Интервью Ольги Арефьевой одному интернет-журналу, сентябрь 2019 г.
Мне кажется, произведения, которые попадают к нам в голову и сердце, уже остаются там навсегда. Они уже стали скелетом или кровеносной системой. Хочу или не хочу – это мой образный и знаковый ряд, он вплетается во всё, что я делаю.
Интервью выкладываем без вопросов журналиста и без указания издания. Объяснение читайте внизу.
О концерте народных песен 1.02.19 в питерском клубе «Ящик».
Я избегаю использовать слово «медитация», так как слишком разные смыслы вкладываются в это, но измененное состояние и выход из нашей обыденности безусловно происходили. Весь зал это заметил, весь зал участвовал. После концерта все были под очень большим впечатлением, в том числе мы сами.
Об альбоме «Триптиц».
Ну, конечно, здесь сплелись русская народная песня и рок. World Music – это соединение современных и даже модных обработок с архаичными национальными напевами. В этом термине нет прямой отсылки к русской песне, но у нас в стране есть примеры тех, кому это удалось. Кстати, в альбоме присутствует еще пара других песен: одна – индийский стотрам в моём пересказе, слово переводится как «гимн», «восхваление», и одна моя полностью – «Смерти нет». Когда задумывался альбом, мы называли его про себя «духовные гимны». Хотели собрать вместе песни, которые заставляют трепетать. В разных религиозных направлениях и вне их – в светской культуре – есть напевы, которые вызывают мурашки и дают ощущение прикосновения к чему-то сверхземному. Я всегда относилась даже к самой простой песне как к окну в высшее, мистическое переживание. В альбоме «Триптиц» мы на этом хотели особенно сфокусироваться.
Об аранжировках.
До «Ня белой» я аранжировала целый ряд песен, и после нее много. Просто так получилось, что «Ня белая» первой вошла в альбом, попала в изданное. В тот момент, когда она у меня сложилась, мы как раз записывали диск «Триптиц». Если говорить о трудностях, то их особо не было. Кроме того, что это долгий процесс, кропотливый: он похож на сбор пазла, только образца нет: его нужно прозреть, почувствовать, угадать. По причине того, что я многие годы играла с группой, у меня есть слуховое представление о том, как музыка строится. Но, по большому счёту, этому нигде не учат. Все учатся как-то сами и сами придумывают, как что сделать. Возможно, мне не хватает образования, но, тем не менее, я вполне могу некоторые вещи интуитивно делать. Нормальные композиторы к аранжировкам подходят с другого конца. Сначала пишут ноты в партитуру. По ходу подбирают звуки. Потом исполняют и слушают, как звучит все вместе. Я же брала электронные звуки и складывала, слушала, что получается, меняла по ходу. Я давно засматривалась на электронные тембры, но группа меня в этом не поддерживала. А тут дорвалась до целого мира, где я независима и не должна никого уговаривать – я в него нырнула с упоением. Мой процесс очень интуитивный. В нем нельзя предсказать результат – получится очень хорошо или не получится вообще. Здесь всегда есть какая-то доля вдохновения и удачи. Ряд песен у меня не получились, хоть я с ними и возилась долго. Но и получилось многое. На сольных концертах я их уже вовсю исполняю. Надеюсь, скоро всё понемногу будет издано.
О песнях на концертах и в альбомах.
В концерт входит 24 песни. Сейчас у меня, как у автора, не знаю точно, но около шестисот песен. Для того, чтобы мне спеть их все, мне нужно 25 концертов. Правильно? Просто в концерт физически входит лишь небольшая часть того, что я могла бы спеть. Лишь примерно половина того, что я написала, вообще звучит на сцене, и все равно для каждой песни выход в свет случается довольно редко. Но какие-то звучат всё-таки чаще. А есть такие, которые я исполняла на сцене лишь один-два раза за многие годы. И их очень много, притом, это очень хорошие песни, ничуть не хуже тех, которые мы исполняем часто. Поэтому я стала делать сольные концерты из новых и редких песен. Это оказалось очень мощной для меня темой, отличным стимулом всё вспоминать, доделывать и подтягивать хвосты. Например, песня «Тишина» не исполнялась с того момента, как была создана, приблизительно в 1988-1989 году. А записана в альбом «ИЯО» только в 2018, спустя 30 лет, получается. И примерно столько же я не исполняла эту великолепную песню. В альбоме она сыграна вместе с великим басистом Тони Левиным, ему она ему очень понравилась. И таких песен много, без преувеличения.
Есть ли у группы Ковчег подобные редкие композиции? Конечно есть – и у группы, и без группы. Коллектив всегда идёт немного позади моей индивидуальной работы. Я сначала песню сочиняю, если повезет – исполняю со сцены сольно, а если нет – то нет. Если мы решаем взять песню в работу группой, то вначале малым составом ее исполняем, потом, случается, она входит в репертуар большого состава. Но всё равно песни по много лет ждут записи в альбом, и не всегда дожидаются. Мы не успеваем качественно осваивать и записывать весь материал, не угоняемся за мной-автором. Запись требует больших ресурсов времени, труда и денег. Один альбом в год, иногда два – это максимум пока. А в альбоме 13-15 треков. Так что у каждой песни есть судьба, она в моих руках, и это меня всегда очень мотивирует и даже немного перегружает ответственностью. Я должна находиться в постоянном активном взаимодействии с косной материей: двигать физические процессы, да еще добиваться, чтобы все происходило в лучшем виде. Тут трудность в том, что не хочу делать дело как попало: всегда есть погоня за совершенством. Ты вырастаешь – тут же внутренняя планка поднимается. И так всю жизнь. Совершенство – как свой хвост: никак не поймаешь, но невозможно его не ловить.
Об увлечениях и умениях.
Что я умею? Писать стихи, сочинять мелодии, выращивать мелодии к стихам и стихи к мелодиям. Песни ведь – это не совсем стихи плюс музыка, они – сплав, организм, который создать сложнее, чем написать всё по отдельности.
Делать электронные аранжировки, как мы выше уже упомянули. Хотя не могу сказать, что я тут мастер – пока интуитивный любитель.
Каждый раз сочинять костюмы к концертам. И это целое дело – придумывать образы. Не соскучишься.
Снимать и монтировать видео.
Достаточно долгое время занималась визуальным театром – не в рамках музыкального ремесла, а параллельно. Это внезапно оказалось делом, очень близким сочинительству – оно даёт глубокую образную подпитку воображению. Вообще, мне интересны телесные практики, связанные с танцем, движением, перфомансом. Увлечение выросло в театр.
С 2003-го года веду творческий тренинг – движение, пение, речь, импровизация. Это интерес далеко за рамками музыкальной деятельности, но, по ощущению, есть нечто большее, что включает в себя и музыку, и театр, и тело, и сознание.
Общение можно вынести в отдельный пункт. Каждый, кто выходит на сцену и контактирует со своими слушателями через интернет – постоянно вступает во взаимодействия, в разнообразные ситуации с людьми. Я часто чувствую, как можно немного повернуть шестеренки или соединить какие-то висящие концы, чтобы открылись и реализовались возможности людей. Часто могу помочь, и делаю это вполне незаметно. Но также не менее часто чувствую, что от такого-то человека надо бежать, сломя голову, и что ему в данный момент ничем не поможешь. Хотелось бы глубже погрузиться в изучение этих феноменов, правда, для этого нужна дополнительная жизнь.
Ну и нечего говорить, что я умею организовывать концерты, писать анонсы, делать афиши, придумывать обложки.
Жизнь заставила начать рисовать – и хоть я тоже корявый начинающий, но уже иллюстрировала свою книгу детских стихов, создала несколько обложек и буклетов к своим дискам. Тут еще учиться и учиться, эта область вызывает у меня жгучий интерес. Особенно в связи со съемками клипов – каждый режиссер и оператор должен быть художником, видеть композицию и динамику.
А вот чего я не умею – это играть в азартные игры с шоу-бизнесом, политикой, хайпом, продвижением, пиаром. Меня часто упрекают, что я не умею пролезть на ТВ и радио, не проплачиваю эфиры, не пиарюсь за деньги, не накручиваю просмотры, не участвую в гонке тщеславия. У меня к этому нет ни склонности, ни мотивации. Я больше всего на свете хочу двух вещей: делать как можно лучше своё дело, и чтобы мне было интересно и осмысленно. И того, и другого у меня в избытке сейчас.
Об иллюстрировании книг и альбомов.
Мной проиллюстрирована моя книга «Иноходец». Альбом «Джейн» я оформляла – обложку и буклет. Альбом «Ангел и девочка» – также обложку и буклет. Однако это происходит не потому, что мне прям так хочется иллюстрировать свои песни, а потому, что есть необходимость в обложке. И каждый раз это эпопея: перерывать горы материала, пересматривать множество художников. Но в итоге получается, что далеко не всегда я нахожу тех, кто попадает в мой внутренний запрос. И я в конце концов решаю: не проще ли самой? Не проще, конечно, надо самой быстро научиться тому, чему люди целую жизнь посвящают. Но это и вызов, и интерес. Я очень горда, когда что-то получается. Тем более начиналось с того, что я была полный ноль, фигурально выражаясь, не знала, с какой стороны карандаш держат. Сейчас понимаю, что если бы мне всё остальное бросить и только рисовать, то произошел бы очень быстрый прогресс. Только проблема в том, что я не могу бросить всё остальное – не могу и не хочу. Поэтому для меня это остается на уровне хобби, которое иногда интенсивно востребовано.
Об отсылках в песнях к прочитанным и услышанным чужим произведениям.
Процесс проникновения прочитанных книг и их образов в свои песни я не анализирую. Скорее всего, это я сама выбираю, на что сильно реагирую – образы, которые перекликаются с тем, что тоже ощущаю. Я резонирую с теми, кто видит и описывает те же миры, что и я. И так создается язык описания нашей реальности. Мне кажется, произведения, которые попадают к нам в голову и сердце, уже остаются там навсегда. Они уже стали скелетом или кровеносной системой. Хочу или не хочу – это мой образный и знаковый ряд, он вплетается во всё, что я делаю. Со стороны, пожалуй, виднее. Если я сейчас начну это сильно анализировать, то, как сороконожка, запутаюсь в ногах. Думаю, что литературных отсылок полно абсолютно во всех альбомах, не только в «ИЯО».
Об альбоме «ИЯО».
Когда мы задумывали этот альбом со звукорежиссёром, отбирали песни в общем-то на его вкус. Хотелось, чтобы они именно ему нравились. А так как выбор песен у меня гигантский, то я могу пойти туда, могу пойти сюда. Как танго – это танец на двоих. И вот мы пришли к тому, что концепция будет: музыка дороги. Музыка, которую хорошо слушать, если ехать на мотоцикле через пустыню, по длинным одиноким дорогам. Это такая мужская музыка, странническая, отчаянная, и при этом от лица человека, который расстался со своими сантиментами и страхами. Он здоровается со смертью, вспоминает свою жизнь, прощается с детскими переживаниями, с матерью, ощущает одиночество и при этом силу. Альбом одновременно про уязвимость и неуязвимость.
О слушателях.
Когда я пишу, я не представляю слушателя и не думаю о нём, честно говоря. Мой слушатель – это я, и самое главное – чтобы нравилось мне. Я использую себя как камертон. Если произведение попадает в меня – то попадает и в определенный круг. Я уже потом постфактум узнаю, кто эти люди, как выглядят, как себя ведут и разговаривают. Спектр тех, кто приходит на зов, очень широкий – в целом это интеллигентные, рефлексирующие и взрослые люди. Хотя я бы хотела видеть еще и более молодых. Существует моя юная часть – она не услышана еще. Если молодые встретят эти песни – обязательно их полюбят. Проблема в том, что нам надо пересечься – мы ходим по разным дорожкам, у них там свои каналы распространения информации. А хотелось бы, чтобы услышали.
О творчестве Ильи Кормильцева.
Я не настолько знаю его – знакомство поверхностное. Я говорила как-то, что он мне как человек понравился, и то после смерти, когда я послушала его интервью. Он произвел очень живое впечатление, хотя, по иронии судьбы, как раз был уже мёртв.
О музыкальных открытиях.
Не сказала бы, что у меня есть открытия. Хотя музыку я слушаю, но иным образом. Между делом, но очень внимательно. И когда слышу случайные треки, всегда обращаю внимание и задумываюсь, что в них меня зацепило. Конкретных имён не могу назвать – сейчас, по крайней мере, не приходят в голову. Я больше слушаю саунд, настроение, тембр голоса, то, как разложены интонации по мелодии и тексту. Иногда услышанный обрывок наводит на размышления о музыке вообще. Например, о том, что электронная музыка, оказывается, хитро имитирует звуки нашего тела, которые мы неосознанно всё время слышим: сердцебиение, дыхание, гул крови в ушах. Встраивается в наши физиологические процессы и потом их меняет в заданном направлении – дает тревогу, эйфорию, транс, трепет перед чем-то огромным, влечение, желание горячечной активности, или напротив полной пассивности. Поэтому она имеет гипнотическое действие. В общем, по-другому я немножко слушаю – не как люди слушают радио-говорилку. Одно и то же физически не могу слушать, музыку как фон не выношу. Но и не как мистический ритуал – сесть, всё обыденное остановить и включить в Самые Дорогие Колонки Самый Великий Альбом. Я каждый раз воспринимаю музыку как информацию, но происходит это «на коленке». Я не меломан. Группу «Ковчег» я не слушаю. Однако в момент, когда мы играем, я очень внимательно присутствую и очень интенсивно всё переживаю. Когда записываем – погружаюсь по полной, до максимальной глубины и до самых тонких нюансов. Звукорежиссер этого не любит и называет «включила микроскоп». Но на досуге свои записи, конечно, не ставлю. Я и не настолько самовлюблена, да и не хочу непрерывно быть на работе. А не работать, слушая свою запись, я не могу. По-любому начну анализировать, зачем мне это?
Об издании книг.
Я же не издавала чужих книг. Издатели издавали мои книги, и тонкости наших взаимоотношений состояли в том, что я им принесла книгу, они решили её издать. Дальше мы её некоторое время редактировали, иллюстрировали, спорили об оформлении, тексте и так далее. Тут ничего такого между нами не происходило, чему можно кого-то обучить, это обычный рабочий процесс.
О тренингах.
Не знаю, что такое многочасовой, шесть часов – это много или мало? Вообще-то заниматься, конечно, надо гораздо дольше. Всю жизнь.
Вообще вести тренинг – это само по себе крайне насыщенный и плодотворный опыт. Встречаться на нем с людьми, пришедшими за чем-то новым, шагом внутри себя, уметь дать им это – само по себе мощный экспириенс. Постоянно набираю опыт того, как общаться с людьми, как объяснять им какие-то сложные вещи, находить слова, подходы. Как о нематериальном рассказать через телесное, как через воображаемое творить реальное. Со временем оттачиваются упражнения, приёмы, методы – как сконцентрировать группу на непривычной и тонкой работе, как размягчить твердых, ободрить смущающихся, убедить недоверчивых, нейтрализовать сопротивляющихся. Многое в игровом ключе надо давать, что-то, напротив, необходимо серьезно обсуждать – и это выливается в философские дискуссии. На что только не пойдешь, чтобы люди материал усвоили! Дело это крайне психологичное. Но оно же и безумно благодарное. Тренинг – это очень мягкая, но прямо вот-таки мощная форма взаимодействия со своими психикой и телом. Он позволяет обнаруживать и довольно чудесным образом прорабатывать разные свои стороны, иногда очень быстро, лавинообразно. А, с другой стороны, когда у кого-то внутренняя проблема – она начинает на тренинге вылезать, и это становится моей проблемой тоже. Поэтому не соскучишься. Процесс это самообучающий. То есть просто занимаясь творчеством с людьми я получаю совершенно исключительный жизненный опыт, который влияет на всё остальное во мне, в том числе на взаимоотношения с собой.
О визуальном театре.
Театр. Как ни странно, выступать с рок-группой мне оказалось проще, чем заниматься визуальным театром. Театр и породил мой тренинг и целую ветку жизненного развития. Театральная труппа – это очень интенсивное, глубокое и бескомпромиссное общение. Это общение людей, находящихся в состоянии предельной ответственности, и часто в стрессе. Вот, читала, труппу Гротовского раздирали невиданные, неописуемые страсти. И понимаю, почему. Это общение в условиях коллективного создания того, чего еще никто не видел, и никто не знает, каким оно должно быть. Когда интуиция на пределе и настроение каждого играет огромную роль. И при этом надо постоянно ворочать какими-то материальными вещами: не подвести зрителей, успеть в сроки, договариваться с залом, делать свет, звук, реквизит, афиши, беспрерывно тренироваться, чтобы на сцене быть в правильной форме. С постоянными форс-мажорами и нештатными ситуациями, с психологическими срывами то у одного, то у другого. При этом с почти телепатическим контактом с партнерами и постоянным разговором о невидимом в таком ключе, будто оно видимое. А что, если мнения двоих в труппе разошлись? А что, если одни рассорились, другие влюбились, третьи начали мериться амбициями, у кого-то вылезли тараканы, агрессия, депрессия, поехала крыша? Визуальный театр выворачивает наизнанку, и пока не обточишь свое взаимодействие с миром и людьми до безупречности, ты в нем не жилец. Это почище монастыря Шао-Линь. Поэтому независимые некоммерческие труппы так часто разваливаются. Поэтому многие обитатели театрального мирка в таких непростых отношениях между собой. Визуальный театр оперирует не декорациями и не текстом, не говорящими по бумажке головами, а образами, впечатлениями, эмоциональными ощущениями. Чаще всего через тело, динамику движения, игру масштабами и, конечно, свет. Тут всё субъективно до предела, нет никаких стандартов, есть только желание чуда. Надо ввести зрителя в волшебное состояние и увести за собой. Вернуть потом, конечно, на место – обогащенным и восхищенным. И знать, что какое бы прекрасное зрелище ты ни сделал, в зале будет и тот, кто испытает катарсис и будет смотреть на тебя как на мессию, и тот, кто с ругательствами выскочит из зала, хлопнув дверью. Тут-то и учишься не на чужие стандарты и вкусы ориентироваться, а верить своей интуиции, свою воспринималку затачивать. Тут тебе и смелость, и чувствительность, и риск, и образовательная база – чем фундаментальнее, тем лучше. Вот это для меня стало самой мощной школой. Остальное было уже гораздо легче.