся на удочке, прикреплённой к танцовщице, на меня не произвели впечатления и даже казались лишними и инородными. Модные видеоэффекты поначалу впечатлили. В какой-то момент танцоры встают на фоне экрана и замирают, глядя на свои тени. Внезапно очертания на экране отделяются от прототипов, зажив отдельной анимационной жизнью. В первый раз зритель теряется от удивления. Итак, танцоры встают в определённую позу в определённых точках, и дальше совершается почти незаметный перескок — вместо тени появляется анимационная картинка, совпадающая с контурами тени. Посмотреть один раз — действительно чудо. Но в течение спектакля фокус повторяется раз пять. Зато центральным моментом, который действительно пробил, был тот, когда Дарья Бузовкина встала в центре сцены спиной к нам и стала снимать штаны. Смейтесь-не смейтесь, но почему-то именно тогда случилось искусство. Хочешь авангарда — покажи задницу. Жаль, что до логического итога не доиграли.

Саундтрек в «Сеансе одновременной игры» составлен из отрывков «Золушки» Прокофьева. Здорово, когда плотно насыщенная всеми частотами звукового спектра симфоническая музыка используется как краска в отдельной сцене, но тут постоянный симфонизм утомительно давил на уши.

Сцена в начале и в конце спектакля была затянута сеточкой, которая имеет свойство становиться прозрачной при определённом освещении. В финале актриса стояла в окне из света, спроецированного на эту сеточку, а сверху на неё спустился нарисованный зонтик. Трогательное прощание с публикой. Когда артисты вышли на авансцену, их ярко осветили, стали хорошо видны их лица. Жаль, что поклон был так короток, хотелось смотреть в их глаза гораздо дольше, из этого можно делать отдельный номер.

Иногда невредно бывает почитать программку и узнать, как сами танцоры видят свой спектакль. Цитата из анонса спектакля: «…как быть, если неизвестно, в какой именно игре находишься именно ты и именно сейчас? Брать ли конём ферзя, если король отравлен Гертрудой? Назначать ли пенальти, если пять раз подряд выпало красное, а Джульетта бледна и неподвижна?» Похожая ситуация вспоминается в романе Шекли «Обмен разумов», когда происходит финальная битва героя и похитителя его тела. Смешение миров и терминов: «Краггаш проворно обернулся Ирландией, куда Марвин вторгся с полулегионом неустрашимых скандинавских конунгов, вынудив Краггаша предпринять на королевском фланге пешечную атаку, которая не могла устоять против покерного флеша.» Дотянул ли спектакль до своей декларации — не знаю. Программное искусство вообще у меня вызывает сомнения: можно ли движенческие образы однозначно сопоставлять со словесными описаниями? Программки призваны, скорее, настроить зрителя. Но он может и не увидеть того, что предлагают авторы. Так случилось и со мной — ощущение, что спектакль мог называться как угодно иначе, возникало у меня неоднократно на фестивале.

К слову, первый фестиваль ЦЕХа в 2001 запомнился мне даже не танцем, а феерической программкой. Писать о движении, как и о музыке, трудно, даже невозможно. Сообщить читателям «танцоры высоко поднимали ноги, выражая беспредельную скорбь» — смешно. На бумаге можно написать только ассоциативные ряды, словесные фигуры, как-то передающие впечатления от совершенно невербального действия.

Та программка состояла из настоящих мини-шедевров словесности. «…капли падали на пол тяжело, пальцы проваливались в тёплое податливое тело, и даже когда всё заканчивалось, запах преследовал очень долго…»

«Их музыка состоит из тишины, их движение происходит из неподвижности. Но сами они состоят не из воды, как большинство людей, и не составляют собой часть толпы…»

«Они смотрят вглубь, они смотрят по сторонам, они сидят на стульях, становясь невольными свидетелями собственной жизни…»

«Лишь иногда он удивлённо обнаруживает вокруг себя окружающий мир и находит в нём новую тему для своего внутреннего симпозиума…»

Меня тогда горячо заинтересовало — кто же автор? Рада была бы с ним (вероятнее — с ней) познакомиться. И ныне ЦЕХ любит и умеет составлять рекламные материалы. Интересно, что сами представления, так завлекательно описанные, запомнились меньше и впечатлили не настолько. Добавлю камушек в огород их веб-мастера: сайт ЦЕХа сделан «сухо и некомфортно». Уж можно было бы выставить подробные (а не краткие) программы и тексты буклетов всех четырёх фестивалей, а не только сообщения о том, что они были. Детали, которые имеются у счастливчиков, владеющих отпечатанными буклетами, невозможно восстановить просто посетителю сайта. Не говорю уже о фотографиях, которых там просто нет. Зачем же тогда сайт? Подразнить?

Перфомансы перед началами представлений старательно создавали атмосферу искусства и праздника. Молодые люди в декадансовом гриме, чёрных аристократических костюмах, девушки — кто в вечерних платьях, кто в бытовой одежде — самоотверженно совершали сосредоточенные бессмысленные действия в странных местах на улице, в фойе, в углах и прочих неровностях помещения. Зрители — кто пугался, кто делал вид, что не замечает, кому тоже хотелось побезумствовать, некоторые даже присоединялись. Думаю, это хорошая актёрско-психологическая практика для участников. Задумки простые, но эффективные, жанр перфоманса в фойе не умрёт, пока существуют фестивали и выставки.

Весьма приятным было впечатление от спектакля питерского театра «Игуан» «Pro яйцо» (в рамках проекта «Noise & Silence»). Об этом театре я давно наслышана и уже видела на фестивале «Золотая маска» три года назад. Тогда не понравилось. На этот раз театр выгодно отличался наличием личностей на сцене. Танцевали одновременно молодые танцоры и уже умудрённые опытом Михаил Иванов и Нина Гастева. Танцевали разное и одновременно. Двигательная интрига заинтересовывала глаз. Хороша молодая солистка «Игуан» Анастасия Кадрулева. Будучи полностью дееспособной в классическом языке балета и модерн-танца, она не боится «слома», способна сделать нечто нетрадиционное, неожиданное. Умение сойти с рельс, выскочить за рамки привычного — это целая философия. Тут ей повезло с идеологами — руководители театра достаточно поварились в питерской авангардной тусовке, а Михаил Иванов в прошлом работал с Антоном Адасинским. Запомнилось соло, где Анастасия двигалась в какой-то скрюченной, «вылупляющейся» пластике то ли дракончика, то ли рептилии. Отличным было и другое её соло — «умирающий лебедь наоборот», которое было оценено в зале одобрительным смехом и аплодисментами. Запущенная обратно музыка «Умирающего лебедя» и так же запущенная обратно пластика — не глумление над классическим образом и не пародия, а отматывание назад наших привычных ощущений. Может быть, это как раз тот случай, когда можно сказать, что новое искусство строится на базе старого. Театр «Игуан» избежал обеих возможных крайностей: подменить авангардом умение танцевать, или, наоборот, хорошо освоить стандартные образцы движения, не додумываясь до радикального и нового. Из реквизита на сцене ненадолго появлялись только длинные чёрные резинки. Но даже из этих простых штук получилось интересное пространство, необычная перспектива. Похоже, дело не в количестве грантов и не в навороченности модного оборудования… Людьми они показались умными и глубокими. Хотя считается, что танцор — профессия безмозглая (как и певец…). Перефразируя старый анекдот, у нас много «Спиноз нижних конечностей», но часто хочется, чтобы за танцем была глубокий тыл человеческой глубины.

Поговорим теперь о спектакле «Не Жизель» театра «Киплинг» (Екатеринбург), хореограф Наталья Левченко. Крепкие уральские девчонки с полненькими ножками вышли на сцену с цветными колготками на голове, в игривых панталончиках, и честно говоря, сразу оттолкнули своей явной несценичностью. Цитировались женские журналы с набившими оскомину тупыми мещанскими текстами про шампуни, моду, блондинок и т.п. В этом и состоял юмор, но тема настолько надоела — в жизни, в рекламе, в информационном фоне, который упорно засоряет наши бедные головы, что встретить её ещё и в театре… Дешёвенькие секонд-хендовые платья, ненужные шмотки: «Мне нечего надеть!»

Я говорила себе: да, танцевать хотят все, и не только тощие швабры, которых любит балет и которые хорошо смотрятся на сцене, но и здоровые нормальные девчонки. Так как все участницы были более или менее одной комплекции, к этому можно было постепенно привыкнуть, а к середине спектакля, когда они поснимали колготки с головы, у них обнаружились и человеческие лица. Стало видно, что это, в общем-то, интересные девушки с выразительными глазами и собственным обаянием — молодых пышных здоровых женщин. Как говорил Хармс: «из всех людей мне нравятся только полненькие рыженькие молодые женщины, к остальным я испытываю недоверие».

Живой выглядела сцена с так называемым «массажем»: наконец, на сцене появился единственный мужчина и стал свирепо валять, складывать и раскладывать всех по очереди девушек, многообразно используя кушетку.

Настойчивая музыка «Кармен-сюиты» Бизе-Щедрина и явно похожая на Кармен солистка с богатыми волосами вызывали ассоциации со страстью, трагедией. Но, увы, дурацкая тема парикмахерских и косметических салонов в жизни женщин свергала ощущения на бытовой уровень и была рассчитана либо на невзыскательный вкус, либо уж на такой тонкий, который способен на изысканное удовольствие от кича.

Вывод, который я сделала из спектакля, пожалуй, таков: можно танцевать и в полиэтиленовом чепце, и в резиновых перчатках, и в медицинском халате. Актуальное искусство — хорошо, если тема, какой бы необычной и эпатирующей она ни была, полностью оправдана силой искусства. Зритель довольно прост: он готов забыть обо всём, принять любую историю — не в ней в конце концов дело! Лишь бы случилось искусство, его магия. Иначе — КВН.

В гардеробе не очень знакомый мужчина радостно спросил у меня через головы очереди: «Ну как, здорово ведь?» — «Первый или второй?» — переспросила я, имея в виду «Игуан» и «Не Жизелей». «Ну конечно второй!» — воскликнул он, в очередной раз оставив меня в удивлении относительно разнообразия человеческой природы.

Следующий день — спектакль «Знает ли жизнь английская королева?» Челябинского театра современного танца. Хореограф Ольга Пона — имя, названное в программке одной из опорных точек фестиваля. Посередине сцены — специальная конструкция с удобными перекладинами, ременными петлями и наклонным потолком, которая напоминала гибрид детской «лазилки» и веранды на площадке детского садика.

Спектакль повествовал о жизни некоей молодёжной группировки. Очень красивые, подтянутые, ловкие, тренированные и удивительно одинаковые парни и девушки в режиме акробатики и быстром темпе использовали вышеописанную конструкцию: падали, причудливо висели, спрыгивали, раскачивались. Много молодого тела, активно шевелящегося, здорово гнущегося, размахивающего конечностями. Так много, что заболтало зрителя: каждое отдельное движение потеряло свою ценность среди их бурного потока. Особой идеи, кроме общего ощущения юности и каких-то молодёжных взаимоотношений (драк, любви-секса), не прочиталось. Вот этой-то низовой опасной и горячей жизни английская королева и не знает. Красивое название — в заголовок вынесено имя персонажа, который вообще отсутствует на сцене. Моим спутницам не понравилось вообще всё. Они говорили об отсутствии сверхидеи, подменой заявленного спектакля каскадом акробатики. Но мне выступление челябинцев доставило удовольствие. Настоящее искусство, правда, я ощущала минуты три: несколько девушек на авансцене, освещённые ярким вертикальным светом, танцевали одновременные интенсивные соло. Каждая импровизировала в резком, взрывном стиле. Все вместе они давали ощущение яростного, животного существования, этакой бурлящей протоплазмы — сгустка энергии и страсти.

Уместна была музыка. Может быть, она иногда давила, но это была именно музыка тела.

Разговор о музыке вообще требуется отдельный. Симбиоз движения и звука далеко не всегда происходит гладко. С одной стороны, танец почти никогда не может обойтись без аккомпанемента или хотя бы звукового фона. С другой — даже самые хорошие музыкальные произведения порой либо непригодны для сопровождения танца, либо не вписываются в конкретный номер. Хореографы и режиссёры, идущие по пути выбора аккомпанемента из домашней коллекции дисков, попадают впросак. Музыка то оттягивает на себя внимание, то задаёт свой тон, «правит бал» где не надо, то откровенно мешает и надоедает. Современная телесная музыка должна поддерживать пространство, давать опору танцорам, слегка гипнотизировать зрителя, но не отвлекать от действа. Запоминающиеся мелодии, известные произведения — только помеха. Зато шумы, авангард, умеренно используемая электроника и абстрактные звуки вписываются в тело как влитые. Композитором фестиваля я назвала бы питерца Романа Дубинникова. Он как раз специализируется на саунд-треках к абстрактным действам и вообще к повышенным состояниям сознания. Музыка этого композитора была у двух театров-участников: «Игуан» — в соавторстве с Михаилом Ивановым и только что описанного Челябинского.

Спектакль «Зима пропала» театра «Квадро» из Гомеля (хореограф Инна Асламова). На сцену выходит актриса в образе дамочки-искусствоведши в очках и начинает педантично читать текст про театр абсурда, отыгрывая удивление при виде того, как вокруг неё непонятные люди совершают разные посторонние действия. Шутка на уровне самодеятельности. Нам сразу заявили — для тупых: сейчас будет абсурд. От такой заявки хотя бы ждёшь, что сейчас тебя удивят. Выступающие махали флажками, лазали по верёвочной лестнице, надевали на себя большой сачок, привязывались резинками и ползали через сцену. Это было, в общем-то, неплохо. Но потрясения не случилось, а хореографии, как таковой, было немного. Казалось, что люди, не владеющие высшим пилотажем балета, берутся восполнить этот пробел разными выдумками и эффектами. У кого-то может получиться здорово, но тут было средне.

По-настоящему удовольствие доставила музыка, особенно отрывки из Курёхина. А когда зазвучала «Каста дива» из оперы Беллини «Норма», случился тихий экстаз (сама противоречу себе: в данном случае известное произведение украсило спектакль, а не наоборот).

«Снег» Тараса Бурнашева и Дарьи Бузовкиной (Москва), уже виденных в составе театра «Кинетик». Два самодостаточных персонажа долго существуют на сцене, усыпанной бутафорским снегом, в отношениях странной отчуждённости. Скромная и где-то даже зажатая, углублённая в себя девочка на лыжах и в застенчивом плиссированном платье двигалась по сцене, не замечая великолепного ангела (так я его себе поименовала) в белом шёлке. Казалось, что ангел хочет что-то передать, сказать ей. Она это даже как-то слышит, но почти не понимает и не видит источника. Интересно хотя бы потому, что перед нами две личности. Есть образы — и у него, и у неё. Однако взирала я на них с достаточно ровным дыханием. Момент искусства случился в финале, когда ангел скинул с себя свои прекрасные шёлковые одежды и остался совершенно голым. Совершенно — то есть абсолютно, без бандажа. И начал танцевать танго с девочкой в некрасивом белом платьице. Танец голого мужчины и одетой девушки среди бумажного снега стал достойным завершением вечера. Знакомый рассказывал про одну художественную выставку: «Да как? На картине поляна, на поляне дуб, в дубе — дупло, в дупле — глаз». Искусство — это то, что невозможно описать. Они танцевали танго, и в этом было что-то сверх-, что я не могу назвать словами. Голый ангел, полный нездешним вниманием, совершенно спокойный и равнодушный ко всему, кроме партнёрши — в этом было что-то глубокое и оправдывающее, казалось бы, эпатирующую генитальную обнажёнку.

В последний день публика шестым чувством поняла, что не особенно стоит ломиться в зал. Хотя закрытие было в воскресенье, зал был полупустым. Ударного окончания не случилось.

Спектакль «Прошение» Театра движения «ЛИК» (Ташкент). На сцене не слишком молодые люди, и это я отношу, скорее, к достоинствам спектакля. Когда на сцену выходят артисты пожившие, я хочу увидеть их опыт, глубину, мудрость — в отличие от молодых, для которых танец ещё недалеко ушёл от физкультуры. Пожалуй, самый впечатляющий театр, какой я могла бы себе представить, — это балет стариков, которые не боялись бы обнажаться. Их узловатые бугристые тела, морщинистые лица — я хотела бы это видеть (а может — лет через 30 — участвовать?)…

Здесь же были женщины средних лет в трикотажных платьях с широкими юбками, которые неплохо облегали их и развевались, почему-то настойчиво вызывая ощущение советской эпохи и чего-то вроде элегических рязановских фильмов. Действие происходило в замедленном темпе. Медленное теоретически позволяет так поймать внимание зрителя, что он будет впитывать каждый миллиметр движения. Но в данном случае подействовало усыпляющее. Стандартные, глубокомысленные позы. Режиссёрские находки заключающиеся, например, в том, что в финале артисты медленно уходят спиной к зрителям в глубину сцены. Я откровенно спала. Правда, моим спутницам понравилось, и справедливости ради упомяну это — вдруг это я просто не выспалась?

Зато самый последний спектакль-миниатюра — «Сказка для взрослых» студии «Параллели» (Витебск) так сделан, что не растрогать не может. Выступала девушка с малюсенькой дочкой, которой исполнилось лет пять. Малышка, кидаясь мягкими игрушками, очень бодро оттарабанила первые несколько страниц «Алисы» Кэрролла. В это время её мама станцевала достаточно глубокую и внятную импровизацию. В этой объёмной картине читались какие-то закадровые взаимоотношения, и даже ощущался отсутствующий папа-и-муж. В финале они сделали несколько па вместе. Интересна разница масштабов, когда одно и то же движение производят взрослый и маленький человек. В конце они забавно кланялись: падая на спину и задирая ногу. Проделаны поклоны были дважды. На третий раз ребёночек вышел один, снова плюхнулся на спину и задрал ногу. Публика прослезилась. Ура, нас нашли, чем тронуть. Не знаю уж, вредно ли ребёнку в таком возрасте находиться на сцене или нет; надеюсь, что её не испортит внимание публики. У этого номер было ещё одно достоинство: он длился всего четыре минуты.

Ярко выраженного лидера среди увиденных театров не было. Как не случилось на этом фестивале и откровения.

Во многом не хватало наличия личностей на сцене. Красивые, отточенные тела, хорошо растянутые, накачанные, умеющие двигаться в каком-то определённом стиле, объёмно подчёркнутые прекрасной работой света (кстати — спасибо световикам)… Но как только происходит попадание в колею одного стиля, пусть даже модного contemporary dance, зритель начинает предугадывать следующее движение. Танцевальная речь становится заранее известна. Конечно, это сугубо частное мнение. Есть люди, способные постоянно созерцать один стиль и всё время находить что-то интересное. Но я, посмотрев фестивальные спектакли, сделала вывод, что я совершенно потеряна для танцев, язык которых полностью разработан (например, классический балет или модерн). Созерцая красивый рисунок, я не испытываю потрясения от искусства. Разумеется, я преклоняюсь перед танцорами, которые проделали адскую работу на пути к этому дню нашей с ними встречи. Я вообще не могу понять, как такое количество движений можно запомнить человеческому разуму, и часто задаюсь вопросом: что из увиденного импровизация, а что постановка? Но «чего-то в супе не хватает». Кроме прочих продуктов в «блюде» требуется нечто, что поймает внимание, удивит. Может быть, это какая-то совсем простая вещь: остановка, смена темпа, неожиданный эффект, изменение почерка пластики — но эта штука должна меня поймать. Я же снова и снова выходила на улицу из прекрасного зала Театра Луны непойманной, со спонсорским кофе Carte Noire в кармане и каким-то лёгким разочарованием в душе. Может, виноват общий недостаток спектаклей фестиваля — равномерный ритм. Пусть быстрый, пусть интенсивный, но скорость смены картинок, движений — постоянна. Это как непрерывный монолог поставленного голоса диктора — утомляет.

Всё же спасибо организаторам. Глубокий смысл таких громоздких мероприятий мне видится в том, чтобы собрать в одно время и в одном месте максимум коллективов, занимающихся сходным делом, дабы увидеть общий срез жанра. Иными словами — танцорам на людей посмотреть и себя показать, а критикам — делать сравнения, общие наблюдения и глобальные выводы. Поэтому довольно значительную прослойку зрителей этого фестиваля составляют сами танцоры и приближённые к ним любители танца.

Я, пожалуй, отнесла бы себя ко вторым. Я, скорее, заинтересованный зритель, и с этой позиции излагаю свои эмоциональные впечатления. Конечно, каждому артисту и ещё более — каждому организатору фестивалей в награду за свои нелёгкие труды хочется получить восторженную рецензию. Впрочем, на мой взгляд, искусство как раз и делается для такого вот — в меру искушённого, горячо увлечённого зрителя, способного на настоящий восторг и настоящее разочарование, а не только на ревниво-профессиональное «неплохо».

Впечатлениями года для меня стали такие шедевры, как спектакли театра «Дерево», как «Тела» Саши Вальц и «Мойщик окон» Пины Бауш. Фестиваль ЦЕХа, конечно, несколько бледнеет на их фоне, но спасибо за то, что он есть.

Быть танцором трудно и прекрасно. Это гораздо лучше, чем быть зрителем…

Газета «Танцевальный клондайк» N 7, 8 (июль, август) 2005