Интервью для газеты «Россiя» №176(812). 16 октября 2003 г.
…«Малыш и Карлсон» Астрид Линдгрен — это величайшая мистическая литература.
Лицедей с нравом Винни-Пуха
Полный вариант интервью
— Ольга, вот вы, я видела, в метро читаете книжку Астрид Линдгрен «Малыш и Карлсон» — что это с вами?
— Мне кажется, это величайшая мистическая литература. Она нашпигована разными мудростями. Вот только что читала про фрекен Бок, которая, собираясь в первый раз в жизни на телевидение, купила себе новые стельки. А на вопрос о том, зачем на телевидении новые стельки, если их там всё равно никто не увидит, ответила: «Только мы, люди, выступающие на телевидении, можем это понять!» Есть книги детские — те, которые нравятся только детям, а взрослый человек уже ничего не понимает, а есть иные — по форме детские, но интересные именно во взрослом состоянии. Например, «Винни-Пух», «Алиса в Стране Чудес», — взрослый найдёт в них бездну смысла.
— О вас Сергей Калугин сказал, что вы «женственная как баба, и мужественная как мужик». Это он похвалил вас?
— Наверно, да. Если бы он сказал, что я женственная как мужик и мужественная как баба, тогда бы он меня обругал. Недавно думала об этом… Есть двуполость, а есть бесполость. Есть ни рыба ни мясо, есть и рыба и мясо. Андрогин — тот, в ком всего вдвойне. И лицедей с годами к этому приходит, открывает в себе и мужчину и женщину. Следующий шаг — только родиться ангелом.
— А тяжело быть одной за всех?
— Да нет, всё ведь зависит от внутреннего состояния… Жизнь состоит из многих пластов — творчество, организационная сторона, внутреннее развитие, отношения с людьми… Ко мне не прилетал волшебник в голубом вертолете, которому нужно было всего лишь продать душу за бесплатное кино. Все было постепенно, медленно и честно. И принесло мне огромную пользу в плане личного развития. Сейчас я понимаю, что всё делала правильно…
— Я веду вот к чему… Недавно Умка сказала очень грустную фразу: «Что-то у меня так всё плохо, может, кто чем поможет?» Мне кажется, что рок-музыкант обладает изначально некоей инфантильностью, детскостью и обнажённостью перед жизнью. Но страшновато — в двадцать лет он ребёнок, в тридцать ребёнок, в сорок всё пляшет и поёт, а потом наступает момент, когда хочется определённости в жизни. Устроенности. Оглядываешься — а ничего рядом нет…
— Не знаю, что там с Умкой. Мне кажется, что бы ни было, она справится, это очень сильный человек. Она очень требовательна к людям и считает, что ей все просто обязаны помогать. В принципе, права — это такой путь Карлсона и Винни-Пуха. Мне эти черты характера очень близки. Друзья даже часто зовут меня Винни-Пухом, считают, что хоть я внешне совсем на него не похожа, я всё равно очень похожа на него поведением. Некое здоровое детское нахальство вкупе с ни на чём не основанным оптимизмом. По отношению к вашему видению, у меня сейчас совершенно другая ситуация. Я чувствую, что нахожусь в расцвете, что могу всё! Я абсолютно счастлива, делаю всё правильно, мне становится всё лучше и лучше. Кстати, мне очень многие помогают, — просто не могут не помогать, потому что их мне посылает моя судьба. А их судьба — быть со мной рядом. Но я не отношусь потребительски к людям, которые меня поддерживают, напротив, мне кажется, что я им даю больше, чем они мне, щедро плачу за помощь. Я им даю что-то другое. Приношу счастье, удачу, даю загадки и отгадки, даю игру и смысл. В общем, они не зря со мной тусуются. И мне с собой тоже очень интересно. А вот инфантильность мне не присуща. Я в принципе очень взрослый, жёсткий, вменяемый человек. А детскость моя состоит в том, что я позволяю себе быть ребёнком совершенно сознательно, столько, сколько хочу, и так, как я хочу. Я играю во все игры, какие интересно. Беда белой цивилизации в том, что люди зажаты в рамки условностей и установленных ролей: дескать, мальчики не плачут, девочки должны быть слабыми и так далее… Или говорят: «Будешь плохо кушать, — в армию не возьмут!» Не говорите этого детям никогда. Говорите: «Будь самим собой!» От искусственных запретов возникает внутренняя нереализованность, которая потом бьёт обратным концом — внезапные срывы, немотивированная жестокость, депрессии. Чтобы нормально себя чувствовать, человеку нужно встречаться с собой, давать себе свободу, играть в то, во что есть потребность играть. Тогда развитие будет проходить в форме, безопасной для окружающих.
— А если от вас ждут определённой роли?
— Ненавижу слова «ты должен». Они меня всегда возмущали. В училище у нас так говорили некоторые студенты, подрабатывающие в ресторанах: «Профессиональный музыкант должен»… — например, играть в любом состоянии. У меня это такую ярость вызывало… Я никому ничего не должна. Я учусь тому, что сама хочу уметь. Почему кому-то кто-то должен?! Откуда это взялось? Тем более, в искусстве, которое по определению — свободное выражение человеческого духа. Вся наша цивилизация была бы лучше, если бы у нас изначально была такая позиция. Всё было бы намного красивее, свободней и добровольнее. Вот у японцев есть такой обычай — до какого-то возраста детям позволяют абсолютно всё, восхищаются любым действием, не говорят: «Нельзя, замолчи, не лезь, не хватай…». Ребёнок познаёт мир, ему сам Бог велел лезть и хватать, бегать и шуметь! А у нас с младенчества ребёнка уродуют долгом и запретами, в результате из прекрасных свободных существ делают деревянных солдат Урфина Джюса. Но если нам не додали свободы в детстве, то сейчас, будучи взрослыми, мы можем позволить себе сделать всё, что хочется, и быть теми, кем хотим быть. Это ведь тоже непросто — понять, кто ты есть. Это знакомство с самим собой. Долгий процесс.
— А вы верите в то, что у каждого человека есть свой, личный путь? Его необходимо искать, нюхать воздух и ловить приметы?
— Я в этом абсолютно уверена, причём, убеждена на практике своей жизни. И не так это сложно — нюхать воздух и чувствовать свой путь. Он сам себя очень чётко проявляет. Просто на одной чаше весов лежат ценности истинные, на другой — мнимые. И нужно честно признаться самому себе, что всё это туфта: карьера, мнение родителей, мнение государства, которому не нужны гении, а нужны солдаты, рабочие, избиратели — люди, которые ходят строем. А гений нужен только сам себе, Богу, и человечеству. Но это у нас не оплачивается. Поэтому, когда ты понимаешь, в чём же состоит твой выбор, ты его совершаешь и действуешь дальше — правильно или неправильно. В этом нет ничего сложного, но есть внутренняя честность. Хотя это всё очень награждаемо и наказуемо. Итог правильного выбора проявляет себя в виде внутреннего счастья, итог неправильного -в виде чувства потерянности и бессмысленности. Внешне всё может быть наоборот.
— В связи с этим, не хочется ли вам разорвать отношения с государством, потерять паспорт и стать свободным отшельником?
— У кастанедовского дона Хуана есть понятие «контролируемая глупость». Мы находимся в том времени и пространстве, которые нам даны. И если окружающий мир ждет от нас определённого поведения, мы можем ему соответствовать, то есть, при наименьших затратах укладываться в требуемые рамки, но — не позволять никому отформатировать свою голову. Хотят окружающие, чтоб мы поступали так-то и так-то, ну, мы можем этому подчиниться. Только сохраняя в неприкосновенности свой внутренний мир, за который нужно бороться. В Библии есть слова: «Будьте хитры как змеи и просты как голубицы». Это — особая тактика отношений с внешним миром. А крайности — полное подчинение обществу или нелепый бунт… Есть такая шутка: «две вещи ненавижу — расизм и негров». Если ты «за» или «против», ты в любом случае выбираешь между двумя путями. А твой путь — третий, независимый! И пускай все вокруг машут флагами, ты должен быть внутри, как воин, — чистым, свободным, защищённым и чутким.
— А как вы думаете, мы зачем в этот мир приходим?
— Думаю я об этом часто и интенсивно. Много книг на эту тему читаю. Если одной фразой… Жизнь на земле — это школа. Жизнь вся в целом, жизнь духа — это такая игра духа с самим собой. То есть получается, что есть знание (назовём его так), или чистый разум, а есть со-знание. Вот нам дано лишь со-знание, то есть сбоку-припёку, только туманная причастность и стремление. И это стремление, как магнит, движет наш дух через тернии. А тернии при этом придуманы самим духом затем, чтоб мы, преодолевая эту причудливую полосу препятствий, впитали неоценимый опыт, затем, чтоб мир всё время переливался и менялся. Другого у меня объяснения нет. Если брать частности, — что мы делаем в этой конкретной жизни на этой конкретной земле, — то ближе всего будет именно понятие школы. Мы учимся, выполняем уроки, получаем двойки и пятёрки, только оценками являются не дензнаки, а чувство счастья, ощущение того, что всё правильно, что ты развиваешься. Вот есть такие притчеобразные истории. Жил был человек, с детства хотел быть художником, но ему родители сказали, что на художестве не сделаешь никаких денег, а лучше ступай работать в банк. И этот человек работает в банке, он вполне успешен. Но глубоко несчастлив. До такой степени несчастлив, что находится на грани самоубийства. Или, например, заболевает раком. Рак — это болезнь-самоубийство. Когда человек всерьёз хочет уйти жизни, природа ему услужливо подсказывает способ. Узнав о том, что он вот-вот умрёт, человек говорит себе — а нафиг я тут корячусь, банкиром работаю? Могу я хоть последние полгода в своей жизни провести так, как мечтал? Бросает всё, начинает рисовать. И вдруг выясняется, что рак, как и мысли о самоубийстве, исчезли полностью. То есть человек наконец-то встал на свой путь. Да, с точки зрения общества он теперь беден, маргинален, непризнан. Но с точки зрения своего пути он сделал самый блестящий, великолепный выбор.
— Да, это история Поля Гогена, который именно порвал с семьей и обществом, потому, что не мог больше не быть художником, а быть добропорядочным клерком.
— И в этом случае даже нет нужды искать путь, нюхать его. Просто он берёт тебя за шкирку и толкает, ведёт и тащит.
— Ваш дом — закрытая раковина, или у вас постоянные звонки, гости, застолья и ночёвки?
— Вообще-то я крайней степени интроверт. Дом мой, и вся жизнь закрыты от посторонних. Но есть близкие люди. Думаю, это те, которые были бы со мной и не будь я знаменитостью. Они меня достаточно изучили, со всеми недостатками, и всё равно нуждаются во мне, как и я в них. Их мало. Вот эти люди у меня дома и бывают. И ночуют, и толпятся. Но очень узок их круг, потому можно считать, что дом мой — закрытый. А в посторонних я не испытываю потребности. Я не нуждаюсь в самоутверждении, в одобрении людей, в их мнениях. По большому счёту, даже зрители мне нужны лишь как повод для организации внутренних процессов — такого-то числа концерт, нужно подготовиться. Зрители — величина виртуальная. Я работаю не ради одобрения зрителей, а для себя. Но отклик мира я выслушиваю и принимаю как один из аргументов. Правда, у меня есть ещё и другие аргументы, в идеале они все должны совпадать. Иногда получается. Порой мне думается, что вообще нас в мире гораздо меньше, чем кажется. Я замечаю на концертах одни и те же лица, а кто все остальные — не знаю. Зачастую бывает, что появляется в моём кругу новый человек, и обнаруживается, что он знаком с тем и друг того и в такой-то стране встречался с этим… Как говорится, мир большой, прослойка тонкая. Те, кто близко — настоящие, а подальше — декорация, нарисованная толпа. Подойди я к кому-то поближе, сразу появится лицо, фактура, личная история… Но я ведь не смогу одновременно проверить реальность всех. Только последовательно и очень немногих. Вы замечали, например, что все продавцы во всех магазинах одни и те же? При этом у меня нет ни единого знакомого продавца. А вот певиц — уйма. По статистике должно быть наоборот.
— А как вы отдыхаете, где?
— Где нет бензоколонок и людей при исполнении обязанностей. На природе, в лесу, в горах, у озера. И если выбредет откуда-то рыбак — это очень здорово, потому что он живой, настоящий, и пришёл сам по себе.
— Какая страна вам больше всего по вкусу?
— Россия.
— Нет ощущения вроде «я в прошлой жизни жила во Франции»?
— Я думаю, что прошлых жизней у меня было много, и все они благополучно завершены. Поэтому и не тянет никуда вернуться. Мне кажется, что необъяснимая тяга куда-то бывает, если там что-то не сделано, есть незавершенная энергия. Мне интересны многие культуры, от японской до индейской, но сейчас моя жизнь связана с Россией.
— А что вы делаете с эмоциями, — скрываете их, или выплёскиваете?
— Мы начали говорить об этом выше. Не надо доводить свои зажатые эмоции до состояния перед атомным взрывом. Нужно давать себе проявляться. Для этого есть тысячи способов: ремесла, ручной труд, танцы, туризм, общение с людьми. А то бывает, что человек всю жизнь в себе что-то носит и молчит, а потом упадёт со стола вилка и он возьмёт жену убьёт и свой дом сожжёт. Таких случаев сколько угодно, особенно в Европе, где не принято проявлять себя. А в России люди более катарсично живут. Они позволяют себе ну, в крайнем случае, напиться и подраться. Я не говорю, что это хорошо, но всё-таки лучше, чем убийство жены. А ещё лучше все эти проблемы решать на более ранней стадии — рисовать, танцевать…И не захочется пить и колоться. Счастье — более сильный наркотик.
— Как вы думаете, нужны ли алкоголь, наркотики для музыканта, творческого человека?
— Это ведь не универсально… Вообще алкоголь и наркотики сгубили много художников. Что-то в этом есть нехорошее. Мне всё это не нужно абсолютно. Не нужно «двигать крышу» искусственно. Мы не должны быть игрушками в руках слепых стихий. Наша задача — контролировать процесс вдохновения и вводить себя в разные состояния по своему желанию. Вот это всё я проигрываю на сцене за два часа. Я прохожу через все эти состояния на самом деле. И провожу за собой зрителей. Настоящий актёр не играет чувства, а переживает их. Единственное условие — нужно быть вовлечённым в процесс не на 100, а на 99 процентов. И 1 процент тебя всегда держит в разуме. Это всё равно игра, лицедейство, театр, дорога в катарсис. Вот сейчас на самом деле заплачем, а потом на самом деле засмеемся. Но после этого — хрясь! — и мановением точки сборки я становлюсь совершенно нормальным человеком.
— Скажите, а то, что вы родились в провинции, наложило отпечаток на вашу жизнь? Провинциальность — это навсегда?
— Я никогда не была провинциалкой. Даже в Верхней Салде. Вот в этом и была вся моя трагедия. Я была там лебедем, попавшим в стаю утят — очень и очень не на месте. Я родилась там по какому-то специально подстроенному недоразумению, может для того, чтоб развилось моё качество страдания, сверхчувствительность. Я мучилась, не находила себе места, не могла жить и общаться так, как требовало моё естество. А когда появилась в Москве, то наконец-то ощутила себя дома. Встретила своих людей, свой мир. Словно попала в нишу по очертаниям своего тела, по своему размеру, и обрела всё то невыразимое, чего мне не хватало.
— Значит, вы любите Москву?
— Вообще, я Москву не люблю.
— Вот как?
— Трудно жить в таком Вавилоне… Просто из-за того, что людей здесь количественно больше, больше шансов найти своих.
— А московская архитектура?
— Ну, ужасно, конечно. Все эти башенки, отражающие стёкла, острые углы, циклопичность. Дом, в котором человеку хорошо — это дом, который соответствует ему по размерам. С точки зрения фэн-шуй неоправданно громадные дома наводят негативную энергию на весь район, на весь город. С ними неминуемо случится что-то нехорошее. Башни-близнецы, к примеру… Они сами навлекли на себя удар темных сил.
— У вас есть цветовые предпочтения?
— Это вопрос как в «Винни-Пухе»? «Мой любимый цвет! Мой любимый размер!» Невозможно любить один цвет. Все краски хороши в сочетании, в гармоничности.
— А запахи?
— Тоже для меня очень важны, и очень разные: мокрой земли, свежей известки, гречневой каши, осеннего воздуха. Вот химию «идентичную натуральной» не выношу. А из настоящих ароматов даже запах мокрой псины покажется чудесным, если ты любишь свою собаку.
Полякова Марина