Передача «Марголис-шоу» на радио «Сити FM». 20 июля 2012 г.
…На самом деле я очень недалека от эстрады. Не буду сейчас открещиваться и говорить, что я не эстрада. Я самая настоящая эстрада, какая она должна быть. Я так считаю. Я не попса галимая. Я исхожу из того, что то, что ты делаешь, ты должен любить. И оно может быть высокодуховным. Но при этом, оно должно быть доступно людям, пусть и не всем.
Ведущий — Михаил Марголис
— Добрый вечер, дорогие друзья. Я думаю, сегодня в этот дождливый день у нас тем не менее будет достаточно просветлённое настроение. У меня в гостях певица, исполнительница, очень мультижанровая девушка, которая занимается не только пением, причём даже пением она занимается очень по-разному. Одних названий её проектов, в которых есть слово «Ковчег», можно насчитать с пяток, по меньшей мере. Плюс к этому есть ещё и театр, и всё, что связанно с пластикой, танцами. С некоторых пор и тренинги, которые проводит эта девушка. В общем-то много всего. За одну программу обо всём даже не поговорить. Но прежде всего мы будем касаться музыки. Певица, которую я сегодня пригласил, думаю, очень хорошо известна тем, кто слушает что-то большее, чем эфиры определённых радиостанций такого массового толка, и, наверное, хорошо эти песни знает. Потому что она уже очень давно выступает. Это Ольга Арефьева. Ольга, привет.
— Привет, привет.
— Ты знаешь чем я сейчас тебя поражу? Даже не знаю, сообщал тебе кто-то, следишь ли ты сама за этим… Ты знаешь, что ты находишься сейчас у меня в гостях в год своего 25-ти летнего юбилея со дня твоего лауреатства на конкурсе в Юрмале?
— Ооо, еее… Браво! (смеётся)
— Ты представляешь, оказывается, какой повод. Да, господа!
— Прямо день в день что ли?
— Примерно. Вот сейчас очередной конкус Юрмалы начинается. Буквально на следующей неделе. Так вот, 25 лет назад его
лауреатом стала как раз Ольга Арефьева. Причём для тех, кто хорошо знает её творчество, спустя столько лет сложно совместить и тебя и Юрмалу. Я-то всю эту историю знаю, но нас всё время слушают новые люди. Каким образом ты тогда там оказалась?
— Очень простым. Были ещё времена, когда был советский союз, и эти конкурсы были значительно честнее, чем сейчас, в плане того, что далеко не все конкурсанты были чьи-то дети или чьи-то продюссируемые. Искали исполнителей, в основном молодых (это конкурс молодых исполнителей). Разумеется, где? — По учебным заведениям. Я как раз за год до этого поступила в музыкальное училище им. Чайковского на отделение эстрадного пения. Там была многоуровневая система — вначале были городские конкурсы. Это было эпохально. Это было всесоюзно.
— Да, да.
— И меня послали на городской конкурс потому, что все остальные наши более старшие курсы уехали на какой-то другой всесоюзный конкурс.
— А, то есть ты просто по остаточному принципу получилась.
— Ну я была первокурсницей, или второкурсницей.
— Главное — что не второгодницей.
— И я, совершенно неожиданно для себя, на этом конкурсе победила. Хотя, помню, чувствовала себя странно, потому что там были все заправские певицы, которые уже в ресторанах годами напелись. Они были все в блёстках, с очень высокомерным уверенным видом фланировали. А я была девочкой, которая даже не особо знала что надеть, собирала по знакомым: какую-то юбку, серьги мне дали, в виде красных шариков. Я думаю, что эта видеозапись может быть где-то сохранилась на свердловском телевидении.
В общем, я неожиданно победила. Притом, это произошло тихо. Не было жюри — ничего. Просто материал отправлялся в Москву. А в Москве сидели редакторы — они выбирали. Потом мне сообщили, что я еду на всесоюзный конкурс.
Пела я примерно то же, с чем я поступала в музучилище. Помню, была песня (поёт): «Чарли Чаплин, заячья губа — две подмётки, жалкая судьба». Эту песню пела Елена Камбурова. И как раз в те времена она была для меня очень-очень важным светом в окошке — такой персоной, которая показала для меня, что существует не только попса в блёстках в ресторане, а что существует искусство эстрадное, высокодуховное, сложное; что существует искусство, когда певица поёт в зале одна наедине с роялем, и этот рояль засыпан цветами; когда зал от первой до последней песни сидит и плачет.
— А тебе принципиально было, что именно рояль? Грубо говоря, ты, при таком своём интересе, не могла не слушать ту же Новеллу Матвееву, Веронику Долину, ещё кого-то.
— Мимо них я пролетела со свистом. Я не любила бардовскую песню. Хотя я детство совершенно самостоятельно провела на Окуджаве. Мне когда-то совершенно случайно купили пластинку и потом родителей я просто достала тем, что её слушала. Я на этих песнях училась играть на гитаре. — Там очень простые аккорды. Меня никто не учил и я сама начала их подбирать. Я нашла схемы — какие они в принципе бывают, и не зная ни теории — ничего, я подбирала по слуху. И пластинку за пластинкой все их выучила. Такая была моя школа. Плюс, тогда я увлекалась Бичевской. Увлекалась цыганами. Был фильм «Табор уходит в небо», и две трети песен оттуда, которые не хоровые, я выучила самостоятельно — подобрала гармонии, — они уже были более странные, профессиональные.
— Скажи мне, раз уж я просто зацепился за Бичевскую, тебя разочаровала какая-то внутренняя эволюция, которая произошла с этой певицей в её зрелые годы, и которая её интересную одарённость на нашей сцене увела в совершенно другую область, или ты по-другому считаешь?
— Меня разочаровала эволюция довольно многих прежних кумиров. Я понимаю, что с возрастом не все люди духовно растут. — Некоторые из них то ли останавливаются, то ли даже начинают падать. И я не могу это объяснить. Период молодости — это период вспышки невероятных энергий у людей, а дальше уже начинается работа самого человека; он должен быть внимательным к самому себе и ко всему происходящему. Хотя, далеко не со всеми это случилось. — Я смотрю, что есть ряд людей, которые очень достойно и красиво стареют: и актёров театра и кино, и каких-то знаковых личностей. А какие-то, почему-то… Дело в том, что я им не судья. — У каждого человека свой путь.
В своё время на меня это произвело должное впечатление, для меня это был духовный хлеб.
— Ты, действительно, и сейчас остаёшься, в некоторой степени, последовательна той линии, которую она выражала. И, в частности, сегодня мы будем слушать из пока последнего по времени выхода альбома Ольги — это альбом «Снег». В общем-то, там можно найти эти линии. По сути, ты в таком единственном числе сейчас представляешь российский кантри (при отсутствии в стране такого понятия), по крайней мере на уровне этого альбома. Я понимаю, что у тебя есть очень много разновидностей: и Рояль-Ковчег и Регги-Ковчег…
— По-моему, ты очень спорную фразу задвинул. Во-первых, если говорить о кантри — ты имел ввиду фолковые интонации?
— Фолковые, да…
— Есть прекрасные певицы: Евгения Смольянинова, Инна Желанная — более чем есть. Они все очень близко. Они выступают, они концертируют. Мало того, я занимаюсь фолком, интересовалась много лет народной песней, но меня нельзя назвать ярким представителем или вообще представителем.
— У тебя больше подходит именно к стилю — кантри, а не к фолку. Та же Желанная — это всё-таки эксперимент с аутентичным фолком.
— Я поспорю. Есть довольно чёткие рамки — что такое кантри — это такая бодрая американская музычка. Несколько таких до-мажорных песен, каким-то образом похожих на кантри, у меня есть. Например, песня «Фуражечка» — мы сейчас её записываем. Но в принципе, я думала (когда ты сказал: «ка…»), что скажешь — продолжательница Камбуровой, может быть — такая актёрская песня, энергетическая, какой-то заплыв в дальние-дальние высоты духа, — это она была, а ещё Александр Градский — у него был диск «Сама жизнь», — Это было просто потрясение! Я, притом, мало знаю людей, которые его слушают сейчас или слушали тогда — как было редкостью, так и осталось. Воспользуясь случаем, я произнесу эти слова: достаньте, раскопайте этот диск; я стала той, кто я есть, не в последнюю очередь, из-за того, что этим заслушалась в детстве. Тогда информации было мало, сейчас её — вал, мутный вал. Тогда было не так. — Тогда музыкальное явление занимало твою жизнь на месяцы и даже на годы. Ты очень глубоко это воспринимал, переваривал. Может быть это дело возраста и такое в молодости бывает. А может быть — советский союз и железный занавес, полная эмоциональная пустота и голод, и вдруг какой-то один духовный цветок.
(реклама)
— Продолжаем наш разговор. Ольга Арефьева сегодня у меня в гостях. И сейчас мы затрагивали моменты. Ольга вспомнила о Александре Градском и Елене Камбуровой. Безусловно, есть такой вариант, как актёрская песня. Но я считаю, что у тебя он значительно шире развит. Всё-такие не могу тебя назвать прямой продолжательницей Камбуровой.
— Конечно. Просто это сейчас так вот всплыло…
— Я поясню для тех, кто, может быть, не так глубоко в теме, что Ольга, во-первых — это автор-исполнитель, т.е. не просто исполнительница чьих-то песен, а продолжатель той авторской традиции, которая у нас была; а с учётом того, что, так или иначе, чаще всего ты бываешь либо просто поющей у микрофона, либо с гитарой; то, всё равно, получается что, в некотором роде, как бы сейчас не шокировал этот термин, так или иначе это будет проходить по разряду такого бард-рока, грубо говоря.
— Ну и неверно, потому что бард-рок, это всё-таки определённый стилевой музыкальный язык. Я от этого очень далека. Скажем так, — авторская. Т.е. есть такой человек, солист рок-группы — сонграйтер (есть такое слово в Америке), это автор песен, который поёт, например, с рок-группой, но спокойно может выступить один; я, кстати, это делаю крайне редко — я всегда выступаю с ребятами.
— Более того, ты часто выступаешь ещё и с таким интересным сценическим перфомансом. Вот кстати, у тебя очень интересно получается развитие биографии. — Ты в принципе, первые 5-7 лет активной певческой деятельности, была причастна к эстраде: конкурс Юрмалы-87, потом тебя замечает Пугачёва и зовёт в «Рождественские встречи», учишься в Гнесинке на курсе у Лещенко. — Вроде бы вся карьера выстраивается так. Причём, первые два момента приносят тебе определённый успех. Но ты резко меняешь фарватер и уходишь в совершенно другую нишу — рок-клубную. Это почему?
— Назови мне место, где человек моего направления может получить высшее музыкальное образование?
— Место-то — понятно.
— Просто-напросто, если ты хочешь учиться музыке, ты куда идёшь? — В музыкальную школу. Потом ты куда идёшь? — В музыкальное училище. А потом ты куда идёшь? — Или консерваторию или в институт им. Гнесиных. Удивительно, что ещё незадолго до моего поступления, появились эстрадные отделения в этих раньше академических учебных заведениях. Не было бы эстрадных — пришлось на народное идти бы или на классическое. Всё равно, музыка — есть музыка. Существуют определённые музыкальные знания, которые очень даже не помешает изучить и ими владеть.
Это раз. А по второму пункту. На самом деле я очень недалека от эстрады. Не буду сейчас открещиваться и говорить, что я не эстрада. Я самая настоящая эстрада, какая она должна быть. Я так считаю. Я не попса галимая. Я исхожу из того, что то, что ты делаешь, ты должен любить. И оно может быть высокодуховным. Но при этом, оно должно быть доступно людям, пусть и не всем. — Достаточно у нас в стране людей, которые нуждаются в том самом духовном хлебе, который мне когда-то дали: Градский, Камбурова, Окуджава.
— Но при этом, как исполнитель, на протяжении уже многих лет, ты всё-таки находишься в немножко абстрагированном положении от любых больших лагерей, что называется. Т.е. ты не интегрируешься и в большие рок-фесты, не являешься персоной фестиваля Нашествие — вот этой среды. И в то же время, после окончания курса, ты же не пришла к Льву Валериановичу и не сказала: «Лев Валерьянович, давайте, займитесь как-нибудь дальнейшей моей судьбой. Я же вообще к эстраде близка.»
— Кстати, он предлагал. Он, честно, думал. Но очень трудно меня впихнуть. Дело в том, что бывает человек, у которого нет своего лица. Он прислонится к любой тусовке, примет её внешние признаки и сольётся. А я с этим самым своим лицом, даже если захочу прикинуться — мне всё равно не поверят что я рок, или попса, или я фолк, или бард. Я такая, какая есть и ничего не могу с этим поделать. Вернее, я, может быть и могу, но не хочу. Вот это «не хочу» — оно у меня очень большое. Потому, что у меня очень большое «хочу». У меня довольно яркое видение того, что я должна делать. И только в таком случае я счастлива и чувствую себя на месте. А делать себя несчастной — зачем мне это надо?
— Согласен абсолютно. Скажи, у тебя ведь достаточно длинная творческая дорога и, я считаю, очень сильный репертуар, в плане того, что достаточно хитовый. Причём это не исписывается от альбома к альбому, что меня радует. При всём при этом. Вот судьба российского артиста. — Только что в России выступала Регина Спектор. Вот уехала девушка из Выхино. Я был на её концерте и считаю — значительно уступает Арефьевой. Но — Крокус битком, ажиотаж, пресса, в качестве организатора гастролей крупнейшая промоутерская компания. — Просто девушка впервые приехала на родину. Кстати, поёт «Молитву» Окуджавы на русском языке, пытается что-то ещё говорить.
Ты как относишься и к самой Регине Спектор и вообще к этому, как к явлению? Тебя раздражает, ты стараешься от этого абстрагироваться, не думаешь обо всём происходящем?
— Я, на самом деле, об этом не думаю. Я её толком-то и не слышала. Сколько-то лет назад — давным-давно мне кто-то про неё рассказывал и я слегка послушала — мне не понравилось и я тут же забыла. Я просто не знаю кто это. Но не в этом дело, что кому-то дано больше славы, почему-то — я не знаю. Может быть, она вовремя уехала в правильную страну. Может быть у неё какой-то правильный муж или правильный папа.
— Я и говорю, что по материалу, получается — это примерно то, что предлагаешь ты…
— Ну это ты считаешь, что это так. (смеётся) Дело в том, что эта такая субъективная сфера. Каждый из нас считает своего ребёнка самым красивым, и свой материал — самым лучшим. А снаружи иногда бывает как-то стыдно и неприлично смотреть на это. Вот буквально вчера, читаю в фйсбуке про какую-то группу. Что там зрители рыдают от счастья, что её солист, это смесь великого того-то и великого сего-то. Что это невероятные переживания. — Я беру, открываю. Это — унылое говно, извините за выражение. Но кто-то рыдает от счастья. Поэтому, кто будет мерить? Кто эти эксперты? Эта система рейтинга, конечно, абсолютно лжива и выбирает самое УГ, потому что эта некая середина графика. Всё, что талантливое — оно выбивается, что неталантливое тоже выбивается, но в другую сторону. И, на самом деле, нет реальной системы. Её просто не существует. Люди меряют всё линейкой. А существует резонанс — совпадение полей. И какое-то количество людей испытывают резонанс с такой-то конфигурацией артиста. Может быть их просто мало. Главное — они есть. Так что мне повезло.
— Господа. Давайте сейчас, проверьте, какой резонанс испытываете вы. Песня «Сопромат», открывающая новый (пока он ещё считается новым) альбом Ольги Арефьевой «Снег».
— Потому, что мы пишем ещё один.
[Звучит песня «Сопромат»]
— Продолжаем наш разговор. Ольга Арефьева сегодня у меня в гостях. Те, кто не встречался раньше с Ольгой на концертах или не слушал её сегодняшние творения, получили возможность одну песню услышать. Кстати, для тех, кто хочет в самое ближайшее время послушать Арефьеву, это можно сделать уже в этот уикенд.
— 22 июля, в воскресенье.
— В старинном московском клубе Б2. Очень хорошая там обстановочка, как раз для этой музыки.
— Мы будем там играть электричество. А 5-го августа в клубе Альма-Матер…
— Акустику?
— Даже не акустику. Вот мы сейчас проехались по бардовской песне. Это бардовский клуб. И они меня в последнее время начали приглашать. Правда, в качестве автора с гитарой я не бегаю по концертам. — Мы выступаем малым акустическим составом. С Петром Акимовым на виолончели и гитаристом Сергеем Индюковым.
— Ну вот тоже будет клёвое мероприятие. Посмотреть и послушать это в акустике будет хорошо. Это если кто слов в электричестве не расслышивает.
— Это будут совершенно две разные программы. Даже по-разному организованные. — Электричество, это, как правило, уже крепкие, хорошо сделанные песни с группой. А такие малые акустические концерты я использую для того, чтобы дать жизнь новому материалу. Новому или хорошо забытому старому, который не исполняла. Поэтому для нас это всегда очень смелые экспериментальные концерты, где-то даже рискованные. И они рассчитаны на людей, которые хотят именно этого — хотят близкого фулл контакта. А тот, кто хочет получить готовый, классно упакованный продукт — идёт на большие электрические концерты.
— А вот, кстати, про новый и старый репертуар тут СМСочки приходят. (читает) «Плиз, Ольга — Орландину». Давай расшифруем — мы-то понимаем, о чём идёт речь. Между прочим, иногда Ольга Арефьева поёт ещё кавер-версии, т.е. не только свои вещи.
— Это бывает крайне редко — когда песня действительно настолько зацепила, и мне жать, что не я её написала.
— Да. Орландина, это вообще такой стандарт для нашего продвинутого независимого рок-движения. Это песня группы АукцЫон. Песня Хвоста.
— Алексея Хвостенко песня.
— Ну… понятно, да. Всё равно, она имеет наибольшую известность в исполнении группы АукцЫон. Потом это делала группа Колибри. И у Ольги Арефьевой есть один из вариантов этой песни. — Версия хорошая.
— Да. Когда Хвост был жив ещё, он мне разрешил. И с огромной лёгкостью это сделал. Кстати, насчёт этой песни. Мало кто знает, что есть такая рукопись Яна Потоцкого, найденная в Сарагосе. Я недавно стала перечитывать его книгу. — Я просто была потрясена, и не только его книгами, а его жизнью. Удивительный был человек. Советую почитать.
— Сегодня мы Орландину не сыграем, но её легко найти. При всех средствах современных коммуникаций всё достаточно доступно.
Кстати, об этом. Притом, что мы сейчас говорили о твоей некоторой обособленности. О том, что трудно артисту такого уровня существовать посреди массовой культуры. Помогло тебе время интернета в этом смысле? Легче стал доступ к аудитории? Мне кажется, кому, как не артистам твоего плана, интернет нужен, да?
— Вообще, я со словом «трудно» бы поспорила. Такой момент, что мне было бы трудно. — Не припомню я его. Всё время мне было как-то легко. Потому, что всё время занималась любимым делом. А насчёт интернета. Мою жизнь как пользователя он очень облегчил. — Я начала читать кучу всего, смотреть кучу всего, слушать кучу всего. Раньше это было очень трудно достать. И по себе же, как по пользователю, сужу — внимание становится рассеянным, оно перескакивает. А для глубокого проживания произведения искусства нужно убрать всё остальное. Такая же ситуация по отношению ко мне. — Я должна выдерживать в сознании слушателей конкуренцию с кучей всего: хорошего и плохого, и откровенного мусора. Стало ли мне легче? — Я чувствую, что меня хуже слышат.
— Хуже чем в доинтернетовскую эпоху?
— Есть такая тема, что люди начинают фанатеть на моём творчестве. Когда они бросают всё остальное слушать, — я чувствую между нами контакт, понимаю о чём мы разговариваем.
— Хочешь сказать, что тебе нравится, когда они фанатеют, или наоборот не нравится? Ты начинаешь чувствовать контакт, когда они начинают фанатеть от твоего творчества?
— Когда они начинают это слушать по-настоящему. — Не когда они мимо пробегают. Когда они мимо пробегают — ничего не случается. Т.е. это видимость какой-то доступности. — Ещё одна крупинка в шуме. А искусство не может быть крупинкой. Слушатель в нём участвует не меньше чем артист. Оно возникает на стыке двух энергий: воспринимающего и излучающего. И в этот момент возникает сопереживание. — Это очень мощная вспышка. И смысл как раз в переживании этого момента. Что толку, что я буду петь для себя? — Мне конечно же нужно, чтобы меня слышали. Я всегда это очень чувствую. На своём концерте я это привыкла переживать. — У нас — просто космический полёт! На наших концертах происходит совместный энергетический вылет. Но вдруг, меня приглашают куда-то: на фестиваль, где много других исполнителей, или на концерт для какой-то специальной публики; я выхожу и вдруг чувствую полный вакуум, полную пустоту. — Люди чужие, они не пришли меня слушать. Они тут случайно находятся. Они не знают кто — я, а я не знаю кто — они. Это как любовь — когда ты видишь любимого человека, ты это ни с чем не спутаешь.
— Ты сейчас произнесла фрагменты из своих тренингов, я думаю. — Часть текста была оттуда.
— (смеётся) Нет. Об этом мы там не говорим. Хотя, мы очень много обсуждаем момент того, как возникает искусство.
— Ты вещаешь там, как такое духовное лицо, или что это?
— Мы достаточно практичные вещи обсуждаем. Они связаны, например, с вниманием. Есть такой жанр искусства без искусства, называется — перфоманс. В нём отсутствует всё. Например. Если смотрим пьесу Шекспира. Там трон — на нём сидит король, рядом — королева, свита и т.д. Если мы отсюда уберём всё. — Теперь это не король и не королева, трон — какое-то абстрактное место, Шекспира нет, пьесы нет. — Что мы имеем? — Имеем пространство, в котором есть: «ближе — дальше», «выше — ниже». Нет героев, но есть объекты: здесь — группка, там — одни, здесь — пара; они двигаются — некоторые быстро, другие — медленно; между ними есть какие-то натяжения. Изучение этой абстрактной схемы даёт людям довольно мистическое переживание. Когда я об этом говорю, даже не знаю — понятно меня или не понятно сейчас. Мы начинаем это делать, за этим наблюдать и ещё обсуждать: что мы чувствуем, как мы это видим, красиво это сейчас или нет, что здесь лишнее.
— Понятно. Звоните — пишите. Вам здесь разъяснят.
— Это ты намекаешь что хватит?
— Нет-нет. Так ты мне скажи. Заканчивая тему с тренингами. А это тебе откуда пришло? Арефьева ещё и пишет книги, стихи, песни…
— Ещё она монтирует видео. Вчера я выложила в сеть клип «Семь с половиной», который три года не могла никак смонтировать.
— Так твои тренинги, это ты у себя чувствуешь какую-то нерастраченность, что ты ещё и это тоже взяла на себя?
— Да. Во-первых, я чувствовала в себе желание и необходимость изучать какие-то вещи дальше. Т.е. вот высшее образование уже где-то позади, диплом куда-то положили, а развитие не останавливается. Мы все находимся в процессе изучения огромного количества: законов природы, каких-то нюансов тонких, человеческих отношений, историй, смыслов. И мне всё время безумно хочется это изучать. А во-вторых, во мне есть педагогическое призвание, как выяснилось. Мне очень нравится учить людей, объяснять им. Я могу очень хорошо объяснить. Могу очень хорошо руководить группой. Это именно ко мне пришло. Оно приходит в очень настойчивом виде — просто требовательном. И когда я это начинала, то мои друзья на меня смотрели скептически, и говорили: «ты чё там, вообще, кого и как ты будешь учить?» Но, например, одна моя подруга сходила и говорит: «Как будто ты просто родилась на этом месте. Это для тебя». Я сама это чувствую.
(реклама)
— Как-то от музыки мы плавно перешли к тренингам. Так что ты говоришь о подруге? — Подруга пришла, услышала и замерла…
— (смеётся) Мы провели просто великолепное время у неё в деревне. Несколько лет. Мы там абсолютно во всё играли, мы там танцевали, в слова играли. Очень много материала, который я потом применяла в тренинге, мы наработали там.
— Так тебе может надо школу свою открыть. Если, ты говоришь, такие задатки в себе почувствовала?
— Дело в том всё-таки, что это не остаётся моей основной работой. У меня был такой период, который длился шесть лет. Когда мы занимались с группой каждые выходные, с 12 утра 9 вечера, и ещё после шли гулять и не могли расстаться, до полуночи гуляли, разговаривали. И потом ещё встречались отдельно, играли. Эти шесть лет я очень плотно провела в тренинге, прожила очень важные моменты. И потом вдруг у меня желание иссякло. Это случилось два года назад. Я начала сама ходить и учиться. Начала себя развлекать. — На роликах кататься, в танцевальную школу пошла. Сейчас я жонглирую. Кстати, бросила 3 булавы 166 раз, три дня назад. — Я недавно занялась булавами.
— Мы не сможем этого по радио показать. Не очень хорошо будет видно. (шутит)
— В общем, мне вдруг захотелось заняться собой. Плюс, я очень много читаю. А тренинг всё ещё востребован. — Люди хотят. И я буквально раз в несколько месяцев провожу занятия.
— Я знаю людей, которые на тренингах себе состояние делают. По крайней мере, неплохо живут.
— Да, я думаю, что могла бы. Опять же, мы говорили с тобой о попсе, и почему я не стала заниматься тем или этим. — Я не могу пойти в ту или другую сторону потому, что (как выразился Калугин однажды) у меня очень короткий поводок. Связь с тем, что я должна делать — она довольно однозначная. — Тогда мне надо было — то, сейчас мне надо другое. Это выглядит как необъяснимая блажь. Что вот сейчас я буду этим заниматься, а завтра не буду. Почему, это же выгодно? — Но я не ради выгоды это делаю. Мне это было интересно. А сейчас мне интересно что-то ещё. И не факт, что это мне принесёт деньги. Может, наоборот — потрачу время и силы. У меня происходят свои процессы, которые мне жизненно необходимы.
— СМСки приходят. Опять они связанны с Орландиной. Народ доказывает, что она у тебя лучшая. Ну мы и не спорили.
— (смеётся)
— При всей твоей внутренней устойчивости, когда в твоей жизни был момент самого большого соблазна? Когда надо было решить — идти на компромисс или нет.
— Веришь ли, но — никогда.
— Вау. Ну вот прям совсем никогда?
— Самая большая в жизни моя битва случилась с моими родителями и учителями, когда я, всё-таки под их очень мощным нажимом, поступила в университет, а не в музыкальное училище. Но эти два года в университете я была как на адской сковородке.
— А они аргументировали это всё такой же классикой — «что такое музыка — это не профессия»?
— «Это не профессия. Все девочки хотят быть певицами. Все мальчики — космонавтами, а становятся все бухгалтерами. Ты вступаешь на опасную дорогу. Там таких тысячи. И ты никому не будешь нужна. И т.д.»
И самая большая битва в моей жизни была, когда я ушла из университета (где через три года бы у меня было высшее образование) в музучилище, где через четыре года у меня получилось только среднее. Для родителей это был шок. — Как это, их ребёнок, и вдруг без высшего, и с каким-то средним, да с таким дурацким.
— Ты им всё-таки доказала свою правоту?
— Я просто говорю: это моя жизнь, это моя работа, я буду заниматься этим.
— Они понимают о чём ты поёшь?
— Ну, есть некоторая проблема коммуникации, но небольшая. У нас, например, дома всё время звучал Высоцкий. Песню про утреннею гимнастику папа до сих пор ставит каждый день, и занимается под неё гимнастикой. Т.е. были у родителей какие-то музыкальные пристрастия. Но мои песни они не восприняли как песни. Помню, поставила маме запись с концерта «Аку-Аку» — там была невероятная мелодика, разнообразнейшая, были одни из лучших моих песен, так на всю жизнь они и остались ими; я до сих пор их пою: и «Ночь в октябре» и «Мыловар»… Так вот, я поставила маме эту запись, она слушала-слушала, а через минут 15 сказала: «Так и будет всё одно и то же?» А у меня ещё же всякие родственники есть и в Аткарске… и они маму всё атаковали: «Почему она не споёт наконец ХОРОШУЮ песню, чтобы её показали по телевизору?!» — Что такое хорошая песня? Я говорю: мои песни — хорошие, они прекрасные! (смеётся)
— Господа. Я вас заинтригую. Мы буквально ещё две минуты в эфире. А потом будет песня. Я вам говорю: ХОРОШАЯ песня. В конце сейчас будет ХОРОШАЯ песня. Специально для слушателей из Аткарска, которые сейчас в Москве. — Послушайте. Если это не хорошие, то что вы тогда назовёте хорошими песнями?
— (смеётся) У каждого свои понятия о хорошести. Я отношусь к этому очень по-философски.
— Ты поругалась с мамой?
— Нет, что ты! Я вообще с мамой не ругалась.
— Ну у тебя было чувство досады?
— Нет. Я уже тогда очень явно поняла, что в жизни есть некоторые вещи, с которыми я не буду пытаться вообще вступать в сражения, я просто их обойду. Зачем я буду пытаться кого-то убедить в чём-то, что-то пробить? — У человека есть уровень его развития, и против него не попрёшь. Поэтому, для одного искусство — голая тётка с плейбоя на стене в казарме, и он будет восхищаться этим. Ему нужно ещё подрасти, чтобы воспринять что-то другое. Как медведь тащил репку за листья, чтобы она росла быстрей.
— Ольга Арефьева сегодня была у меня в гостях. Кстати, все социальные типажи перечислены в заключительной песне альбома «Снег», она называется «No future», там вы и себя найдёте наверняка, и тех кто слушает ХОРОШИЕ песни.
— Ты знаешь, что No future, это краткий вариант из которого выброшена ровно половина. В следующем альбоме, который мы сейчас пишем, будет песня под названием «Колыбельная», и в ней уже не четыре куплета, а восемь.
— А сейчас песня «Не верьте мне». Но вы мне-то поверьте — песня отличная. Вот послушайте совершенно другую Арефьеву. Такая она сейчас бывает.
[Звучит песня «Не верьте мне»]