Интервью для журнала «Эклектик». 31 декабря 2015 г.
…Информация не пропадает, она развивает общее поле. Так и получается, что кошки ловкие и грациозные, козы могут удерживаться на отвесных стенах, а люди умеют разговаривать и хорошо пользуются руками. Имеет смысл работать над собой, даже зная, что ты умрёшь.
Музыка Ольги Арефьевой неотделима от текста её песен. Слова — их звучание, подбор и ритм — направляют в почти бессознательное, как бы странно это ни звучало. При личном общении с Ольгой становится понятно: такое владение речью не просто упражнение в словесности — это результат внутренней обоснованности мыслей.
Мы встретились для того, чтобы поговорить об обычных вещах, из которых состоит жизнь человека. Но разговор сразу же вышел за рамки предусмотренных тем — так бывает, когда ответы на звучащие вопросы возникают на лету и выдают существование глубокой и выстроенной картины мира.
Наша беседа вместо запланированных пятнадцати минут продлилась больше часа и могла бы быть бесконечной. А дальше — легла в стол более чем на год. Несколько раз за этот год я пыталась облечь прозвучавшее в слова. Казалось бы, куда проще: просто расшифровать диктофонную запись! Но всё время что-то мешало… — как будто внутренний стопор срабатывал. Ощущение — будто попытка заключить разговор в текст лишает слово той самой бессознательной точности. Тем не менее, в получившихся монологах авторские ольгины интонации должны угадываться.
Разговор был записан в мае 2014, с тех пор немало изменилось. Россия и Украина — эта тема не могла не прозвучать. А обсуждавшиеся нами тогда концерты успели подзабыться, сменившись новыми. Но эта своеобразная внутренняя картина мира, если и изменилась за год (не могла не измениться, ибо сознание живого человека подвижно), остаётся притягательной для тех, кто принимает её творчество.
Рыбалка в небе
— Оля, вам нужен пиар? Пресса для вас — это союзники или противники?
— Это два разных вопроса. На первый вопрос даже не знаю, что отвечать, потому что слово «пиар» больше бытует в негативном контексте. Для меня это — нечто, искусственно раздуваемое в информационном поле. При этом существует и естественный интерес людей к чему-то талантливому, что делают другие вокруг. По-хорошему, только это — правильный повод для поддержки. К сожалению, дутые новости-сорняки заслоняют информационное поле. В итоге, многим людям просто не хватает энергии, чтобы искать, воспитывать себя, учиться отличать зёрна от плевел. Так они перестают разделять правду и ложь, хороший и никакой вкус, первоисточник и подделку. Начинают питаться суррогатами, а им в ответ эдакого продукта наваливают ещё больше и хлеще. В итоге общая планка падает «стремительным домкратом». Тем же, кто делает что-то настоящее, приходится конкурировать в условиях, которые созданы явно не для них. Мне вообще неприятны слова «конкуренция», «выгода», «продажи», «монетизация». На мой взгляд, всё самое лучшее в своей жизни люди делают просто так. От желания воплотить божественную энергию, которая из них рвётся наружу. И не чтобы получать: напротив, вкладывают свои средства и всю жизнь в то, что в итоге дарят человечеству. Да, необходимо обеспечение тела. Которое умрёт и истлеет. Художник должен что-то есть, где-то жить, он использует сложные инструменты и умения — поэтому существуют билеты на концерты, цены на диски, книги и картины. Интервью и афиши — тот же «пиар». Но есть большая разница: ты действуешь ради прибыли? Или от избытка любви и вдохновения? Лакмусовая бумажка здесь — вопрос: а ты будешь заниматься своим делом даже если тебе не будут за это платить? А если никто не похвалит? А если будут гнать и запрещать? А если за это будет полагаться смерть? Каждый выбирает сам.
— А второй вопрос? Пресса — это союзники или противники?
— Я не такая поп-звезда, чтобы за мной следили в бинокль, подсматривали в окно и сочиняли скандалы из моей личной жизни. Поэтому, в таком вражеском виде, как папарацци, я с прессой, к счастью, не сталкивалась. Единственное, что периодически имеет место — это некая недалекость. Бывает, мальчики и девочки пишут рецензии на концерты в стиле троечных школьных сочинений: «А вот потом она вышла в таком-то платье и таких-то босоножках. Песня называлась так-то (тут обычно пара ошибок, одна смысловая, другая грамматическая), перед песней она сказала то-то…». Получается, концерт по сути прошёл мимо них, но возникает вопрос: зачем тогда про это писать? Реально происходящее в зале крайне далеко от внешней оболочки: она забывается, как только началась песня и полилась энергия. Если человек в момент музыки считает количество ремешков на обуви певицы, то он, увы, ничего на концерте не получает. Многие в блогах пишут глубочайшие, интереснейшие отзывы на концерты и спектакли, но не бегут с ними в газеты. Зато интернет-издания сейчас некритично позволяют печататься любому, кто назвал себя журналистом. Это единственное плохое, что я вижу от прессы. Зато, что касается интервью — обычно до меня доходят авторы заинтересованные, и беседы получаются осмысленными. Правда, на радио и ТВ постоянно повторяются вопросы — существует момент поверхностности, надо быстренько получить «всё о жирафах на двенадцати страницах». Я сразу замечаю, когда шпарят по Википедии: «А правда ли, что у вас был педагогом Лев Лещенко?», «А как вам жилось в Верхней Салде?»… И начинается одно и то же в тысячный раз.
— Но в принципе, вам с журналистами интересно общаться?
— Да, конечно. Глубокое, осмысленное интервью — это и встреча с интересным собеседником, и, что примечательно, разговор с собой. Многие вещи в процессе разговора формулируются. Хотя мне в основном кажется, что я говорю банальности.
— На сайте www.ark.ru размещены многие ваши интервью. Там тон такой взят — откровенный и глубокий… Насколько этот сайт имеет отношение лично к вам? У вас же наверняка есть своя команда, свои редакторы…
— Собственно, команда состоит из двух-трёх человек — тех, кто со мной многие годы.
— Ну, а то, что выложено на этом ресурсе — вашего авторства?
— Конечно. Думаете, кто-то за меня пишет мои интервью? (смеётся) Сочиняет мои песни? Может, в каком-то другом мире это и распространённая практика. Но вот я даю интервью в разных городах. Кто за меня это сделает? (снова смеётся) Кто за меня скажет все эти слова? Пиар-директор?
— Можно же поставить дело таким образом… Собрать команду людей, которые смогут выражать ваши мысли…
— Я даже отказываюсь давать интервью по переписке. Пожалуй, если бы я хотела подменить себя, то это был бы удобный повод. Но я журналистам всегда отвечаю, что за них работу не сделаю. Собеседник важен, он вкладывает энергию. Я не знаю, что скажу в следующую секунду, у меня нет заготовок. Если сидеть, писать — будет потеряна естественность речи. Потом да, я могу что-то подредактировать, преобразовать, чтобы точнее выразить мысль. Когда разговор идёт вдвоём — мы друг друга понимаем, кроме речи идёт невербальный поток: жесты, интонации. Слова произносятся конкретно для этого человека, с учётом его понимания. Когда же речь записана, контекст теряется и возникают многозначности. Я даю прочитать текст друзьям — и если мне говорят, что какую-то фразу можно неверно истолковать, начинаю её уточнять.
Кстати, очень многие скандалы в мире журналистики происходили именно из-за того, что фраза, сказанная здесь и сейчас, трактовалась слишком расширительно. Например, когда Битлз сказали, что стали популярнее, чем Христос — были демонстрации, запреты, угрозы, сожжение их пластинок… Очень много неприятностей. А на самом деле Леннон хотел сказать, что молодёжь приходит на концерты охотнее, чем в церковь. Подобная история со знаменитой фразой Линды Евангелисты «Меньше, чем за десять тысяч долларов, я даже с постели не встану». Оказывается, она произнесла её в частной телефонной беседе по совершенно определённому поводу, и вообще пошутила. А из этого раздули пузырь.
— А вам не кажется, что если вдумчивый человек прочитает подобные слова в прессе, сам способен сделать скидку на контекст?
— Как мы видим по этим скандалам, вдумчивость не свойственна массовому сознанию. Один человек поймёт, но когда идёт речь о больших цифрах, срабатывает всё чрезмерное, упрощённое, чёрно-белое… Карикатуры. Подробности читать многим неохота, зато какой получился хлёсткий заголовок! Действуют именно выхваченные из контекста и часто поддельные, приписанные фразы — потому что именно они вызывают наибольший резонанс, особенно у не очень фильтрующих информацию людей. Люди в целом и общем — как дети: слишком лёгко верят в то, что им вешают на уши. В частности, по телевизору. Хотя те, кто понимают, им день и ночь объясняют: «Вам врут, технология вранья вот такая и такая, смотрите внимательно…». Например, берут фотографию моргнувшего человека и говорят, что он был в доску пьян.
То же самое мы наблюдаем сейчас в ярком виде в истории с Украиной. Я не вижу никакой разницы между русскими и украинцами. Я много раз была на Украине, и каждый раз об этом думала. Я не вижу этой границы, для меня её нет. И вдруг — раз! Как в детском саду — нарисовали мелком на асфальте границу, и кто слева — тот «фашист», кто справа — тот «наш». А у тех — наоборот. И вдруг весь детсад включается в войнушку. А те, кто не хочет в это играть — оказываются в странной реальности: все вокруг дерутся, прячутся по укрытиям, кидаются бомбочками из грязи. Ну включите головы! Работает пропаганда! Везде живут люди, и хорошие и плохие. В каждом народе имеется весь спектр — от баобаба до святого.
— Вопрос: кто заметней.
— А у кого какой в глазу бинокль, тому тот и заметней. Кто-то придёт в великолепный дворец и будет снимать урну. А кто-то придёт на свалку и снимет бомжа так, что все увидят, что у него глаза как небо. Копни плохого человека — найдёшь внутри заблудившегося, одураченного, травмированного, закомплексованного ребёнка. Копни хорошего — увидишь, как много в этом позы, легкого вранья и изящной лакировки. Люди — сложные создания. Под разными углами разные. И как-то с годами мне хочется больше им прощать их многочисленные несовершенства за одно большое — потенциальную божественность. Хотя сейчас у меня доброе настроение, но часто я мизантроп — и тогда скажу совсем другие слова.
— Ведение блогов отнимает очень много времени. С вашей стороны, это искреннее желание пообщаться с людьми, или всё же существует мысль создать некий образ?
— Вы повторяете свой вопрос про интервью, только с другого бока. И опять на него тот же самый ответ. Мне нравится общение. Через другого человека беседа происходит и с собой. Понять какие-то вещи, сформулировать текущие мысли. Многие годы ведения блога в открытом виде: без никнейма, без маски и фильтров, когда, например, могут прийти с улицы и нахамить — дали довольно ценный опыт. Он очень многое помогает понять в людях, в том, как устроено их сознание. И, в том числе, в себе, поскольку я тоже обитатель человеческого сообщества, живу в равных условиях рождения, смерти, ранимости. Человечество можно сравнить с растущим кустом или деревом, а мы — листики на ветках. Или мы — пальцы на руке. Мы думаем, что всё отдельно, а на самом деле — на одной руке. Единое существо, клетки организма. Интересный вопрос — как клетки нашего тела не передрались между собой, а научились взаимодействовать? А мы всё деремся.
— А вы действительно в это верите? В то, что всё человечество — это общий организм?
— А нет другого варианта.
— Есть вариант «каждый сам за себя».
— У Кастанеды есть такой эпизод: когда он учился в институте на антрополога, он устроился на подработку к психиатру, который преподавал у них на кафедре. У этого психиатра были целые шкафы с записями психоаналитических сессий с клиентами. И Карлос должен был выполнить такую работу: прослушать некоторые случайно выбранные бобины перед их уничтожением — чтобы собрать статистику, найти какие-то интересные моменты. Но вместо этого он начал их слушать всё подряд. И вот это вызвало у него огромный мировоззренческий кризис. Он-то думал, что уникален. Со своими тайнами, проблемами, со своими какими-то закоулками тёмными, никому не рассказанными. И вдруг выясняется, что у всех и каждого — абсолютно то же. Как будто все эти голоса — его собственный голос, включая психиатра. Что «я» просто вырезано по лекалу. Пирожок из того же теста, формочкой отпечатанный. Там ещё смешной финал: этот его руководитель — спесивый, самоуверенный мужчина, вдруг однажды ворвался к нему в комнату ночью чтобы вывалить на него дикую истерику. Ну случилось с ним недоразумение, нелепая сексуальная неудача. И он так орал, так жаловался и возмущался поведением одной дамы, что весь флёр успешного врача и невозмутимого учёного слетел. Он оказался ничем не лучше своих пациентов, его голос был одним из сотен точно таких же жалующихся голосов.
— Да, но с точки зрения заядлого реалиста, это можно объяснить таким образом: есть чистая физика, одинаковые нейроны, которые в мозгу взаимодействуют и вызывают примерно похожие реакции в каждом человеческом организме.
— Да, и я тоже реалист. Есть прагматическое знание, вроде того, как устроен автомобиль — если ты изучаешь его проводочки, штучки-железки-шланги, то будешь аккуратнее им управлять и умнее ремонтировать. Понимая его ограничения и принципы работы. А в автомобиле сидит, собственно, водитель. Этот водитель — о нём стоит поговорить отдельно. Насколько он является самостоятельной единицей? И это уже вопрос не такой простой и, возможно, он не одинаково решается в каждом конкретном случае. Потому что есть люди, которые ещё не выделились в людей. Такие заготовки — как капли формируются из общего резервуара, а потом в него обратно вливаются. У них мысли несамостоятельные, поведение стадное или стайное, мнение всегда чужое — «все так делают», или «все так думают». Но есть люди, которые постепенно приобрели развитую индивидуальность и смогли её сохранить. Мы возвращаемся не раз, начинаем с уровня, на котором оборвалась предыдущая игра. Всё равно приходится заново многое постигать. Учиться ходить, говорить. Тело — как новый скафандр для пилота, автомобиль, компьютер с изменившимся интерфейсом… (смеётся) Зато то, что изучили одни люди, другие, как ни удивительно, осваивают быстрее. Информация не пропадает, она развивает общее поле. Так и получается, что кошки ловкие и грациозные, козы могут удерживаться на отвесных стенах, а люди умеют разговаривать и хорошо пользуются руками. Имеет смысл работать над собой, даже зная, что ты умрёшь.
— И после этого вы называете себя прагматиком?
— Смотря что вкладывать в это понятие.
— Хорошо, скажем «материалист» — материя первична.
— Противопоставление «материя-сознание» за последние десятилетия потеряло острую актуальность не только среди материалистов, но и среди идеалистов. Все уже давно это поняли и более-менее признали на разных уровнях — и учёные, и церковь, разве что кроме самых упертых ретроградов и догматиков. Человечеству становится очевидно, что между материей и духом нет четкой границы. Что существует такой спектр состояний материи — от видимого до невидимого. Между ними плавный переход. Мы привыкли видимое и измеримое называть материей, а невидимое и неизмеримое — духом. На границе строения материи уже непонятно: то ли это волны, то ли частицы, они есть, или их нет. Притом, обнаружено, что на них воздействуют и мысль, и само присутствие исследователя. То, что мы называем духом — тоже разновидность материи, только куда более тонкая, и для неё действуют свои законы. То, что называем чудом — не иррациональное событие, а нечто, пока не умещающееся в парадигму познанного мира. Чудо тоже управляется своими законами. Как ни крути, приходим к тому, что существует нечто за пределами человеческого понимания, восприятия и измерения. Мы не видим радиоволны — но они есть. Мы не видим мысль, но она есть. Куда более странно было бы, если бы кроме познанного, больше ничего бы не было. Например, более высоких уровней сознания.
— Вы не боитесь называть то, что вы делаете, искусством. А как бы вы вообще охарактеризовали понятие «искусство» — где грань между искусством и профанацией?
— А ещё: где грань между искусством и ремеслом? Это триединый вопрос. Тогда по-порядку. Между искусством и ремеслом. Искусство — это чудо, вот, как бы я его назвала. То, чего обыденное сознание не может вместить, то, что вырывает из плоскости, и очень явно намекает на те самые высшие миры, о которых мы только что размышляли. Чудо достигается разными способами, в частности, двумя: умением и прорывом. Хорошо, если одно плюс другое. Ремесло, умение, даёт инструментарий для того, чтобы действовать. Человек, который «сделать хотел грозу, а получил козу», плохо владеет своим инструментарием. Но ремесло — ещё и не необходимое, и не достаточное условие для чуда. Бывает, ремесло есть, а чуда нет. Получается поделка, банальность, конвейерная штамповка. И встречается другое: чудо есть, но совершенно непонятно, как человек его совершил. Прорыв, интуиция, а может, мы просто не знаем его инструментов. Скажем, он сам что-то такое изобрёл, невиданное. Егор Летов — яркий пример. Консерваторий он не заканчивал, но чудо создал. Сам. Нарыл, вытащил, слепил из ничего — наколдовал. Но, несмотря на такие исключения, я считаю, что владение инструментом не мешает, а помогает творчеству. Хотя, имеется важный вопрос, особенно, про области, которые обросли цеховыми условностями и традициями: ты имеешь это или это имеет тебя? Ещё раз, всегда спрашивайте себя: «я имею это или это имеет меня»? «Это» — что угодно: деньги, профессия, авторитет, прошлые достижения. Увы, встречаются люди с порушенной психикой, с искореженными творческими способностями, которых с детства мучили, заставляя, скажем, учить ноты или заниматься балетом. Это творчески парализованные люди, которые не могут расслабиться, не способны быть естественными, не умеют импровизировать, доверять своей интуиции, да и просто шалить. Они могут только по нотам сыграть или станцевать что велел хореограф. Будет добротно, но скучно и деревянно. Как сохранить спонтанность, независимость, цельность — это отдельный вопрос в теме обучения. Образование не должно уродовать ученика. С другой стороны, учение даёт готовые решения, а незнание в сочетании с большими способностями и энергией может дать чудиков, которые изобретают что-то небанальное. Они задают дурацкие вопросы и лезут туда, куда никому не приходит в голову. Идут нехоженными тропами, хотя рядом накатанное шоссе. А там много интересного, оказывается. Профанация же — это когда чуда нет, но человек говорит, что оно есть. Мол, «ты сам дурак, если не понимаешь».
— То есть он сам не верит?
— Тут возникает следующий вопрос — он сумасшедший или обманщик? Видим: чуда нету. Нету объективно. Но! Настала пора задаться вопросом: а что такое объективность? Она для каждого своя, по росту сшита, ничего большего или меньшего не вмещает. А абсолютной объективности вообще не существует. Может, чудо есть, но оно такое маленькое, что для тебя это смехотворная банальность. А это настоящее чудо: например, песню человек первую в жизни написал — кривую, унылую, безграмотную и во все стороны вторичную. Но это событие для него, шаг в целый новый мир, это праздновать надо! И вот он с песней носится, всем её суёт, а окружающие отворачиваются и в лучшем случае смеются. И, что обидно, его друганы тоже не понимают и хмыкают: нашёл, чем гордиться: песня! Не кулак тяжёлый, не пачка денег, не бутылка водки.
Но возможна ситуация, когда ты и впрямь дурак. Встречаешь нечто огромное, но не видишь и не понимаешь, потому что сам ростом и масштабом пока не вышел. У меня есть любимая частушка: «В филармонии была, слушала Бетховена, только время потеряла — страшная хреновина». (смеётся) Иногда мы тоже в подобной роли. И это нормально: нужно себе дать право не всё понимать на свете.
Только на этом играют. Говорят: вот, извольте, чудо, я волшебник: выставил надутый полиэтиленовый мусорный пакет, а внутри сушеная сопля. Требую признания мировой общественности. И ты стоишь и оглядываешься в поисках экспертов. А не надо оглядываться! Просто себе сказать: единственный критерий — нравится или не нравится! Мне это — не нравится. Всё. Это — не чудо. Для меня, здесь и сейчас. Придёт эксперт — и вдруг выяснится, что он считает это новым словом в искусстве. Ну, о’кей, пусть это чудо для него. Какая-то штука понравилась большому количеству людей, которых я уважаю и люблю, а мне — нет. Ну может, я и дурак.
Профанация же — это когда один только подкупленный эксперт говорит, что это круто, а все остальные говорят, что это сопля в полиэтилене. Тут главное — ни к чему пыжиться и делать вид, что что-то находишь в том, чего не понимаешь. Потому что как только появляется враньё, так и возникает сказка про голого короля.
— А почему выражение «современное искусство» очень часто употребляется в кавычках?
— Это как раз из-за профанаторов и подкупленных экспертов. Когда в огромном культурном поле находят какого-нибудь одного обманщика, то говорят: всё ваше современное искусство — сопля в полиэтилене. Но это же не так! Очень много разных людей много чего умеют. Уникальные, необычайные, сложные вещи в том числе. Есть ещё критерий — я так могу или нет? Нужны годы подготовки, аскетизма, практики — или раз, плюнул? Вот надуть пакет и положить туда соплю я могу. Но не хочу.
— Да, но тут вопрос первичности. Нарисовать чёрный квадрат, как Малевич, тоже все могут…
— …А придумать его не могут. Или сыграть четыре минуты тридцать три секунды тишины. Заметьте: сколько народу они зацепили, как копья ломаются до сих пор! Притом, вокруг чистой абстракции! Значит, это сильные произведения. «Чёрный квадрат» или «4’33» — это хлопок одной ладони, инсайт. У подготовленного человека вызывает — Бум! — и понимание некой… пустотности мира. Интерес в том, что пустота тоже может быть объектом рассматривания. Кстати, есть целая система овладения вниманием, ведущая к неким сверхспособностям человека. Она начинается с того, что рассматриваешь не объект, а фон. Не главное, а неглавное. Что постоянно учишься замечать то, что вне обычного фокуса внимания. Деконцентрация. И если говорить об вышеупомянутых двух произведениях, то это гимны деконцентрации. А чему гимн «сопля в мусорном пакете», я не знаю. (смеётся)
— Ну там тоже концепция своя бывает, названия красивые придумываются, обычно.
— Да уж — «Корпорация микро-обыденности», «Глядя на облака идиоматической осцилляции» например… Я могу таких много сочинить! Обращайтесь! (смеётся)
— Поговорим теперь о ваших концертах. Кто разрабатывает обычно сценические образы?
— Для себя и для «KALIMBA» — я, а для музыкантов группы — они сами. Ну, то есть, у меня с ними просто есть договоренность, что они не будут надевать на сцену футболок с надписями, кроссовок, и что вообще покажут мне свои рубашки перед тем, как выйти в них на сцену. (смеётся)
— Я была на вашем концерте, там были номера сразу нескольких театральных коллективов. Их номера разрабатывались под вашим руководством?
— По-разному. Там была девушка с обручами, Саша Никонова — циркачка и жонглёр. У неё свой цирковой номер, она, конечно, училась своему искусству много лет. А как именно она его подаст, каково будет настроение номера — мы думали вместе. Ещё у нас выступала танцовщица в стиле трайбл Стася Минашкина. Разумеется, я не ставила её танец: трайбл — это её умение, в нём она мастер, и сама меня поучить может. А вот образ мы обсуждали, и подробно. С помощью танца можно высказаться очень серьёзно. Я рассказала, что «Амона Фе» — это холодная, безжалостная, хищная королева потустороннего, полная опасной, высокомерной красоты, такой вот… змеиной, ядовитой. А могла сказать, что она — секси-девушка, весёлая, желающая понравиться. Могла решить, что она — страдающая одинокая женщина… И получился бы совсем другой номер.
Клоунский номер мы сочиняли вместе с театриком «Вагабонды». Процесс происходил совместно. Были костюмы и первоначальная задумка: два человека хотят обняться, но им мешает чемодан, всё время попадает между ними. Дальнейшую подробную партитуру — где это происходит, зачем и почему — мы вместе придумывали. Вернее, разворачивали из заданных предпосылок. Выяснилось, что эти двое прощаются навсегда, и в последний раз встретились на вокзале. Они настолько счастливы видеть друг друга, что забывают обо всём на свете, а потом вдруг с ужасом вспоминают, что стоят на вокзале, и сейчас пропадут друг для друга из виду навсегда… Я рассказываю, а у меня уже мурашки по коже и слёзы на глазах… Получается, истории не сочиняешь, а они проявляются. Где-то в каком-то мире они существуют.
— Ваши песни напоминают поток сознания, сюжет в них зачастую отсутствует. Когда вы сочиняете, вы пытаетесь транслировать мысль или передаёте ощущение?
— Начнём с того, что я ничего не пытаюсь от себя. Когда я пишу, я выступаю определённого рода медиумом, транслятором. То, что называется вдохновением — это некий мистический сеанс связи, рыбалка в небе. Но потом эта речь о вдохновении снова приводит к разговору о ремесле. Что дальше делать с сырым материалом? Разумеется, доводить до ума, оттачивать, шлифовать. Иногда стихи сразу получаются, иногда строчка не дописана, и надо понять, что там просится. Я выкладываю пазл из обрывков, которые приходят сами. Подобное и с мелодиями.
А вопрос, что именно я хочу сказать — он немножко другой. Практически всегда в песне или театральном образе я — это не лично я, а энергия мира хочет через меня говорить. Конечно, в это вплетены мои переживания: они дают кровь, силу, правдивость, подробности. Но вдохновение — это катализатор, который банальные человеческие чувства преобразовывает во что-то более высокое. И я иногда задумываюсь: переживания, которые мне жизнь подбрасывает, они вообще — зачем? Не затем ли, чтобы я написала потом эти песни? Люди их пропускают через себя, и таким образом интенсивнее проживают нашу общую человеческую жизнь. И вот новость: мы не должны реально умирать, чтобы умереть. Мы не должны болеть, чтобы испытать болезнь. Очень многое проживается в воображении и при сопереживании другому человеку. В том числе, в театре, литературе, танце. Мне кажется, что я за свою жизнь в творческом потоке прожила несколько жизней. Я стала нет, не умнее — мудрее. Поменьше стало вот этого вот максимализма, наивности, прямолинейности…
— То есть испытания даются человеку, чтобы он что-то понял? И если человек сумеет это пропустить через себя…
— …в игровой форме
— …не подвергаясь настоящим испытаниям, то он будет от них избавлен?
— Да. Но испытания всё равно настоящие. Если не переживешь в полную силу, то не зачтётся. Жизнь — она нас обкатывает как гальку, но не столько тело, сколько дух. Тело — расходный материал, правда, очень ценный, которым нельзя разбрасываться. Прожить жизнь с максимальной эффективностью — это значит многое пережить и понять. И в этом смысле люди, занимающиеся театром всерьёз, отличаются совершенно другим уровнем мудрости. Особенно те, которые не лезут в кадр — режиссёры, например… Когда я читаю их интервью или книги, я понимаю, что они пропустили через себя такой массив мира, вот этого всего — добра, зла, подлости, смерти, крови, любви, брошенности, несчастной любви, одиночества, победы.
Вообще, я чувствую, что сейчас заметная часть людей в мире уже находится на духовном уровне. Тех, кто хочет переживать события только на телесном уровне, уже меньше. То, что происходит с телом, часто связано с насилием и убийством. Заметьте, когда случается какая-то заваруха, у людей совершенно разная реакция — одни кидаются туда, а другие кидаются оттуда. Ещё телесная вещь — секс, но уже ко многим приходит понимание, что любовь — это не столько телесное, сколько энергетическое и духовное событие. Кто себя ограничил только телесным, многое потерял, да почти всё. Да, еда, тепло, движение — это очень здорово. Но очень большую часть наших ощущений занимают размышления, восприятие нематериальных ценностей — созерцание красоты, прослушивание музыки, интеллектуальные задачи. Моему папе 73 года — при этом всё, о чём он говорит и думает — это шахматы и математика. Благодаря этому его жизнь полна. Думаю, на следующих уровнях задачки поднимаются по сложности. И для человека духа смерть уже — не проблема в какой-то степени.
— Возвращаясь к мысли о трансляции чего-то свыше — что превращается в ваши песни?
— Ну это не всегда «свыше» — поспорю с этим словом. Бывает и свыше, но чаще это информация непосредственно из нашего слоя. Песня — далеко не всегда «божественное послание», которое я передаю телетайпом. (смеётся) Наш человеческий слой полон общих для множества людей энергий. Я пою песню влюблённой женщины, а получается, что она от лица многих влюблённых женщин. И они говорят: «как будто это я писала!». Я такую функцию выполняю. (смеётся) Влюбляюсь, плачу, тоскую и смеюсь точно так же, как и окружающие, просто могу об этом спеть.
— Вам новое легко даётся? Когда-то вы сказали, что публика часто ожидает на концертах старые, знакомые песни. А новые просто сложно воспринимать, потому что это определённая работа. А вот лично для вас новое — это тяжело? Легко оставлять старое, испытанное, знакомое?
— Это естественный процесс для человека — вот он читает книгу, она для него новая. А потом ему хочется ещё одну новую книгу прочитать. (смеётся) Есть какая-то скорость восприятия.
— Ведь в новую книгу надо вчитаться — хотя бы пару страниц…
— Ну да, я себя не ломаю, не насилую… Я не очень понимаю, что значит «новое» — оно каждый день новое. Просто воспринимается только такое новое, которое ты можешь съесть, не подавившись. Оно нормально усваивается, если идёт в соответствии с твоим желанием. В человеке есть жажда нового, но есть и некое стремление зацепиться за старое.
— Ну а если сделать перевёртыш — вот вы пришли на концерт уважаемого вами исполнителя. Вам бы что хотелось — услышать новые песни или то, что вам уже нравится и знакомо?
— Безусловно, новое. Старое я не вижу смысла повторять — это как ту же самую книгу читать ещё раз. Хотя именно в музыке процесс познания произведения часто бывает более долгим. Вот пока мелодия нравится, удивляет, гипнотизирует, радует — она для тебя работает, и ты в ней ещё не всё «прочитал». Если говорить о массовой музыке, мне давно кажется, что общественное сознание заселяют даже не мелодии, а набор гармонических последовательностей. Люди встречают в новой песне старые знакомые аккорды и очень радуются. Но, по сути, это не новая песня, а старая, только другим боком. Массово-известные песни устроены очень похоже между собой. И мои не исключение. Если я сочиняю что-то чуть более изысканное и сложное, оно куда менее популярно, чем простой крест из четырёх аккордов или треугольник из трёх.
— И напоследок, назовите вашу любимую песню — можете вы выделить что-то? Скажем, на сегодняшний день. Потому что сложно говорить обо всём сразу.
— Невозможно выделить. Ну вот у вас какое платье любимое? А вы в ответ спросите: а какая погода? (смеётся) А куда я иду? И если у вас сто платьев, или четыреста, как у меня песен — вы скажете: да мне и это дорого, и это! Новое надену потому, что новое. А вот это, выцветшее, специально оставлю для того, чтобы в нём на тренировке пожонглировать. Или штаны старые, уютные — в них отлично красить забор. (смеётся)
В общем, нет ответа. Дорого всё, что недавно написано. С другой стороны, бывает возвращаешься к какой-то песне, и она радует. Это каждый раз сиюминутное ощущение.
Мы сидели в парке на лавочке. Был конец мая, пели птицы — их голоса отчётливо слышны на диктофонной записи. К нашей лавочке начал подтягиваться народ — у Ольги и её подруг было запланировано занятие с хулахупом. Приехала та самая циркачка Саша, которая выступала на концерте — с комплектом обручей в чехле, и мне предложили присоединиться. Солнечная лужайка в обычном городском парке, любопытные взгляды спешащих прохожих, постоянно выпадающий из моих неопытных рук обруч… И это воспоминание всплывает в памяти прекрасной точкой нашего разговора — неожиданная новая грань в этом свободном мире непознанного человека.
Беседовала Лола Левова