Интервью для журнала «Мир Развлечений», март 1997 г.
…Всё основное происходит там, за гранью обыденного восприятия. Это и есть настоящая жизнь, которая может оказаться более реальной, чем обычная видимая.
Анна Шаркова в рубрику ‘Безумный мир глазами очевидца’
Отвечая на вопросы, Оля Арефьева смотрит в сторону. Наверное, потому, что стесняется своей откровенности, а быть неоткровенной не умеет — просто не понимает, как можно и зачем нужно говорить не всё и не до конца. Когда вопросы кажутся ей недостаточно деликатными, она бросает на тебя быстрый, одновременно укоризненный и жалобный взгляд, однако всё равно отвечает. В такие мгновенья она производит впечатление совершенно беззащитного и слабого существа. Но это впечатление обманчиво. Попробуй, пожалей её — вот тут-то она повернётся к тебе, и ты долго-долго будешь помнить насмешливое выражение её глаз. Так из милой девушки Оли выглянет автор и исполнитель песен Ольга Арефьева. А это два разных лица, чьи интересы не сходятся, а мысли часто противоречат друг другу.
Впрочем, оба лица вынуждены сосуществовать в одной Оле Арефьевой и поддерживать мирные отношения. Чисто внешне руководит Арефьева — автор и исполнитель песен, человек необыкновенно сильный и независимый. Она всё решает и делает сама. Никто и ничто не заставит её отступить от заданной цели. Когда в середине 80-х она отчётливо поняла, что хочет петь, то бросила учёбу на физфаке Свердловского университета и поступила в музучилище — бесстрашный шаг для молоденькой девушки. Рьяно взявшись за дело. Ольга уже на втором курсе стала дипломантом конкурса «Юрмала-87», а окончив училище, перебралась в «неверящую слезам» Москву, где, мужественно преодолевая трудности, закончила Институт им. Гнесиных и создала свою группу, регулярно выступающую в столичных клубах; сначала «Ковчег», потом — «Блюз-Ковчег», «Акустик-Ковчег», «Регги-Ковчег» и, наконец, опять «Ковчег». Неофициальная дискография Ольги Арефьевой насчитывает на сегодняшний день одиннадцать альбомов, официальная — только один — «Батакакумба», вышедший на фирме Rise Music в виде компакт-диска в 1995 году.
Однако внутри блистательной певицы Ольги Арефьевой живёт скромная, стеснительная девушка Оля. которая хорошо знакома друзьям Арефьевой и любима ими не меньше, чем певица. Эта девушка боится посторонних и не любит давать интервью. Но иногда она всё-таки выползает из своей раковины — тут главное успеть нажать кнопку записи на диктофоне, чтобы поймать её мысли о себе, о творчестве, о Боге…
Ольга Арефьева
О себе, о творчестве, о Боге
«Я странно себя чувствую. Мне часто кажется, что это не со мной. Потому что всё, что реально со мной происходит, происходит внутри меня и не имеет к внешнему плану никакого отношения. И только иногда я как бы высовываюсь из себя и думаю: «Боже мой, как я тут оказалась? Что я туг делаю?»… Когда я пишу песню, это очень личное. И когда я пою глубоко личную песню и вдруг вижу, что стою в ярком свете перед толпой кричащего народа, мне становится ужасно странно и даже в какой-то степени страшно. У меня не укладывается в голове, как столь глубоко внутреннее становится столь откровенно внешним. Наверное, таковы правила игры.
Сложный вопрос, зачем нужна эта игра. У меня так сложилось исторически, что я пишу песни, что это моё самое главное в жизни занятие. Таков, наверное, мой путь. В процессе этого пути я волей-неволей сильно трансформируюсь. Это же как поход вверх. У человека, который поднимается выше своего обычного роста, начинает кружиться голова от высоты, и он немножко должен подрасти для того, чтобы привыкнуть находиться в таком состоянии. Почувствовать, что его новая вершина — это ровное место, чтобы набраться смелости пойти дальше. К тому же, в тот момент, когда поднимаешься, сильно подставляешься. Надо привыкать, что поток стрел, который в тебя летит, становится плотнее. Иногда бывает желание что-то бросить. Но это проходит… чтобы потом опять возникнуть.
Не страшно тому, кто этим занимается как работой. А тому, кто всё делает наживую, пишет стихи по-настоящему, пишет песни по-настоящему, всегда сложно, потому что превратить нематериальное в материальное — это акт, подвластный только Богу, и когда человек в нём участвует, то ощущает вот эту непостижимость, которая вгоняет в трепет. Я задавливаю в себе этот ужас, иначе я вообще не смогу выйти на сцену. Даже когда я еду к месту концерта, я порой не могу переставлять ноги, как иногда бывает во сне.
Понимают ли мои песни слушатели… На эту тему я всё время думаю. Иногда мне кажется, что они ничего не могут понять в принципе, потому что они совершенно другие люди — каждый человек, он по-другому устроен. А иногда мне кажется, что всё человечество до такой степени едино, что когда ты на одном конце мира произносишь что-то шёпотом, на другом конце слышно. И я до сих пор не знаю, какая же именно точка зрения правильна. Когда какое-либо духовное проявление достигает очень большой высоты — великая красота, великая музыка, вообще великое, много больше, чем человек, оно может быть страшным. Человек не может увидеть Бога, он сразу умрёт. Поэтому видишь маленький-маленький кусочек Бога, маленький кусочек его света. Какой-то свет я вижу. Вся жизнь уходит на то, чтобы понять, что это за свет.
Поэтому я иногда боюсь что-нибудь такое спеть, потому что музыка — великая сила, и человек, который поёт, берёт на себя ответственность. Он играет с огнём, с большим огнём. Может быть, с адским. Может быть, с божественным. Можно ли вообще человеку творить? В православной церкви на эту тему существуют противоположные мнения. Творчество не вмещается в материальные обычные рамки. Все основное происходит там, за гранью обыденного восприятия. Это и есть настоящая жизнь, которая может оказаться более реальной, чем обычная видимая. Может лучше не творить, не брать на себя лишнего? Гораздо умнее поступает человек, который не пишет. Тот же, кто творит, будет отвечать уже по-другому — не только за себя, но и за людей, которым он внушил те или иные идеи. Вообще, ответственность умножается по количеству людей, которые тебя послушали. Они тебе поверили, а что ты им ляпнешь в результате? Может быть, если в творчестве есть хорошее, меньше спросится с нас за нашу самонадеянность, за нашу гордыню… Но человек грешен. Я человек. Творчество — это продукт человека со всеми его заблуждениями. И продукт его гордыни в какой-то степени. Бог творец. А человек своим творчеством как бы хочет сравняться с Богом…
Я не совсем являюсь источником того, что я творю. Мы все скорее проводники, чем источники. И поэтому далеко не всё то, что я пишу, постигается моим умом, моими чувствами, эмоциями. Я пишу, а потом начинаю это анализировать, осознавать. Иногда это бывает совершенно прямое послание от Бога, а иногда… не знаю. Человеческие чувства, страсти — это может быть и прекрасно, а может — мелко и уродливо. Всё навевается разными силами, которые вокруг нас. В соответствии с тем, как мы будем себя в жизни подготавливать, такие вибрации мы и будем ловить, такие послания будем записывать. Поэтому люди творящие живут среди огромных искушений. Поэтому творчество — занятие опасное. У кого-то может быть другая судьба — он всю жизнь будет плотничать, например, готовить еду или воспитывать детей, и вот это он будет делать честно, по-настоящему и в этом достигнет своей праведности и выполнит свой долг. Он может спастись таким образом. А музыкант — это гораздо сложнее. Как и философ, и политик, и писатель, и художник. То есть, кому много дано, с того много и спросится. То, как жить достойно, сформулированно в заповедях. Но о музыке в заповедях ничего не сказано. Там сказано «не убий», «не укради» и так далее. Значит, я так понимаю, не убий своей музыкой и не укради своей музыкой. То есть, чтобы у людей, которые тебя слышали, не возникло желание пойти и убить кого-нибудь. А мастерство — это лишь инструмент. Как нож — мы же пользуемся ножом. Можно им хлеб порезать, можно человека зарезать. Одна музыка возвышает и очищает, другой можно воспользоваться для того, чтобы упиться, отключиться. Использовать как анестезию и не думать о добре и зле, не думать о том, что ты воротишь. Стоит протрезветь… но многие не трезвеют никогда, потому что боятся.
Единственное, что утешает — человек делает один раз выбор не в ту сторону, второй раз выбор не в ту сторону, но всегда есть надежда. Смысл нашей жизни в том, чтобы за эту нашу жизнь успеть научиться думать и успеть сделать свой выбор. Хотя бы успеть. Ты можешь всю жизнь не быть праведником, но в момент смерти вдруг вспомнить и сказать «Господи, помилуй». И Господь, не исключено, помилует тебя хотя бы за это — за то, что ты вспомнил его в момент смерти.»