Интервью для сайта kroogi.com, 27 мая 2013 г.
…Это метауровень — играть человека, играющего в игру. Пора ведь перестать воспринимать всё так всерьёз. Игра — наше главное в жизни занятие и задание, я бы так сказала. Звериная серьёзность, с которой происходят дележи власти, денег, религиозные войны — такая смертельная, такая ужасная. В какой-то момент мы должны полегчать относительно друг друга, относительно себя — и понять, что надо творить и радоваться, и в этом весь смысл.
В апреле в Москве состоялась премьера программы и новой ипостаси группы Ольги Арефьевой — «Кабаре-Ковчег». Сегодня Kroogi с удовольствием представляют вашему вниманию видео с этого концерта, а также интервью, которое Ольга любезно согласилась дать нашему порталу. В беседе она поделилась своими впечатлениями от премьеры, рассказала, как родился проект «Кабаре-Ковчег», как он связан с другими метаморфозами группы, как и почему в нём оказались песни Утёсова и Вертинского, чем её притягивает жанровое пространство кабаре и как группа предполагает развивать дальше свое новое лицо.
Ольга Арефьева: Ковчег в обличии кабаре
– Ольга, уже известно несколько названий «Ковчега»: «Акустик-Ковчег», «Блюз-Ковчег», «Рояль-Ковчег», «Регги-Ковчег», «Шансон-Ковчег». Как с ними соотносится «Кабаре-Ковчег»?
– Больше всего похоже на то, как у театра есть разные спектакли. Главные актёры те же, труппа та же, режиссёр один, наши вкусы, уровень восприятия, жизненные интересы, пристрастия в музыке – те же самые. Но мы рассказываем истории и транслируем различные настроения. Не выдуманные, не со стороны взяли какую-то там пьесу, а свойственные нам. Все наши концерты, представления, спектакли – это мы сами, только разные лица. В этом наше отличие от актёров, которые иногда должны перевоплотиться в тех, с кем не имеют ничего общего. «Кабаре» – это то, что у нас назревало много лет. Слово, наверное, не совсем точное, да и вообще на свете нет точных слов. Ассоциативные ряды тянутся у каждого в разные стороны.
– А как вы для себя определяете кабаре?
– У жанра есть огромный бэкграунд – исторический и культурный. Подразумевается концерт в довольно камерном уютном зале, может быть, ресторанчике. Вечер состоит из разнообразных номеров – от фокусов до стриптиза, от чечётки до чтения стихов, с обязательным кульминационным выступлением солистки-дивы или певца с усиками и чувствительными песнями. Предполагается очень тесный контакт с публикой. Программа составлена по принципу дивертисмента: номера не связаны, действо цементирует харизматичный ведущий-комик, который постоянно шутит, иногда на грани фола, подогревает и высмеивает публику, пикируется со зрителями, выдаёт скетчи, гэги и первосортные (ну или второсортные) остроты. Если кабаре маленькое, то танцоров и ведущего может не быть, зато певец – он часто и актёр, и танцор, и конферансье, и звезда. Такова традиция в самом общем виде. Она восходит очень далеко – к старому цирку, уличному театру, немому кино Бастера Китона и Чарли Чаплина. Через Армстронга, Эдит Пиаф, Алёшу Димитриевича до Тома Уэйтса и The Tiger Lillies прорастают целые субкультуры – артисты, которые поют о цыганах, моряках, бродягах, проститутках, пьяницах. И, конечно, о любви и смерти. Сюжеты – это сказки для взрослых, которые цепляют некую нашу щемящую боль и тоску по путешествию, бесшабашности, балагану. По вечному праздничному и смертельному скитанию средневековых трубадуров…
– К каким из других проектов группы наиболее близок «Кабаре-Ковчег»?
– Мы подобные вещи делали, когда у нас был проект «Рояль-Ковчег». Тогда уже частично реализовалась моя склонность говорить и творить от лица персонажа. Это был интереснейший период в жизни. И зрители приняли на ура. Но у меня ещё четыре сотни других песен, плюс десяток других желаний. Так что главное – наши концерты, а смелые игровые проекты – в свободное время. Скажем, «Рояль-Ковчег» – хватит пальцев на руках, чтобы посчитать все концерты. Пять их было, а может, семь? Но для меня в нём состоялось нечто исключительно важное. Потом у нас был «Шансон-Ковчег». И этот проект – более чем удался. Можно было им до старости кормиться, но мы сразу переключились на следующие задумки. Кстати, были ещё «Белые цыгане» – с гитарами, цыганским многоголосием, в котором участвовала Юля Теуникова, и плясками в цветных бесконечно огромных юбках. Выступили один раз, но впечатление незабываемое. Были балканские песни в дуэте с Наташей Жеренковой. Ну и, конечно, – русские народные, в том числе казачьи романсы и плясовые. Целые слои жизни. Дурацкая у меня натура – больше люблю созидание, чем повторение. На пятерых материала набрала. Но мы получили, без преувеличения, грандиозное удовольствие, играя эту музыку. А самое приятное – отклик публики был очень живым. Оказывается, люди горячо поддерживают и очень по этому скучают.
– В рамках «Кабаре-Ковчега» вы исполняли как свои песни, так и песни других авторов. По какому принципу они выбирались?
– Это алмазы из целых пластов культуры. Мы выбирали самые лучшие, самые волнующие, самые знаковые песни. Посему это и для нас было культурным событием. Несмотря на то, что слово «шансон» дискредитировано в нашей стране, мы захотели его реабилитировать, вспомнить, что оно означало «песня», притом песня актёрская – и, возможно, как раз в атмосфере кабаре. Часто эти песни имеют авторов, но считаются народными. «Песня на похоронах» – аутентичная новоорлеанская пьеса 30-х, на которую я сочинила текст. В оригинале это похоронная музыка для очень фальшивого, но страстного духового оркестрика. Там подхватывающая структура игры инструментов – труба «говорит», а тромбон «поддакивает». Ну как было не сочинить, о чём же они там рассуждают! Есть несколько русских-одесских народных или ставших таковыми песен из городской культуры 30-х же. Любопытная у них перекличка.
– Получается, «Кабаре-Ковчег» – в какой-то степени продолжение «Шансон-Ковчега»?
– Да, это продолжение. Я написала ряд новых песен, которые очень сюда подходят. В частности, «Сладкая Смерть» – мы сделали на её основе видео. Всё-таки на премьере был маленький замкнутый зал, полный аншлаг, некуда яблоку упасть. А хочется, чтобы остальные люди поняли, о чём это.
– Какие в этом спектакле Ольга Арефьева и Пётр Акимов?
– Когда концерт был позади, все треволнения, репетиции, планы, риски, напряги схлынули, мы сказали: «Боже мой, ну почему мы всё время этого не делаем? Это же и есть мы!» Выходя на сцену в образах, мы в какой-то степени превращаемся в мультипликационных персонажей. Усиливаем свои черты до архетипов. Пётр Акимов предстает таким харизматичным алкоголиком в шляпе-котелке, а я…
– По видеоролику создается впечатление, что вы – актриса, которая на сцене играет актрису…
– Здорово вы сказали: «играет актрису». Это метауровень – играть человека, играющего в игру. Пора ведь перестать воспринимать всё так всерьёз. Игра – наше главное в жизни занятие и задание, я бы так сказала. Звериная серьёзность, с которой происходят дележи власти, денег, религиозные войны – такая смертельная, такая ужасная. В какой-то момент мы должны полегчать относительно друг друга, относительно себя – и понять, что надо творить и радоваться, и в этом весь смысл.
– Если ли какой-то сюжет в спектакле?
– Сюжета нет – такого, чтоб девушка встретила бродячего артиста, влюбилась, сбежала со своей свадьбы от нелюбимого, попала к цыганам, поехала в развесёлое путешествие, там чуть не погибла, зато в конце стала звездой и в финале вышла в блеске, золоте и перьях… Я сюжетов, если надо, накидаю. Мне очень нравятся и комедии, и музкомедии, и старые чёрно-белые фильмы про цирк и оперетту. Это всё оно. Но мы не делали кабаре-оперы с сюжетом. Каждая песня – спектаклик. Я рассказываю истории не только от себя. Например, «Домик красных фонарей» – монолог мужчины. Кто герой «Сладкой смерти?» Смерть, вспотевший «ты в мохнатых шнурках» или рассказчик со стороны? Часто повествование идёт от третьего лица. Я себя ощущаю в какой-то степени писателем, который влазит в шкуры своих героев, говорит за персонажей, к каждому находит свои черты, словечки, жесты. Это такое маппет-шоу: будто я высовываю руку с надетой на неё маской, мягкой игрушкой, она корчит рожи, радуется, страдает, мечтает… Потом высовываю другую руку: это злодей, он пугает. А потом первая маска собирает силы и побеждает. Принцип Петрушки. Или комедии дель арте. Если проследить – это сейчас одна из моих актуальных ключевых тем. Например, «Борода»:
…Лучом свечу куда хочу
На ниточках герой
Штаны с дырой но пьян игрой
Ему повезло
Бобро победит козло…
Герои на ниточках – фантазии, но они живые, я их не выдумывала, не высасывала из пальца, а сгущала существующую энергию. Говорят, Толстой, когда закончил роман «Анна Каренина», выбежал из дома, крича: «Анна, ну зачем ты бросилась под поезд?!» Герои сами хотят жить, знают, что им делать, они вылепляются в образы – мужчина в шляпе-канотье, циркачка в корсете. Вот мне сейчас Марлен Дитрих, например, вспомнилась. Какая она была в жизни? Я думаю, очень разная. А на сцене она собрала в себе энергию дивы. Именно в ролях, где она бессердечная обманщица, самовлюблённая и неотразимая красотка, она лучше всего понятна зрителю и остаётся в вечности. Посмотрите фильм «Дьявол – это женщина». Эти образы не стареют. Актриса может смениться, и это, кстати, – тоже сюжет оперетты. Когда примадонна начинает капризничать, вместо неё берут молодую начинающую, примадонна строит козни, но молодая всё преодолевает и выходит на сцену в главной роли – вот популярная канва водевиля. При этом show must go on – снова и снова приходят зрители, и они снова хотят сказку, неважно, что актёр устал. Даже если старый клоун умер – цирк поедет с представлениями дальше. Есть некое перечислимое количество сюжетов в мировой литературе, драматургии, сказке, мифе. Человек что сейчас, что в античности – из того же материала, историю ведёт логика завязки-развития-кульминации-развязки. Если мы говорим о смысле представления как такового – это, пожалуй, познание человеком своего глубинного устройства. Мы замечаем, что сказки разные, а логика одна. В какой-то момент начинаем смеяться над собой и этим всем страстным миром иллюзий. Тогда-то и делаем шаг в необычную сторону – вверх, над плоским миром, в объём, ближе к богам, демиургам, игрокам великих шахматных партий. Кстати, у меня папа – шахматист. Театр, сказка, переодевания, карнавалы, ряженые – никогда не надоедят людям. Боги тоже играют.
– Помимо своих новых песен («Сладкая смерть», «Бельё», «Домик красных фонарей», «В момент, когда я вышел из запоя», «Песня на похоронах»), в программу «Кабаре-Ковчега» вы включили по песне Утёсова и Вертинского. Что связывает вас с их творчеством?
– …А также мелодию Армстронга. Вот я перечисляла ряд имен-утёсов (извините за игру словами), гор, островов, столпов жанра. Эти люди – гении, создавшие цельные миры. Как же без них? Невозможно пройти мимо. Утёсов оставил наследие, которое нам, конечно, нужно ещё и ещё осмыслять. Он смешал американский джаз с советской песней. Получился великолепный, живой, вечно актуальный результат. Его актёрская лучезарная улыбчивая природа – солнечного характера. Вертинский – более лунный автор, он Пьеро, исследователь слёз и печалей, глубин человеческих переживаний. Он больше поэт и актёр. Армстронг – солнечный человек. Из самых низов социума, чернокожий, нищий нью-орлеанец времён расовой сегрегации. И повлиял на весь музыкальный джазовый мир. Песни этих гениев – легкомысленные алмазы – относятся к развлекательному жанру: тому, чем люди себя радуют, когда у них, наконец, есть лишние время, энергия и настроение. Лишние? Или это главное, ради чего живёт человек, – песни, танцы, пассажи на трубе, любовь и счастье? Лёгкий жанр – не значит несерьёзная работа. Гении, любимцы мира – самые большие трудяги.
– Итак, премьера программы «Кабаре-Ковчег» получилась. Как вы дальше планируете развивать этот проект? Будут ли другие концерты?
– Концерты – это самое простое и выполнимое, мы, безусловно, будем эту программу продолжать, она нам очень нравится. Сейчас мы не зависим от приглашённых музыкантов. В «Шансон-Ковчеге» у нас играл знаменитый баянист Айдар Гайнуллин, но он постоянно не в стране, занят своими проектами, и с ним очень трудно согласовать расписание. «Рояль-Ковчег» был завязан на Сергея Перминова, великолепного пианиста и партнёра. В большой степени благодаря ему всё это возникло и состоялось, но несколько лет назад он покинул страну. Ну а «Кабаре-Ковчег» собрать несложно, мы тут все рядом. Разумеется, не бросим всё остальное. Программы должны как-то распределиться во времени и пространстве, чтобы одно не мешало другому: когда играем электричество, акустику, «Анатомию», а когда кабаре. Нечасто, но концерты обязательно будут, следите за расписанием.
– Планируется ли в рамках проекта «Кабаре-Ковчег» записать новый альбом?
– Это уже куда более сложный вопрос. В год при наших темпах записи, как ни старайся, мы можем сделать один альбом из 12-15 песен. У меня есть списки того, что мечтаю писать в первую очередь. Когда я на них смотрю, у меня леденеет кровь в жилах. Показываю их музыкантам – они глаза закрывают руками и говорят: «Не пугай нас». Это целые страницы названий песен. Я собрала их в какие-то мифические альбомы, которые должны появиться, разложила по смыслам и настроениям. Но когда они запишутся? Всё идёт ужасающе медленно. Но вот такая скорость, не знаю, что с этим делать. Я живу, работаю, сочиняю гораздо быстрее, чем происходит студийная работа.
– Можно было бы пойти по пути «Шансон-Ковчега» и выпустить концертный альбом…
– Да, у нас уже есть такой опыт – диск «Крутится-вертится» мы выпустили с концерта. Притом, что это был второй в жизни наш концерт с этой программой. Там неплохо, но я в принципе не переслушиваю концертники, потому что заранее знаю, что буду в ужасе – замечу где-нибудь помарку, услышу ошибку, мне станет дурно, схвачусь за голову. Это не мешает, на самом-то деле, восприятию, но не от хорошей жизни мы выпускаем живые концерты. Там есть атмосфера, и это правда. Но хотелось бы записать качественно в студии. Если кто-то из тех, кто это читает, может предложить нечто конкретное, чтобы эту ситуацию изменить, я с удовольствием выслушаю. Может быть, существует какая-то альтернативная студия, где кто-то ещё параллельно запишет нас. Упирается всё в технические мощности и время звукорежиссёра.
– А давайте так прямо и напишем: «Ищу…»?
– …И меня начнут заваливать невыполнимыми предложениями и нереальными советами? За большие деньги мы писаться не можем, прибыли с записи нет и не предвидится. Где попало на диктофон – тоже не согласны. На свете не так много обладателей своих студий, лишнего времени и рояля в кустах. Они теоретически существуют, а практически – не совсем. Хотя вот недавно я посмотрела передачу про Алёшу Димитриевича, там есть история о том, как Шемякин пришёл в Париже в ресторан «Распутин», где артист каждый вечер блистал, собирал сотни людей: и миллионеров, и арабских магнатов, и звёзд – самые сливки общества. И Шемякин первое, что спросил: «Где купить ваши записи?». Оказалось, записей – две пластинки-сорокапятки. И тогда Шемякин взял – и свои деньги (потребовалось очень много), силы и два года жизни угробил на то, чтобы их записать. Просто ощутил зов, почувствовал, что надо, что это искусство не имеет права погибнуть незаписанным. Зато эта цыганская компания уж развернулась – гармошечника из Аргентины привези, гитариста из Испании, а потом в студии вместо работы – шампанское, капризы и развал. Но всё-таки он вытянул: по песне, по треку, и благодаря этому теперь у нас остались записи. Да, иногда рядом появляются фанатичные преданные люди, готовые на большие жертвы. Пока что эти люди – мы сами. Все свои силы, средства, время, кровь, энергию вкладываем не только в задачи сочинителей и работающих артистов, но ещё и в кропотливую запись. Но кроме нас, наверное, кто-то ещё должен это поддерживать. Сейчас такие времена, материальные носители умерли. Несмотря на то, что нас слушают десятки тысяч людей, диски покупают лишь в качестве сувенира, памяти о концерте. Соответственно, то, что зарабатываем на концертах, вбухиваем в запись, а запись выкладываем в интернет. И до тех пор, пока у нас есть силы давать эти концерты, есть голос, здоровье – мы в плюсе: зарабатываем себе же на запись. Но бывает и тяжело.
– Оно того стоит?
— Конечно, для нас счастье – выходить на сцену к зрителям, которые ждут и любят, наслаждаться таким искусством, которое самим нравится. Мы хотим экспериментировать, а не находиться в тисках амплуа. Мы счастливчики: тысячу раз ничего не тиражируем, все концерты абсолютно разные. Это трудно, но всегда очень интересно.
– Какие у вас обозримые творческие планы? Не планируете ли, к примеру, вновь обратиться к теме русского фольклора? Собираетесь ли проводить дальше свои тренинги?
– Мне кажется, это темы для других разговоров. Как говорил герой Достоевского: «Широк человек. Я бы сузил». Если мы сейчас заговорим ещё и ещё о чем-то, у читателя взорвётся мозг. Он скажет: «Я ничего не понял, чем она на самом деле занимается». Остановимся, оставим что-то на будущее!
Беседовала Галина Музлова (Kroogi.com)