Программа «Воздух» на «Нашем радио». 19 ноября 2006 г.
…Я выразила уже очень многое, я рассказала очень многое о себе за всю свою жизнь на сцене. И во всех своих проектах, во всех своих лицах… А вот тихое — глубокое — печальное, у меня настолько внутри осталось много. Мне кажется, это что-то очень дорогое, что это очень ценное, но кому это показать, как это собирать?
Ведущий Андрей Клюкин
— Дышите глубже, это программа «Воздух», давайте сегодня хорошей солнечной музыкой постараемся развеять плохую погоду осеннюю. Встречайте, в гостях у нас сегодня с живым концертом и с презентацией своей новой работы Ольга Арефьева и группа «Ковчег».
[Исполняется песня «Белый шаман»]
— Вы слушаете программу «Воздух», в гостях у нас сегодня Ольга Арефьева, здравствуйте!
— Здравствуйте!
— Вот всегда есть ожидаемое, например, что-то ожидаешь от какого-то слова. Вот твоё имя часто ассоциируется с регги, а от регги ожидаешь… ну, какого-то определённого, определённого веселья, но часто наталкиваешься на то, что группа играет регги, но довольно минорный. Есть ли какие-то вещи, которые тебя по-настоящему веселят? Вот что считаешь смешным? Т.е., что может вызывать у тебя прямо смех и радость, и желание написать какую-то очень весёлую частушку, но, наоборот, весёлую, вызывающую позитив?
— Иногда я думаю: какие мы дураки! И сразу мне весело становится.
— Что значит «какие мы дураки»? Во-первых, мы — это кто? А, во-вторых, вот, почему ты считаешь, что «мы дураки»?
— Ну, мы — это не только мы одни, а вообще, вот этот забавный мир, он так забавно вертится, всё время не в ту сторону, куда мы думаем, стоило бы ему вертеться, и всё получается, как говорил Веничка Ерофеев, медленно и неправильно. Чтобы не загордился человек, был тих, и как-то там почтителен, не помню точно. Вот. Остаётся только смеяться, когда видишь весь маразм происходящего, все эти бесконечные: то ссоры с Грузией, то какие-то там войны… ну, что делать? Либо плакать, либо не жить в этом мире, либо написать песню, в которой как-то попытаться с этим примириться, потому что мы не можем это изменить, а можем только жить. А жить можно в плохом настроении и в хорошем. И мы, получается, живём одновременно в двух настроениях — и вот в этом и есть русская душа.
— Вот интересно… Такие же, я думаю, мысли раздирали музыкантов, которые выступали на «Вудстоке» 69-го года. В том числе, Джанис Джоплин.
— Да, здорово, что Вы вспомнили Джанис Джоплин. Это символическая фигура, хотя, их там миллионы, этих символических фигур, совершенно особого времени в истории Земли. У меня такое ощущение, что, и я даже читала в кое-каких книжках, что это было время, когда пыталась измениться судьба Земли. И когда на землю лилось просто гигантское количество энергии, которая была трансформирована вот в эту уникальную, необычайную, божественную рок-музыку тех времен. И во все вот эти вот революции «детей цветов» — сексуальную революцию, в перестройку всего мышления, которое было очень узким, узколобым ведь до того, да? Вот. И такое чувство, что революция тех времён не состоялась, весь пар ушёл в гудки. Он ушёл в эти замечательные песни, в эти шикарные одежды и потрясающие фотографии, и фильмы тех времён. А Земля всё ещё катится куда-то не туда, и, в — общем, ну, не знаю, что мы тут можем сделать. Что можем?
— Ну, вот у Вас, действительно, есть имя, есть своя аудитория, есть своя армия поклонников. Неужели не хочется продолжить эту революцию, а не печалиться в стороне о том, что «ах, ребята, что мы проворонили, дорогие друзья?!»
— Социологическая у нас беседа такая, да? Дело в том, что музыкант, я думаю, это тоже не тайна, это, как бы… не Господь Бог. Он является проводником энергии, которая хочет через него что-то сказать. И самое главное и большое, что мы можем сделать, это так в себе эти настроечки подкрутить, чтобы быть максимально чувствительным и слышать то, что нужно передать. Тогда получаются настоящие правдивые песни и уж какие они получаются, они у нас, на самом деле, не всегда спрашивают. Если я специально захочу сочинить какую-нибудь песню, боюсь, что, у меня либо ничего не получится, либо получится, но как-то так, средненько, может быть, даже неплохо, но ни о чём.
— А неужели это не зависит от настроения в тот момент, когда ты общаешься с Тем, кто через тебя пытается что-то донести. Ну, это образно говоря.
— Это зависит вообще от человека.
— Да. Вдруг он весёлый по жизни.
— Потому что человек — это комплекс настроек. И я, скажем, ловлю волны такого типа, другой человек — другого типа. Но всё равно, каждая музыка — это музыка своего времени и своего места. И те времена вернуть нельзя. Можно в них мысленно погружаться, можно ставить Джанис Джоплин и давить на педаль газа, можно жить только с Моррисоном и поставить себе на телефон соло Манзарека, но ты всё равно будешь жить в нынешнем времени, а нынешнее время, оно вот такое, как сейчас. Оно строгое, оно по-своему безжалостное, сейчас время собирать камни настало.
— Можно спорить, боюсь, что сейчас это пойдёт такая, совсем уж не музыкальная беседа, потому как, то, что сейчас происходит в Европе, полностью противоречит тому, о чем мы сейчас говорим.
(здесь радиостанцией что-то вырезано из записи)
— Ура! Я буду первой…
— т.е…Джим Моррисон украшает майку, которую, например, я не могу позволить себе купить, потому что она в слишком модном бутике стоит 56 евро.
— А где наш сегодняшний Джим Моррисон, скажите мне?
— А он умер.
— Мы всё время поклоняемся трупам.
— А Джим Моррисон тоже труп.
— Так вот я и говорю: зачем, почему тех времён звезды такого мегауровня сейчас нет? Почему нет второго Курта Кобейна?!…
— Потому что первый застрелился.
— Нет, не второго, а такого же размера. Это последняя звезда нынешних времён. Вот дальше я не знаю — кто.
— Согласен, да. Мне кажется, когда современные писатели перестают писать что-то интересное, время перечитать Толстого и Достоевского. Вот, как мне кажется, европейский пример тому в подтверждение, сейчас время, может быть, перечитать «Led Zepellin», «Doors» применительно к нашим реалиям. Может быть, время переслушать Майка Науменко и, может быть, время даже там переосмыслить Виктора Цоя.
— Насчёт Майка Науменко поддерживаю всячески, и мы даже тут случайно попали в вашу фразу, в вашу струю. В новом альбоме мы спели песню «Дрянь» Майка Науменко.
[Исполняется песня «Дрянь»]
— Интересная вещь. Очень часто музыканты сетуют на СМИ. Вот какие неудовольствия у Вас вызывает пресса, какие у Вас есть претензии к так называемым СМИ?
Музыканты: — Да все те же самые!
— И (кстати, сразу добавлю, чтобы потом уже не перебивать) действительно ли какие-то СМИ позволяют себе что-то требовать от музыканта?
— Это, знаете, как… происходит, может быть, по какому-то умолчанию. Т.е., тебя не видят. Но, когда всё происходит без денег, оно всё происходит, в принципе, честно. Кто-то тебя видит, кто-то — нет. Но это происходит на таком каком-то уровне микро. А если вот сразу откуда-то берётся большая-большая звезда, которую мы ещё вчера не видели, а сегодня в ней всё увешано её портретами, я думаю, никто не будет отрицать, и Вы в том числе, что, разумеется, дело в денежных мешках.
— Это не применительно к «Нашему радио».
— И главное, что это даёт результат. Я не знаю, кстати, у «Нашего радио» какие отношения с группами, которые непрерывно в эфире? Ну, я думаю, что отношения какие-то корпоративного типа.
— Никаких… Нет-нет, я могу уже здесь, в эфире сказать с полной ответственностью, что нет такого музыканта в этой стране, чьи песни бы у нас появились за деньги. Т.е., мы в этом смысле очень принципиальные люди, мы всегда считаем, что лучше бы нам нравиться своей аудитории и не ставить песни, которые им не нравятся, да? Чем, например, получить деньги и…
— А как вы относитесь к ситуации, когда песня лично вам нравится или лично редакции,..
— Угу.
— Но, скажем, ваша аудитория… Это же святое! А вы её вырастили на каком-то другом уровне. Она до этого не доросла, может быть, не понимает. Вы это не ставите? Или вы это всё-таки поставите?
— Мы это поставим на короткий промежуток времени и действительно соберём мнения нашей аудитории, у нас специально работает целая социологическая служба, которая, если будет такой результат, что наши слушатели скажут «вы знаете, эта песня нам не нравится», мы её выкинем из эфира — не вопрос. Дело в том, что у нас же не царство какое-то, т.е. «вот вам музыка, и мы считаем, что вы до неё ещё не доросли». Нет, мы очень уважаем тех людей, которые нас слушают и для нас главная задача — доставлять им максимальное удовольствие.
— Хорошо. Сформулирую вопрос: вас воспитывает аудитория или вы воспитываете аудиторию?
— Мы не воспитываем аудиторию и нас аудитория вряд ли воспитывает. Мы с ними живём в любви. Ну, действительно, так. Т.е., мы предлагаем те песни, которые нам нравятся, но, если нам вдруг говорит аудитория: «а вы знаете, а нам кажется, что это полное дерьмо», и, вот, много групп есть таких…
— А кто такая аудитория?
— Это люди, которые слушают «Наше радио».
— Есть много групп, которые, в принципе, хорошие, но они специфические… у них есть какой-то отдельный круг.
— Значит, для них должно быть специфическое радио. Для этого круга. Ну, действительно так!
— Должно быть — хорошо сказано. Но на самом деле-то его нету? И специального телевидения…
— Да-да-да, но это вряд ли повод к претензии к, например, нашей радиостанции или к любой другой, что должно же быть для каких-то музыкантов специальное радио. Очень здорово, если найдётся бизнесмен, который купит радиостанцию и будет для этого специального круга крутить что-то.
— А ваше радио какой бизнесмен купил?
— Наше радио входит в холдинг сейчас «20-й век Фокс компания», который работает во всём мире.
— А вкус вот… их руководителей влияет?
— Нет, понимаете, в чём дело, радио — это же очень большой, очень большой бизнес. Существуют большие компании, которые вкладывают какие-то деньги на рынке, существуют в России несколько компаний, которые заведуют СМИ, газетами, газета «Коммерсант», ОРТ, ещё что-то. Находятся люди, которые говорят: «Давайте мы откроем радио». Им говорят: «Хорошо, сделайте радио, вот вам средства определённые». Если радио даёт какой-то доход, хорошо. Пускай такое радио живёт. Если не даёт, то… нет, поверьте, вот я встречался с учредителями нашими, они вообще не в курсе. Т.е., они могут задавать такой вопрос…
— А сами что они слушают?
— Они слушают, поскольку одному из них 73, а другому — 68, они предпочитают классическую музыку.
— Т.е., как я понимаю, учредители владеют вами, но не слушают, у них просто есть такая штука — радио в кармане. Она там должна быть на какой-то определённой позиции.
— Они вообще не в курсе, они живут в другом месте. Равно как и 5-6 радиостанций, 5-6 газет, телеканалов. Это просто такая… ну, по сути дела, есть инвестиционные банки. Для них это форма вложения денег и всё. Т.е. они не лезут в музыкальную политику.
— Такое чувство, что это вообще какая-то абстрактная штука.
— Абсолютно.
— А при этом она предопределяет культуру целой страны.
— Не так. Нет, она не определяет.
— Не только радио, думаю, и телевидение тоже. Т.е, всё считается по каким-то рейтингам усреднённым среднего-пресреднего человека.
— Нет.
— Со средними потребностям, которых больше всего по статистике.
— Не так.
— Поэтому получается, что ни выше и не ниже. Скорее, даже ниже, чем выше.
— Всё зависит от того, какое приложение для данного СМИ. Например, что такое канал «Культура»? Они тоже ориентируются на рейтинги. Существует радио, там… «Наше радио». Оно ориентируется на свои рейтинги. Т.е. каждый работает в своём сегменте, достигая для любителей балета ли, музыки ли шансон, музыки ли рок, музыки ли электронной какой-то, да? Там же тоже существует серьёзный бизнес. Достигая каких-то результатов. Если результаты есть, очень хорошо. Результатов нет — очень плохо. Вот и всё.
— В-общем, бизнес. А музыканты там со своими музыками это такое звено. Последний воз в телеге.
— Нет. Я думаю, что музыканты — это первый воз в телеге.
— Ура! Давайте на этой фразе…
— Т.е. как только появляется музыкант, который интересен всем, действительно, происходит толчок в бизнесе. Как только появляется какая-то звезда в жанре… там, не знаю… русский рок, например, Земфира, интерес к музыке очень сильно возрастает, вот и всё. Т.е. музыканты этим всем двигают.
[Исполняется песня «Какой-то припев»]
— Вы слушаете программу «Воздух», в гостях у нас сегодня Ольга Арефьева и группа «Ковчег». Мы слушаем песни с нового альбома, который только что появился, «А и Б»
— Кстати, эту песню мы спели вам новенькую, и она как раз была к нашему разговору. Её нет на альбоме ещё.
— Так. То есть у нас сегодня такая презентация, наверное, не этого альбома, а того, который когда-то ещё…
— Ладно, презентация… Мы просто песни играем, часть из альбома, а часть уже и пора новые…
— Кстати, буквально позавчера встречался с директором одного из крупнейших рекорд-лейбл, которые работают в стране и он просто ну, буквально рыдал относительно того, как упал рынок продаж компакт дисков, и он говорил о том, что мы закрываем контракты с очень большим количеством рок-музыкантов, выпускать диски нет никакого смысла, Интернет всё сожрал… Вопрос: насколько для вас, как для коллектива сложно выпускать пластинки?
— Ну, так как мы их выпускаем почти что сами, в общем-то, несложно… Сделали пластинку… Вот записать пластинку сложно, а дальше технологически её наштамповать — определённая сумма денег, относительно не очень большая и дальше у пластинки есть какая-то жизнь. Записать — да…
— А куда их девать эти пять тысяч пластинок, что с ними делать? Если ты не Рекорд лейбл? Куда-то в Мурманск отправить, в Хабаровск, во Владивосток?
— Кстати, покупают их у нас, в — основном, в Москве, а по сети торговой они не доходят до Мурманска-Хабаровска, доходят, видимо, какие-то пиратские, Интернет… Вот буквально вышел альбом, через три дня уже лежит в Интернете в десяти местах. И как с этим бороться, мы тоже не знаем, вот, ну, в — общем, читала я когда-то такой прогноз, что в новом веке (новый век уже настал) будет уже совсем невыгодно играть музыку. И в этом есть плохая сторона и хорошая, потому что, так как будет невыгодно, то заниматься этим будут только те люди, которые это любят, а поэтому музыка станет настоящей…
— Мне очень приятно, потому что буквально недавно Вы по сути дела процитировали то, что я сказал здесь, когда мы встречались с группой БИ-2,они тоже сетовали, я им сказал: «Знаете (Роберт Ланд это сказал), что очень прикольно, что это перестаёт быть бизнесом, значит, уйдут все, кому не нужна музыка, и всё.
— Да, я голосую, за то, чтоб это не было бизнесом, при этом надеюсь, что мы ноги как-то не протянем, и сможем играть хотя бы за счёт того, что люди нас любят, и, в конце-концов, не знаю… будут нам дарить одежду и кормить!
— Приносить яйца в корзинке… Жизнь менестрелей!
— Да, потому что люди помогают музыкантам сделать очень многие вещи, просто потому что они им нравятся. А вот как только начинается бизнес, так приходят акулы, быстро всё делят, отнимают и по-любому музыкантам ничего не достаётся, вот мы сейчас об этом говорили… А зато всё становится ужасным и всё мутирует в какую-то вот эту вот странную коммерческую музыку, на которую все — поголовно — ругаются, тем не менее, почему-то она везде! Я, кстати, слышала такую штуку, что просто анализировали действенность рекламы после умной песни и после глупой. Так вот, оказалось, что после глупой песни реклама действует в несколько раз больше. Поэтому радио выгодно ставить глупые песни, плоские песни. Все на них плюются. Но рекламодателям это нравится, а рекламодатели кормят радио.
Кто-то: — Но не «Нашему радио». Мы о другом радио!
— Нет-нет, здесь как раз можно спорить опять, но не хочется постоянно, потому что мы же тоже всё время проводим исследования. Например, «Нашему радио» доверяют больше, чем, скажем, другим радиостанциям.
— А вот расскажите, мы оборвались на этой теме: как вы исследуете аудиторию, кто эта аудитория? Звоните кому-то? Или есть типичные люди: вот этот человек по всем параметрам подходит, и мы его мнение используем как тестовое?
— Я расскажу. Рассказываю, как это происходит. Есть две фирмы очень большие — это Комкон Медиа и Гэллап Медиа. Они проводят социологические исследования во всём мире, ну, и, в частности, у нас в городе. Они проводят исследования ВСЕГО.
— Контрольная группа людей, она откуда берётся?
— Вот, рассказываю. Сейчас расскажу…
— Не умные, не глупые, не богатые не бедные, не столичные, не провинциальные, какая-то такая средняя…
— Нет, не так. У них есть очень-очень большая база людей, которых они когда-либо опрашивали, всё равно, где: на улице, там, по телефону — как угодно. Они им задают ряд вопросов: имя, фамилия, телефон… в том числе, какое радио вы слушаете, какой телеканал смотрите, какую пищу предпочитаете?… Они заполняют анкеты. И вот, когда нам нужно провести какие-то исследования, мы обращаемся к ним. Они поднимают все свои анкеты, около миллиона анкет, это всё в компьютерах происходит. Выборка — слушают «Наше радио». Получается, например, десять тысяч человек. И, например, нам надо исследовать что-то… Ну, или ладно, просто пятьдесят людей. И мы говорим: ребята, обзвоните, могут ли они завтра прийти? Они обзванивают, получается, тридцать человек. Мы приглашаем эти тридцать человек, т.е., даже не мы приглашаем, они приглашают. И также мы собираем такую же группу, которым по восемнадцать лет, там, двадцать…
— То есть, это, во-первых, люди, которые не бросили трубку, когда им позвонили с опросом. Вот я, скажем, бросаю всегда. А, во-вторых, это люди, у которых есть время прийти.
— А им платят за это зарплату. Т.е. не просто говорят — приходите.
— Которые готовы за эти деньги прийти.
— Прийти — это раз…
— И у которых есть время (деньги-то всё равно небольшие) Значит, нет более важных дел.
— Не так. Во-первых, это не те люди, которым позвонили. Это люди, которым позвонили, подошли на улице, которые участвовали в каком-то письменном опросе, всё равно — в каком. Я, думаю, что, там, в твоём случае, ты уже немножко настроена против вот этих компаний, ну, ты бросаешь трубку,
— Нет-нет, я просто…
— …я вообще редко бросаю трубку, только того человека, которого я просто ненавижу, я бросаю трубку, а так, в принципе, я выслушиваю.
— Я не люблю, когда мне звонят в дверь и предлагают, там, библию, картошку, или…
— Мне картинки, кстати, нравятся.
— …хотят посмотреть мою вентиляцию. Я этому не доверяю. И когда мне звонят по телефону, я считаю, что они вторгаются в мою частную жизнь.
— Ну, вот, есть люди, которым интересно. В том числе, я думаю, одной из мотиваций является интерес повлиять на судьбу любимой радиостанции. Т.е. здесь всё очень понятно.
[Исполняется песня «Медведь»]
— Кстати, здорово у нас сегодня разговор складывается. У нас сегодня всё наоборот получается, я думаю, что мы можем продолжать. Если у тебя есть вопросы к радиовещателям, то можешь их задавать, я сегодня буду с удовольствием отвечать на твои вопросы.
— Ты сегодня добрый, да?
— Не-е, я вообще всегда добрый! Нет, не всегда… Бывает ощущение, когда… Но это, скорей всего, бывает от переутомления, ощущение, когда ты ненавидишь мир, но потом себя очень долго коришь за это. Ну, если у тебя есть какие-то вопросы, то ты можешь задавать. Ну, вообще, в моём лице к «Нашему радио» или вообще к радиостанциям.
— Я, вот сегодня шла и думала такую вещь: это вообще не к «Нашему радио» вопрос, это вообще вот такая вещь: я поняла, что востребована в песне вот сейчас, на сцене, востребована страсть. Либо песня должна быть веселая, драйвовая, либо она должна быть отчаянная, драйвовая. Если это слёзы, так это рыдания. Если это какое-то недовольство, то это истерика…
— Гипертрофированные чувства.
— И тогда сразу же всем это нравится. Вот, а какие-то нормальные человеческие чувства они, в основном, тихие. Тихие, глубокие. И вот тихого, глубокого… Я так поняла, что эта сторона моей личности она, ну, нераскрыта… Я выразила уже очень многое, я рассказала очень многое о себе за всю свою жизнь на сцене. И во всех своих проектах, во всех своих лицах… А вот тихое — глубокое — печальное, у меня настолько внутри осталось много. Мне кажется, это что-то очень дорогое, что это очень ценное, но кому это показать, как это собирать? А может это как-то всё сыграть? Вот, для «Нашего радио» и сыграем.
— Мы можем сыграть на «Нашем радио», давайте…
— Вот как вы думаете, может эта проблема века или это проблема человечества?
— Это… Я не думаю, что это вообще проблема. Я думаю, что, просто, ну, вы очень правильно это сказали, что у каждого времени есть свои символы и музыкальные и ещё чего-то. Т.е. вот, большое количество музыкантов, большое количество творцов, равно, как и в моём детстве было два лимонада: «Буратино» и ещё, какой-то просто лимонад. И уже было сложно, когда появились «Тархун», «Байкал», вот это всё… И никому не приходило в голову о них ничего там кричать. Да, сейчас лимонадов тысячи, сотни. И вот вы посмотрите, как выглядит реклама. Там люди с выпученными глазами, с открытыми ртами, т.е. привлекают эмоции.
— Своими внутренностями.
— Да-да-да, привлекают внимание. То же самое и с музыкой. Музыкантов много. Их много глобальных. Их не только в мире много, их и у нас в стране море. Как сказал Шнуров: «Заводы стоят, одни гитаристы вокруг!»
— Все хотят быть музыкантами.
— Почему? Многие искренне.
Вот, работать некому. Т.е. абсолютно ведь верная мысль. Действительно, заводы стоят, все занимаются музыкой.
— Может это и хорошо? Может, хватит уже заводов-то?!
— Ну, как, хорошо, мы же сидим в ботинках, на них железные заклёпки, кто-то должен плавить металл!
— Да, но дело в том, это опять же к нашей проблеме, можно сделать хорошие ботинки, такие, какие носились бы много лет за какие-то небольшие, кстати, относительно деньги. А можно сделать тысячу ботинок, которые все блестят, сверкают, переливаются, но разваливаются через три недели. Вот у меня есть ботинки, я в них хожу уже лет семь и не могу нарадоваться. Я в них могу и дальше ходить. Но таких вещей у нас в мире почти уже не стало.
— Ну, это же понятно, почему…
— Не стало ничего натурального.
— Это вопрос бизнеса.
— И, вот, скажем, советские делались какие-то вещи, они были крепкие. Они были такие неказистые, но они были надёжные. Знаете, пословица: «Советское — значит отличное!» А сейчас всё такое пластиковое, сверкающее и никакое. Оно — пшик — и перестало.
— Так это же неслучайно. Т.е, вот, общаясь с одним автопромышленником, он мне очень чётко обозначил, и все это знают, что машины собираются на определённое количество времени, и, если, например, создать машину, которая абсолютно надежная, не ломается, ничего с ней не происходит, то индустрия встаёт.
— Вот.
— Надо покупать запчасти.
— Вот.
— Ботинки…
— Мы производим мусор!
— Да.
— И делаем это целенаправленно. Мы можем его не производить, мы могли бы делать нормальные вещи, и заводов было бы не тысячу, а один. И он бы не захламлял и не загаживал бы всё.
— И рабочих мест тоже бы было меньше.
— А зачем столько рабочих мест?
— Чтобы люди…
— Зачем людям с утра до ночи рвать пуп и куда-то там рваться и ползти?! Можно сделать столько, сколько надо, а потом наслаждаться и играть музыку, рисовать, танцевать.
— Но мне вот сейчас в этом диалоге мне сложно, я объясню, почему. Потому что в данной ситуации, это претензия скорее к миру, чем к радиостанции, хотя, тут ведь и ещё дальше.
— Микрочипы вставлены в человеческую голову. Микрочипы зла. Микрочипы стремления быть всегда круче всех. Ведь это то, о чём мы до этого говорили. Надо быть самим собой, делать своё дело честно, и не пытаться вздуть на неё сто накручиваний добавленной цены и делать это, захламлять землю.
— Здесь проблема ещё глубже, чем то, о чём мы говорим. Т.е., вот, любой человек, который подписывается на научный журнал, понимает, что, например, вопрос энергетики уже давно решён.
— А также вопрос экологии двигателей, давно уже без нефти можно делать. Топливо другое.
— Он вообще уже решён, в принципе, не в пользу нефтепромышленности. Но никто — там такие большие деньги…
— Это невыгодно.
— …никто не может отказаться от того, чтобы не производить нефть. Это всё…
— Невыгодно кому-то конкретному.
— Невыгодно. Равно, как понятно, что, если все ученые мира, бросятся на проблему излечивания каких-то болезней, наверное, этот вопрос… вопрос решаемый
— Фармацевтика — это сейчас один из самых выгодных бизнесов.
— Да, таблетки — самая крутая вещь.
— Кстати, позавчера читала статью про грипп. Оказывается, прививка от гриппа не только не увеличивает сопротивляемость, наоборот, люди заболевают после неё, а во-вторых, она попадает ненормальным путём сразу внутрь тела не через нос-рот, как мы обычно заражаемся. Минует барьеры, не вырабатывается иммунитет. И, кроме того, вот эти все антибиотики, они выращивают в итоге всё более свирепый штамм, т.е. человек не сам борется (сам бы он поборол этот вирус и дальше бы уже не болел). Вот Пётр болел ветрянкой, это было ужасно. Надо в детстве было переболеть. А когда у всех есть прививки, дети не переболели в детстве, болеют взрослыми. Взрослые болеют тяжело. И получается, что выгодно, что нам вот это всё внушают: что нужно прививки, что нужно антибиотики.
— Здесь, наверное, очень сложно делать какие-то суждения, не имея на то специального образования. Как сложно воспринимать, не знаю, преподавателю джаз-колледжа суждения о музыке от производителя колбасы…
— Ну, ладно.
— …так, наверное, нам о медицине будет довольно сложно беседовать, потому, как всё равно из истории мы знаем, что такие болезни, как малярия, оспа, холера, чума, все эти вопросы были решены именно прививанием, не в смысле скармливанием больным каких-то таблеток…
— Я, вот читала, что, в основном, люди умерли от лечения.
— Ну, слава Богу, нет сейчас эпидемий чумы, холеры, и т.д., поэтому…
— Мы будем песню петь.
— Давайте.
[Исполняется песня «Мама-мама»]
— Звучит финальная песня, вы слушали программу «Воздух», я хочу в конце программы поблагодарить музыкантов коллектива «Ковчег», хочу поблагодарить за интересную беседу и, кстати, за интересные вопросы Ольгу Арефьеву, хочу поблагодарить звукорежиссёров, которые работали на этой программе: Антона Рамушкина; Сашу Асманова; хочу поблагодарить продюсера программы Оксану Черненко, которая устроила нам эту встречу; Вашего директора Сашу за приятное общение. Ну, и хочу поблагодарить свою маму, без которой бы я всего этого не увидел бы и не услышал. И ещё, совсем скоро — следите за афишами — пройдёт концерт группы Ольги Арефьевой «Ковчег», по-моему, в клубе «Апельсин», да?
— В клубе «Точка».
— А, в клубе «Точка» пройдёт концерт 25-го ноября. Приходите, и вы услышите более полную программу, чем ту, которую мы продемонстрировали сегодня. Вот такая вот группа «Ковчег», такая вот Ольга Арефьева, надеюсь, вам понравилось, ну, а мы с вами услышимся через неделю.
— До свидания.
Расшифровка Нади Татаринцевой