Интервью для газеты «Дверь» 1-15 октября 1994 г.
…Это какое-то мистическое стечение обстоятельств, я поехала в Москву участвовать в этом фестивале и вместо предполагаемой недели лишь через год вернулась в Свердловск, чтобы забрать свои вещи…
Движение в сторону от…
— Оля, давай, пожалуй, начнём с самого начала: где ты родилась, как оказалась в Москве…
— Родилась я в Верхней Салде, это в свердловской области.
— И что ты там делала? Училась в школе и играла на гитаре?
— Ну, особо там не поиграешь. В этом смысле Верхняя Салда — глухой город, я со своими музыкальными порывами была там практически в полном одиночестве.
— Что ты пела в те времена?
— Я любила народные песни — цыганские, русские, украинские. Я их в основном пела дома, хотя, было дело, выступила с ними на нескольких школьных вечерах отдыха.
— Это какой же год-то был?
— Ой, давно это было, ещё при Брежневе…
— Наверное, в то время других песен ты и не знала?
— Я вообще-то была девочкой домашней. У меня не было знакомых во дворе, я не шаталась по улицам и всё такое… Так вот, я помню, как я в классе седьмом, наверное, полночи простояла на подоконнике, слушая через форточку, как в нашем дворе совершенно неизвестные мне ребята пели песни. Я эти песни хорошо тогда все запомнила — хотя и слышала их в первый раз. Уже потом я узнала, что это были песни из «Воскресенья» и «Машины», но тогда я этих групп не знала вообще. Для меня эти песни явились настоящим потрясением… И у меня даже не было ни мысли, ни надежды хоть каким-то образом познакомиться с этими ребятами…
— А выйти во двор можно же было?
— Нет! Это для меня в то время было совсем непредставимо… Я была девушкой очень стеснительной.
— Оля, скажи, пожалуйста — а вообще, до таких небольших городков, как твой, доходила какая-нибудь информация о русских рокен-ролльных группах? В частности до тебя, до твоего окружения?
— Нет, что ты… Я всё это узнала потом. А тогда… Алла Пугачёва — вот что было. Я и сейчас не боюсь об этом говорить — моим главным учителем в то время была она. В тот период моей жизни её песни мне много дали. Особенно те, что в «Зеркале души». Да… Пугачёва тех времен — это что-то просто исключительное. На ней была какая-то печать внеземного, что ли. Сейчас это исчезло, к сожалению…
— Что с тобой было, когда ты закончила школу?
— Я после школы поехала в Свердловск. Поступать учиться в Университет. Мне всё учителя и, конечно же, родители твердили: «Ты должна закончить институт, получить приличную работу и всё такое…» Мысль о том, что я буду когда-нибудь заниматься музыкой не могла прийти в голову никому. Подобная мысль была для них настолько крамольной!… – «Ты что, брось все эти свои бредни! — твердили они мне, — Это всё эти глупые девочки, всё их мечты… Бывает возраст, когда они все хотят стать актрисами, певицами или балеринами… Так что не выдумывай — тебе надо учиться, а если тебе очень захочется петь — для этого есть самодеятельность…» В общем, я честно пыталась пойти по этому пути — два года проучилась на физическом факультете в Университете. Причем я там ничего особенно не понимала, но умудрялась как-то сдавать экзамены… Пыталась там петь в самодеятельности, получать призы в каких-то мелких любительских конкурсах. Этого мне было мало, я стала из-за всего впадать в такую общую какую-то депрессию… Я просто не знала, что мне делать. У меня, правда, всё время в голове вертелась мысль бросить физику и заняться всерьёз музыкой. Но для этого надо было порвать связь с родителями и учителями, с их влиянием на меня.
— У тебя был какой-то конкретный момент, который подтолкнул тебя к переменам в твоей жизни?
— Я догадывалась, что у меня есть предназначение в этой жизни и это явно не физика. А влияние моих учителей и особенно родителей на это чувство накладывало Табу… Но два года Университета, когда я жила вне досягаемости родителей, помогли снять мне это Табу. Я с большими ломками расставалась с прошлым, но, в конце концов, я решилась. Я пошла в музыкальное училище — мне там показали педагога и сказали, что он самый лучший здесь преподаватель. Это был Валерий Борисович Гуревич — я ему тогда что-то пропела. Он ко мне очень по-человечески отнёсся и сказал, что мне надо действительно заниматься музыкой. И тогда я очень хитро поступила с Университетом — я забрала оттуда свои документы, оставаясь там как бы числиться. По-моему, вообще этот случай беспрецедентный; я написала в ректорате такую бумагу: «Прошу мне выдать документы для поступления в музучилище, чтобы в случае поступления туда отчислиться из Университета, а в случае непоступления — учиться на прежнем месте».
А маме моей единственный аргумент, который помог ей смириться с моим поступком (ну как же — из высшего, очень всеми уважаемого заведения, в какую-то шарашкину контору!) стало понимание того, что я всё-таки буду не кем-нибудь, а — на худой конец — учителем музыки… То, что её дочь стала бы петь на сцене, в это она, по-моему, до сих пор поверить не может…
— Но родители слышали твои песни?
— Да, но они им как бы не понятны. Они думают, что я гублю свою жизнь, что я несчастна.
— Так ты училище-то осилила?
— Да, я его закончила, хотя меня туда взяли без начального музыкального образования. Кстати, мне сильно мешало то, что я не училась в музшколе. И сейчас мешает, я же на заочном в Гнесинке. И там, и там у меня были постоянные конфликты — ведь везде учат на эстрадных певиц… Представляешь, приходит вполне сложившийся человек, а из него пытаются сделать совсем другой типаж. В Гнесинке у нас кто преподает? Гелена Великанова, Иосиф Кобзон, Лещенко… Последний, кстати, самый классный из них: по-настоящему интеллигентный, культурный, что ли. Он — единственный там, кто врубается. Остальные — вообще в современной музыке не понимают ничего. Скажем, на прошлом экзамене я пела свои песни, а Лещенко отсутствовал: он мой педагог, и за его спиной меня как-то не трогают. Он пытается меня как-то понять, ставит четвёрки… Так вот, его не было, и мне с треском поставили трояк (хотя я думала, что вот сейчас-то я точно спела на все пять). Все преподаватели возмущены были очень. Мне Гелена Варцилевна Великанова (помните, пела до тошноты пошлые «Ландыши?» — прим, автора) после экзамена в коридоре кричала: «Меня достали ваши песни на экзамене! Почему вы думаете, что вы умнее всех?! Почему вы считаете, что взвод идет не в ногу, а вы в ногу? Вы, если у нас учитесь, должны взять песни из репертуара советской эстрады или, на худой конец, Уитни Хьюстон!..»
А Кобзон, за моей спиной, правда, говорил: «Кому нужен такой вокалист? Где он будет работать?» Они же готовят певичек, которые будут пристраиваться в ночные кабаки, в эстрадные шоу и всё такое…
— То есть, ты думаешь, что музыка, которую ты пишешь, никогда не будет иметь коммерческого успеха?
— Скорее, я на это не рассчитываю. Я вообще считаю, что музыкой нельзя торговать. Нельзя идти на поводу коммерческого успеха — иначе теряется что-то главное для себя. Я, кстати, давно уже придумала одно сравнение — «Музыка и Любовь одно и то же». Как нельзя торговать Любовью, так нельзя торговать и Музыкой.
— Оля, расскажи, как ты оказалась в Москве.
— Я прослышала о Череповецком фестивале в память о Башлачёве… Поехала туда и, несмотря на то, что меня не было в программе, спела несколько своих вещей в последний день. Там же я познакомилась с Серёжей Гурьевым, он, походя, дал вписку на один московский фестиваль… Это какое-то мистическое стечение обстоятельств, я поехала в Москву участвовать в этом фестивале и вместо предполагаемой недели лишь через год вернулась в Свердловск, чтобы забрать свои вещи…
— Так, когда же точно ты перебралась в Москву?
— Это было где-то года четыре тому назад. Тогда же, кстати, образовалась и группа «Ковчег». А началось всё, как ни странно, на сцене зала «Россия», на фестивале «Пробуждение”.
— Как ковчег собрался — расскажи, пожалуйста.
— Меня послушали па «Пробуждении” и сказали: «Поёшь, вроде, неплохо, а вот играешь… Ты найди себе кого-нибудь, кто бы тебе подыграл…» И я нашла Милу Кикину. Считаю, что мне тогда с ней очень повезло, она совершенно гениальная девчонка. Жаль, что сейчас мы не вместе, хотя я и пыталась с ней сделать какой-то совместный проект. Она играла на скрипке, а Володя Симбирцев — на акустической гитаре. Это был первый состав «Ковчега». Это были самые золотые времена, когда мы играли втроём…
— И с тех пор состав постоянно меняется…
— Он, вернее, тихо «плывёт». То есть кто-то уходит, кто-то приходит. Я, к примеру, очень жалею, что исчез с нашего горизонта Петя Акимов. Я считаю, что от самый классный музыкант, с которым я когда-либо играла… Он сам из Питера: и в первое время ажиотаж вокруг нашего знакомства был так велик, что он так и мотался из Питера в Москву, чтобы играть в «Ковчеге”.
— Кстати, о музыкантах. Я знаю, что сейчас в «Ковчег» пришел Сева Королюк, бывший барабанщик «Круиза».
— Да, Сева… Он — самый радостный момент этого прошедшего года. Мы стали писаться на студии «Люкс» на Юго-Западе — сейчас эта студия уже не существует. Так вот. Сева там работал звукооператором. И поначалу наши отношения были сугубо рабочие, то есть — как у оператора и музыканта. Пока, наконец-то, через долгое время не стало ясно, что мы хотим поиграть вместе. Я знала что он — мультиинструменталист, что он — классный барабанщик; но я не могла и мечтать о том, что Сева уйдет из «Круиза», чтобы играть со мной.
— Я понимаю, почему можно любить или не любить регги. Но я не понимаю, почему эту музыку стала играть именно ты. Что у тебя близкого с этим? Откуда, где ты её наслушалась? Разве в твоём городке слушают регги?
— На «Индюках» я услышала «Джа дивижн» — и меня это очень поразило и развеселило. После этого концерта я заинтересовалась регги, стала слушать — есть такой Миша Тимофеев, у которого очень большая фонотека, и он мне хорошо помог с регги. Я в то время вела группу аэробики. Это та самая мифическая работа, которую я бросила в Свердловске, а потом с большим трудом организовала здесь в Москве… Я этим не раз зарабатывала деньги — правда, не большие — и всегда получала от этого удовольствие. А удовольствие в аэробике в большей степени зависит от музыки; удобнее всего её вести под попсу. Но я её не люблю, поэтому я пыталась экспериментировать: собирала музыкальные сборники из Джоплин, Хендрикса, «Пинк Флойда»… но это было не очень удобно. Для меня стало настоящим открытием, что под регги заниматься просто класс! Хотя, надо признаться, что получается совершенно другой вид занятий — ведь регги — музыка достаточно медленная. Получалось так, что вся группа, совершенно загипнотизированная этой музыкой, медленно исполняла какой-то медитативный танец… И выходили из этого состояния без всяческих растяжений и какими-то просветлёнными…
— Оля, может, ты мне объяснишь одну вещь… Я не могу понять, как наши русские ребята, которые в школе читали Пушкина, смотрели по ТВ «Ну погоди!» и слушали Пугачёву, вдруг начинают любить музыку, такую далекую от нас… Я понимаю, конечно же, что блюз или традиционный рокен-ролл — тоже не русский фольклор, но регги…
— Я процитирую Геру — он, услышав, что я играю регги, довольно быстро появился у меня дома. Правда, это случилось посреди ночи почему-то… Вот он сидел посреди ночи и просвещал меня насчет всяких нюансов, которые есть в регги. В частности он сказал: «Ты, православная, должна знать, что растафарианство — это ветвь православия». Как это ни смешно и не странно. Гера утверждал, что это донельзя искажённое и отдалённое временами и народами православие.
В гости ходил и чай с вишнёвым вареньем пил Константин Елгешин