Интервью для газеты «Россiя» от 14 апреля 2005 г.

…К счастью, из-за меня никто не умер. Я не роковая и даже не совсем женщина. Меня просто нет…

В наше время, если артист собирает полные залы, но при этом не мозолит глаза в многочисленных ток-шоу и на страницах бульварных изданий — это очень хороший признак. Значит, перед вами действительно интересный и самобытный творческий человек, который не может, как червонец, нравиться всем. Ольга Арефьева относится к числу именно таких. В начале 90-х она приехала в Москву, довольно быстро став одной их ключевых фигур отечественной рок-музыки «второй волны» — той самой, которую представляли здесь также Сергей Калугин, «Рада и Терновник», Анна Герасимова (Умка). Член Союза писателей, лауреат конкурса «Юрмала-87» и литературной премии журнала «Знамя», Арефьева не стремится к популярности любой ценой. Её кредо — постоянные эксперименты. Именно поэтому группа Арефьевой «Ковчег» в зависимости от жанровых тяготений и симпатий своей солистки в тот или иной период приобретала различный вид — «Акустик-Ковчег», «Реггей-Ковчег», «Рояль-Ковчег» и т.д. На большом концерте в московском Театре Эстрады, который состоится 23 апреля, произойдёт небывалое — музыканты, задействованные в различных музыкальных ответвлениях проекта «Ковчег», объединятся в один небольшой оркестр.

Ольга Арефьева: По жизни я клоун

Полный текст

— Что необычного будет в этом концерте?

— Мы объединили два состава — акустический и электрический. Все без конца спрашивали «что ты больше любишь — своё электричество или акустику?» — это всё равно, что «кого больше любишь — маму или папу?». У меня существуют две группы одновременно, и только Пётр Акимов играет и там, и там — в акустике на виолончели, в электричестве на клавишах. Объединение началось с «Шансон-Ковчега». Я искала для него музыкантов, но это получалось с переменным успехом: что-то мне не нравилось. Тут ведь очень всё сложно — и психологически, и музыкантски, и технически друг другу соответствовать. Мне ребята из электрического состава говорят: «Что ты от добра добра ищешь — со стороны кого-то там приглашаешь. Возьми нас! Мы тебе сыграем лучше всех!». Я какое-то время посопротивлялась, потому что считала, что это разные вещи — электричество и шансон, но решилась. И первый же концерт прошёл настолько успешно, что сейчас мы готовим пластинку с этого выступления. Все мы получили огромное удовольствие. И зрители это почувствовали. Потому что, скажем, когда я играю на гитаре и одновременно пою — это одно. Я играю не очень, и отвлекаюсь от пения. А когда гитарист играет — сразу же другой звук. Дальше больше — мы решили вместе сыграть акустику! И это тоже удалось, хотя подготовка была очень непростая. Зато появился состав, которым теоретически мы можем сыграть любую мою песню. Как правило, обязательно на акустическом концерте находится кто-то, кто просит электрическую песню, и наоборот. А в Театре Эстрады будет как раз тот случай, когда мы сможем сыграть любую песню, которую захотели зрители, которую выбрали голосованием.

— Голосовать прямо в зале будут?

— Ну почему же! Это происходит заранее — на нашем сайте www.ark.ru мы только что отладили голосовалку. Каждый слушатель может выбрать 20 песен и составить свою собственную программу таким образом. Всё это суммируется, и те песни, которые набрали наибольшее число голосов, войдут в итоговую программу. Для себя я зарезервировала три «песнеместа» (смеётся). Потому что хочется спеть абсолютно новые песни, которые, понятное дело, зрители ещё почти не слышали.

— Ольга, когда наблюдаешь вашу музыкальную жизнь, складывается такая картинка: одной ногой вы находитесь в андеграунде, другой — в шоу-бизнесе. Это сознательная позиция или просто так сложилось, и нет сил или желания что-то менять?

— На самом деле, я не нахожусь ни там, ни там. Не пользуюсь преимуществами, которыми обладают те, кто предан вот этой своей «ячейке». И там, и там, по-моему, меня недолюбливают за это, за собственную дорогу, за самостоятельность. Я просто играю, делаю честно вот уже много лет, что мне Боженька наказал, то, что мне предназначено. А какое место в социуме занимает моё имя и в какие иерархии меня пытаются поставить, мне не важно. Я совершенно не борюсь за место.

— То есть вы не нуждаетесь ни в какой общности, будь то андеграунд или что-то другое?

— Андеграунд как концепция меня не устраивает: отрицание, «рок против» чего-то. И вот это стремление к подвалам, грязи, алкоголю и наркотикам — оно мне совершенно не близко. Но в андеграунде есть и положительные черты. Например, стремление к честности. Это мне близко и понятно. Я пишу свои песни честно, я делаю это чистыми руками.

— Когда вы приехали в Москву, ситуация с музыкой здесь как-то существенно отличалась от той картины, которую вы застали в Свердловске? Какие были впечатления?

— Впечатления были скорее социальные. Это было как раз время социальных потрясений: перестройка, полный крах прежней системы, внезапное обесценивание сбережений, внезапное многократное взвинчивание цен. И это мне запомнилось. У меня не было сбережений, но и денег вообще у меня тоже при этом не было. Я хорошо помню, как стояла в магазине, смотрела на творожную массу и думала, могу ли я себе её позволить купить или нет — на ней стояла какая-то запредельная цена…

— Отразилось это всё как-то на творчестве? Какие-то социальные песни у вас в тот период появились?

— Вы знаете, почему-то нет… Я всегда думала о вещах потусторонних больше, чем о посюсторонних. И в песнях того времени тоже нет абсолютно никакого социума, никаких денег. Там только любовь и какая-то особенная мистическая ткань мира.

— Давайте поговорим про ваши альбомы. Насколько я знаю, их сейчас девять…

— (задумчиво) Я даже этого не знаю (улыбается). Не помню точно, скажу честно. Значит у меня девять альбомов, да? Очень приятно!.. Такие вещи не фиксирует моя голова.

— Хорошо, но проекты-то помните? Были вот уже «Акустик-Ковчег», «Реггей-Ковчег», «Блюз-Ковчег», «Рояль-Ковчег»… Какой «Ковчег» будет дальше?

— Есть несколько и не-ковчегов, скажем, проект «Белые цыгане», который мы сделали совместно с Юлей Теуниковой — народные цыганские песни. И ещё есть духовные песни, старинные народные канты, которые мы собрали в программу, пока без названия, вместе с той же Юлей Теуниковой и Петром Акимовым. Меня очень интересует народное творчество, аутентичная этника… Кроме того, недавно возник визуальный театр — перформанс-группа «O.V.O»… Конечно, старые могучие «Ковчеги» остаются главными, но побочные проекты у меня вызывают обострённый интерес, в них я узнаю какие-то совсем новые и тонкие вещи о себе и о мире. Иногда я так настойчиво пытаюсь приобщить свою публику к какому-то очередному безумному проекту. Поначалу это выглядит безумно… Людям ведь свойственно привыкать к чему-то проверенному, вызывающему приятные воспоминания, они с удовольствием живут в прошедшем и боятся нового. Потом постепенно находятся те, кто понимают, эта аудитория более узкая, но особенно дорога мне. Так и живём… Непросто публика восприняла, например, мой «Рояль-Ковчег». А сейчас существуют поклонники именно «Рояля…» Он у меня такой театрализованный, каждую песню я там каким-то образом обыгрываю как мини-спектакль. Меняю образы, использую реквизит, пластику. Для меня это оказалось путём внутрь себя. Создавая этот проект, я осознала, что на самом деле я — клоун.

— А что значит клоун?

— Это человек, который может заставить людей смеяться и плакать. Человек, который общается не от своего персонального лица, а от лица маски. Чтобы привести какие-то ассоциации, можно вспомнить Вячеслава Полунина. Вот Полунин — клоун? Много ли люди, на его представлении, смеются, ржут? Люди там, скорее, плачут. То, что происходит у него на сцене, — это очень пронзительно, очень тонко. И это результат целой жизни и вообще какая-то мистика, магия. Вот он достиг высокого уровня именно в этом направлении. Если бы я всю жизнь занималась только этим, может быть, я была чем-то близка ему. Но я этим занимаюсь пока маленький кусочек жизни.

— Ольга, как происходит ваше общение с поклонниками? Насколько важна для вас обратная связь?

— Очень важна. И на сайте у нас всё сделано для того, чтобы эта связь была. Есть гостевая книга, есть форум, есть возможность посылать мне письма. А лично с поклонниками я встречаться скорее избегаю, чем стремлюсь (улыбается). Потому что всё время происходит всё по одной и той же схеме: люди не меня видят как живого человека, стоящего перед ними, а они видят образ, заранее знают, как он должен действовать.

— Образ, который вы нарисовали или они сами?

— Ну, это взаимный процесс. На сцене и впрямь действует образ, такова механика искусства. Я там не совсем я, а проводник высших сил. Искусство — прорыв в иную реальность, он достигается совместным усилием артиста и зрителя. Но когда песня закончилась и я сошла со сцены — всё, я уже просто маленький человечек. То, что человек, стоящий на сцене, — живой, это, на самом деле, сколько не объясняй, объяснить всё равно не удаётся. Люди думают, что ты создан из какого-то другого теста, может быть. Меня это ввергает в сильнейшее смущение и вызывает во мне напряжение. Когда подходят и что-то начинают мне говорить, просить автографы, такое общение для меня совершенно неконструктивно и бессмысленно. Другое дело, что вообще с людьми общаться я могу зачастую с большим удовольствием, только я стараюсь, чтобы они не знали, какая у меня фамилия, какая у меня профессия. Когда просто человек мне встретился на каких-то путях — это для меня большая радость. Но это бывает не так часто. И я в этом смысле очень ценю людей, которым абсолютно наплевать, как меня зовут, какой у меня статус, знаменитость я или нет. И они способны видеть меня такой, какая я есть. Вот с этого момента уже можно начинать общаться. А когда люди подходят не к человеку, а к образу, настоящего общения не получается.

— Вы можете, находясь на сцене, да и вне её, в себе чётко разграничить: вот это я, а это мой образ?

— Дело в том, что то, что ты показываешь наружу, публике — даже если это твои самые настоящие, самые глубокие, интимные переживания, очень задушевные, — это уже то, от чего ты отказываешься. Это перестает быть твоим личным достоянием и становится общественным.

— Хорошо это или плохо?

— Это такое своеобразное стирание личности, что ли. То, о чём я спела, не является уже какой-то моей мучительной тайной или каким-то предметом для глубинных переживаний. Это возможность избавиться от очень многих «хвостов» эмоциональных, сделать из этого искусство. Кто-то пойдёт, будет плакать или резать вены. А кто-то напишет прекрасную песню, сам останется жив-здоров и других порадует. Искусство ведь обладает свойством радовать даже печалью, даже слёзы становятся наслаждением. И потом смотришь на всё уже немножко со стороны, любуешься, думаешь: «Какая красивая штука получилась!» Но эта красивая штука уже живёт по своим каким-то законам. Это уже не ты.

— Можно ли из этого заключить, что самые личные, интимные мысли и переживания вы никогда не выносите даже в сферу искусства?

— Вот спросите любого психоаналитика — человека, которому люди рассказывают самое-самое внутреннее, то, что они никому не рассказывают. Выясняется, что все эти «страшные тайны» — выеденного яйца не стоят. Это всё абсолютно одно и то же, у всех. Нечего нам всем скрывать! Нас просто так научили, что это никому нельзя знать, это нельзя говорить. А поэты — они же пишут об этом предельно откровенно! Мне самой иногда страшно (улыбается). Но о любых вещах можно говорить, если ты можешь сделать из этого искусство.

— В своё время, в середине 90-х, много слухов и сплетен ходило о вас, в частности, о том, что не один музыкант и поэт в тогдашней творческой тусовке из-за вас сошёл с ума, пытался покончить с собой и т.д. Были за всем этим реальные факты?

— (искренне умиляясь) Какая прелесть! Как трогательно! (смеётся) К счастью, из-за меня никто не умер. Я не роковая и даже не совсем женщина. Меня просто нет… Я уже говорила, люди всегда имеют дело с созданным ими образом, и что они из него сделают, будут ли любить или ненавидеть — я контролировать не могу. Но это не относится ко мне. А то, что относится ко мне — это очень и очень простые вещи. Мои близкие люди прекрасно понимают, что я… просто хочу есть, хочу спать, что у меня бывает плохое настроение, бывает хорошее, я иногда делаю глупости, у меня может болеть живот… Вот это всё реальный человек. Всё остальное — это сфера воображения. Но не всегда воображение постигает тонкие миры. Часто — просто создаёт ненужные фантомы.

— Пару лет назад вы приняли участие в фестивале, который назывался «Рок к небу». Организован он был при содействии Русской православной церкви. Что вас побудило принять участие в этом фестивале и какие впечатления были после?

— Побудило много чего. Во-первых, меня интересует тема духовной музыки. Во-вторых, приглашал меня Сергей Калугин — человек, которому я доверяю и которого очень люблю. В-третьих, приятно было, конечно, спеть на одной сцене с Гребенщиковым, с Шевчуком, с Кинчевым. Но то, что получилось из этого, меня в значительной мере разочаровало. Я не ощутила атмосферы духовности на концерте. Там были какие-то одичавшие молодые люди. Даже дело не в людях, а в эффекте толпы. Каждый из них в отдельности может быть живой человек… Я не думаю, что до них по большому счёту доходил смысл мероприятия. И в том, как это потом освещалось в прессе, есть что-то подозрительное. Например, приезжало телевидение, снимали со мной большое интервью на эту тему. Я рассказала, что в целом мне не понравился фестиваль. И из этого всего в передачу в итоге вошла одна фраза, где я говорю «да-да-да, конечно это очень хорошо». То есть какие-то манипуляции начались, какие-то закулисные игры…. У меня довольно трепетное отношение к божественной природе человека, к его божественному предназначению. Но получается, что все организованные формы поклонения высшему вырождаются в какие-то социальные институты, в которых есть свои корысти, свои иерархии, свои подтасовки и т.д. Скажем, искренне веря в Бога, я, чем дальше, тем всё меньше доверяю церковным и общественным мероприятиям, особенно на государственном уровне. Потому что во всё это какая-то фальшь обязательно закрадывается. А для меня очень ценна искренность. И по мне — лучше сделать бесплатный концерт духовных песен самой, и про него не узнают ни на телевидении, ни на радио, ни в правительстве, ни в церкви, чем участвовать в каких-то дутых гигантских мероприятиях. Хотя приятно, что церковь перестала заниматься гонениями на молодёжную музыку и, наоборот, попыталась с ней найти общий язык.

Беседовал Владимир Преображенский