Программа «Уральское время» на «Нашем радио». 31 января 2019 г.
…Сейчас время обострённых чувств, яркого восприятия тонкой действительности. И поэты пишут об этом. Сейчас в ходу тонкая образная мистическая речь. И ещё сейчас время осознания – люди формулируют описание нового понимания человеческой и божественной природы, их отношений…
Ведущие: Николай Ротов и Ксения Табашникова
Н.: 94.8 Fm, это «НАШЕ радио», Екатеринбург, программа «Уральское время». Здесь её ведущие – Николай Ротов и Ксения Табашникова.
К.: Добрый вечер всем!
Н.: Сегодня у нас в гостях музыкант и поэтесса – Ольга Арефьева! Добрый вечер.
ОА: Привет!
Н.: Ольга, мы знаем, что вы родились в Свердловской области в Верхней Салде.
ОА: Есть такое дело.
Н.: Как часто вы бываете дома и как часто приезжаете в Екатеринбург?
ОА: В Верхней Салде я вообще никогда не бываю и не ощущаю её своим домом. Екатеринбург, в общем-то, я тоже не ощущаю домом. Но по крайней мере это был город, где со мной происходило что-то интересное, где я закончила музыкальное училище имени Чайковского и ещё перед этим два года училась в Уральском Университете на физфаке. В принципе это были насыщенные интересные годы, хотя очень трудные. Сейчас я об этом не вспоминаю и приезжаю как в какой-то новый город.
Н.: Когда вы в последний раз здесь были?
ОА: Примерно раз в году я здесь бываю с концертами, даже два раза в год.
Н.: Замечаете какие-то изменения, которые происходят в Екатеринбурге? В плане архитектуры?
ОА: Замечаю. Некоторые замечательные старинные кирпичные домики сменились на пластиково-бетонные торговые центры, и меня это, конечно, не порадовало.
Н.: Мне кажется, это сейчас тенденция многих крупных городов.
ОА: Это очень плохо, ужасно.
К.: А если говорить про людей и саму атмосферу города, чувствуете какие-то изменения, или Екатеринбург продолжает оставаться тем городом, который вы помните?
ОА: Мне кажется, всё изменилось и все изменились, и при этом осталось всё так же. Я просто помню тягостную атмосферу. Для меня Свердловск тех времен – это атмосфера. Писательница Ольга Славникова её довольно достоверно описала. Нечто тёмное, мрачное, тягостное, что сопровождало нас. Молодость, гормоны, щемящее ожидание чего-то, и непрерывная подавленность этой мрачной действительностью. Такой гремучий коктейль. Сейчас я этого не ощущаю, но, может быть, дело во мне. Сейчас тут нормальный цивилизованный светлый город, по крайней мере, в центре. Всё вполне спокойно.
Н.: В те годы учёбы, которые связаны со Свердловском, какую музыку вы слушали?
ОА: Не сказать, что я её слушала, я и сейчас-то её не слушаю. Что-то попадалось, что-то слушала, без фанатизма.
К.: Какое место вы можете назвать своим домом?
ОА: Интересный вопрос. Хороший, в точку. Я думала об этом. Я всё больше ощущаю какую-то отвязанность от точек. Во мне есть внутреннее стремление не быть привязанной. Я поняла, что дом – это моя голова, я везде буду заниматься одним и тем же, потому что мне немного надо. Моя голова, компьютер, гитара – и та может быть, и другая. Я могу взять игрушечную гитару с собой в поездку, чтобы не портить хорошую. Играть там на ней, и нормально, пусть она фальшивит, пусть у неё строй не такой. В общем, я не ощущаю домом сейчас ничего. Москву я активно не люблю. Я сейчас влюблена в Питер, но в нём я тоже ощущаю себя в гостях. Я немножко сторонний человек.
Н.: А есть город какой-то, где вы очень комфортно себя чувствуете? Где вам нравится находиться в пространстве.
ОА: Комфорт – это вообще не моё хорошее состояние. Мне нужно, чтобы меня ничего не беспокоило, но в принципе для творческого переживания мне нужно ощущать какое-то вот это…
К.: Нерв.
ОА: Какой-то нерв что ли, да. Вот он для меня есть в Питере. Питер – это, кстати, нервный город. Он очень тонкий, художественный, болезненный, очень красивый, нежный, открытый и сумасшедший. В этом смысле, пожалуй, в Питере мне лучше всего. Но это состояние нельзя назвать комфортным или приятным.
Н.: Хорошо, я предлагаю сейчас прерваться хотя бы на одну песню, после чего – продолжить наш разговор.
[Звучит песня «Не верьте мне»]
К.: Ольга, вы в прошлом выходе начали говорить нерве, который даёт возможность вашему творческому началу проявлять себя. Если говорить о современных поэтах и музыкантах – есть ли разница в мироощущении, чувствуете ли вы? И наблюдаете ли вы за современной поэзией?
ОА: За поэзией не наблюдаю, не нахожусь, честно говоря, в потоке и в курсе. Но, конечно, мне иногда попадаются какие-то стихотворения, и я всегда чувствую стихотворение – хорошее оно или плохое, или есть третий вариант – я его не понимаю. Насчёт изменений в поэзии сейчас я подумаю. То, что было раньше, я уже говорила – это было ощущение тёмного гнёта, тесноты, спелёнутости. Вся поэзия, так или иначе, кричала об этом. Вся – не вся, но какая-то. Сейчас совершенно другая тема, сейчас время обострённых чувств, яркого восприятия тонкой действительности. И поэты пишут об этом. Сейчас в ходу тонкая образная мистическая речь. И ещё сейчас время осознания – люди формулируют описание нового понимания человеческой и божественной природы, их отношений. Это для меня немножко ново. Стихи – это далеко не просто красивая штука, хотя момент абстрактной красоты всегда важен. Это ещё и способ эту действительность обосновать и преобразовывать. Мне так кажется, что сейчас на гребне люди, которые прозревают важные вещи о нашей невидимой жизни, улучшают её понимание. Я не знаю, что я сказала сейчас. Сразу возникает вопрос – раньше не так было? Раньше тоже было. Я описываю собственное сознание, как я мыслила раньше и как я мыслю сейчас.
К.: Буквально недавно мы брали интервью у питерского поэта Лёхи Никонова, и он очень ёмко и чётко описал ситуацию в поэзии.
ОА: Ну-ка, ну-ка.
К.: Я даже процитирую: «Модернизм – это пьяные, постмодернизм – это поэты с бодуна, а метамодерн – это когда поэты протрезвели, и это означает искренность. Запрос на ту самую искренность, которую они транслируют».
ОА: Очень хорошо, особенно слово «искренность».
К.: Ёмко.
ОА: Да-да-да. Вот этот какой-то улёт, раззудись мозга – это всё для меня сейчас не очень актуально. Для меня сейчас актуально увеличить понимание того, что происходит с нами, и как устроен мир. Сейчас мой ментальный круг это постоянно обсуждает. Например, какие-то детали человеческих отношений, манипуляции друг другом, тонкие равновесия мира. Ну и, понятно, нечто, что нас всех непрерывно напрягает, раздражает. Непрерывное разрушение мира вокруг, разрушение добрых сознательных вещей и неописуемый моральный кошмар, который лезет изо всех щелей. В этом смысле я не могу сказать, что – вот, то время было тяжёлое, а сейчас лёгкое. Всё как-то перераспределилось, не стало проще. Но, пожалуй, мне стало интереснее, потому что я взрослее, и я долгое время привыкала смотреть. И поэтому сейчас что-то вижу. Осознавалка не остаётся без работы.
К.: Мне кажется, мы сейчас переживаем такую реструктуризацию, полную перестройку взглядов. Время меняется. Если говорить про девяностые, то это ты просыпаешься и не понимаешь, где ты находишься, что происходит. А сейчас закладываются какие-то базовые принципы. Если смотреть на молодое поколение, совсем юных двадцатилетних ребят – это уже совершенно другие люди с иными взглядами. И на жизнь, и на творчество, и на ту же литературу, на музыку. Уникальность нашего времени, наверно, в том, что мы можем наблюдать в диахроническом подходе нескольких эпох и видеть, что формируется что-то новое. Лично для меня пока непонятно, прекрасно это или ужасно.
ОА: Просто одновременно обострились все тенденции. Есть запрос на искренность, прозрачность, бескомпромиссность. Это даёт поросль людей, которые становятся волонтёрами, которые делают сильные шаги в направлении бескорыстия и попытки улучшить этот мир. И одновременно выросли абсолютно циничные вообще не люди, а какие-то грибы, которые хотят паразитировать на возможности где-то урвать.
К.: Режим купи-продай, да?
ОА: Ну, купи-продай душу. В идейной части главные проблемы. И вот эти две тенденции совершенно противоположны, но они одновременно. Можно сказать, что сейчас время прорастания урожая. Жатва скоро.
Н.: Через сколько прорастёт, как вы думаете?
ОА: Всё проросло уже.
К.: Самое ужасное, что мы знаем, что забросили в землю. Мы это прекрасно помним, мы видим этих людей, которые забрасывали. Эта метафора, это сравнение с урожаем меня немножечко пугает, потому что мы прекрасно знаем, что там может прорасти.
ОА: Да, я бы ещё сказала, что в советское время мы были все в заборах. Нас не пускали никуда и впихивали в голову две вещи: разумное-доброе-вечное и партийную идеологию, в которую лично я ни одну секунду не верила с самых младых ногтей. Я видела эту фальшь. Потом во времена перестройки заборы рухнули, хлынул полный цинизм – «продай на органы своего ребёнка», если совсем довести до абсурда. Этот моральный беспредел снёс все заборы, и они же не давали нам дышать. То есть это было и хорошо, и плохо, что заборы слетели. Я бы сказала, сейчас есть интересная моральная дилемма – мы снова обросли заборами. Нас снова сажают в тюрьмы просто по факту того, что просто по улице идёшь. Ты идёшь между множества заборов, бесконечно проходишь череду охранников и сканирований. Для меня это интересная морально-философская дилемма: что лучше – жить в якобы безопасном мире, где тебя непрестанно контролируют, или жить в мире беспредельной свободы, где вылазит всякая пакость из людей, и её никто не сдерживает. Это такой вопрос, как болеть гриппом или не болеть? И я про себя начинаю думать, что я не хочу жить в мире заборов, я хочу жить в мире, где все приобрели или приобретают иммунитет ко всякой пакости. И когда человек приобретает иммунитет, то он на подлёте вычисляет, как в него внедряется вирус. В том числе в его сознание. Вирусы — это, например, установки, что за что-то материальное или властное можно продать что-то бесценное. Человек либо на подлёте этот вирус обезвреживает своими собственными антителами сознания, либо он этим заболеет, переболеет, умрёт и до свидания. Но система рано или поздно как-то сама очистится. Я бы хотела жить в мире, в котором люди сами по себе моральны, потому что такова их внутренняя природа, их не нужно постоянно отслеживать, сканировать и постоянно бояться, что кто-то из них дурак и сейчас всех взорвёт. Я бы хотела жить в обществе высокоразвитых и свободных людей. Как бы это странно ни звучало.
Н.: Ольга, давайте прервёмся буквально на одну песню, после чего вернёмся.
[Звучит песня Atlantida project «Разум»]
Н.: Ольга, мы как раз говорили о свободном морально развитом поколении. На днях задержали рэпера Хаски. Вы знаете эту историю?
ОА: Я не знаю, поэтому не знаю, что сказать.
К.: На самом деле это вопрос о запрете на свободу самовыражения, запрет музыкантам выступать.
Н.: Некоторым молодым артистам начали запрещать выступать в клубах, находя всевозможные поводы, находя в текстах призывы к агрессии, к чему-то ещё.
К.: Против правительства и вот такие вещи.
ОА: Ну тогда конечно! (смеётся)
Н.: Это не кажется вам возвращением в те времена?
ОА: Мы сейчас как раз об этом говорили. Искренность, открытость, свобода предполагает, что всё произносится вслух, и все возможности открыты, в том числе плохие. И если ты дурак, то ты туда бежишь – в наркоту, в суицид, в терроризм или просто в дурь какую-то. Но на самом деле в человеке заложена тенденция жизни, а не смерти. И вот это «назло маме уши отморожу» возникает, потому что у ребёнка или у подростка накопилась огромная обида, лютая несвобода, ярость в связи с тем, что его унижали, оскорбляли, давили, ему не доверяли. Что старшие за счёт него выплясывали и самоутверждались. На самом деле, наш мир нуждается не в запретах, а в психотерапии! В разборе завалов.
К.: Я как раз хотела сказать, что мы живём в мире незамкнутых гештальтов, с которыми работать, работать и работать.
ОА: Да. «Отличный» способ воспитания – запретить детишкам искренне самовыражаться, говорить яркие смелые провокационные вещи. Это снова посадить их в эту же тюрьму, всё обязательно потом опять взорвётся. Совершенно другой путь – разговаривать об этом с ними, и со взрослыми разговаривать. И хорошо то, что сейчас пошёл разговор о семейном насилии, о насилии над детьми, о психологическом давлении, которому человек непрерывно подвергается, о вранье, которое молодежь и вообще каждый постоянно видит, слышит и не может с этим ничего сделать. Это очень хороший и важный разговор, он направляет силы человека в конструктивные стороны, а не в разрушительные.
Н.: Некоторые же даже не понимают, что о таких вещах надо разговаривать.
К.: Но тяжело говорить об этом.
Н.: Есть же какие-то семейные правила: пойдешь туда – получишь то, сделаешь то, тогда мы тебя отпустим гулять, грубо говоря.
ОА: К счастью, сейчас есть соцсети. Это очень большое подспорье для того, чтобы всё тайное стало явным. Чтобы эти невысказанные предустановки, что так должно быть, почему-то, без объяснения – вдруг начали обсуждаться. А почему так? И с какой целью происходит то и другое? Зачем отец сыну говорит: «Сейчас ты не пойдёшь туда-то»? Потому что он ему добра хочет, или потому что он на нём отыгрывается за свои собственные комплексы?
Н.: Наверно, его так воспитывали, что с сыном надо строго.
ОА: Просто сам отец точно такой же обалдуй. Ребёнок это видит и тоже обалдуем растёт. Потом его начинают затрещинами по затылку загонять в рай. Никого загнать в рай невозможно, человек сам хочет быть счастливым и творить. И даже лень в человеке возникает как протест. Он не хочет, чтобы его насиловали ментально, морально, психически, поэтому он просто ложится пластом и говорит: «Я ничего не буду делать». Если человеку дать свободу, то после того, как вылезет весь мусор, вся эта пена сойдёт, что он будет делать? Всё равно он будет как-то обустраивать жизнь, смотреть на красоту, хотеть счастья. То есть деструктивность с конструктивностью не то что бы антагонисты, они просто сплетены.
К.: То есть можно сказать, что деструктив – это следствие постоянной стабильной ретравматизации человека?
ОА: Постоянных травм, да. И постоянного насилия. Особенно в нашей стране и ещё в нескольких, типа Северной Кореи. У нас очень большой уровень государственного и семейного насилия, поэтому все люди травмированы. Это у нас такая традиция, цепочка. И чтобы её прервать, мы должны это всё рассмотреть под лупой, обсудить, обдумать и себе сказать, как это исцелить? Как изменить свои реакции?
Н.: А как это сделать? Сделать специальные форумы?
ОА: Они есть, я, кстати, регулярно их читаю. Не форумы, а просто группы, каналы, где обсуждаются отношения, например, в семье или с родителями. Это всё очень интересно и актуально. Это, кстати, для меня актуальнее, чем слушать музыку, потому что музыка во мне и так есть. А многие психологические вопросы можно решать в уме, не обязательно попадать в сложные ситуацию реально. Поэтому я и хочу сказать, что это прекрасная штука – возможность общаться через интернет и читать психологическую литературу. Или какую-то ещё, художественную.
Н.: А вот если о психологической литературе, какие бы вы книги порекомендовали? Каких авторов?
К.: Или вообще что почитать, может, ресурсы какие-то?
ОА: Я не читаю авторов определённых книг. (смеётся)
Н.: Ну хорошо, может, художественная литература, которые бы вы порекомендовали прочитать?
К.: Которые помогут с проблемой абьюза, не побояться её в себе увидеть и признать. Может, с помощью каких-то художественных инструментов можно человеку помочь это сделать? Главное же – чтобы сделать первый шаг, нужно признать, что в тебе эта болячка есть и разглядеть её.
ОА: Мне кажется, сейчас дети такие продвинутые в интернете, они всё сами найдут. Слава богу, что оно есть, а дальше уже все всё найдут. А если говорить о книжках, то я недавно прочитала книжку, которая мне очень понравилась. Она вообще не об этом, это Слава Курилов «Один в океане», довольно известная история. Я её прочитала с огромным наслаждением, и она, пожалуй, о том, о чём мы сейчас с вами говорим – о свободе и несвободе, о риске и выборе. Эта история о том, как дядька поплыл на океанском лайнере к экватору на экскурсию. В советское время была такая специальная экскурсия, маршрут не заходил ни в какие страны, потому что нельзя. (смеётся) Корабль был огромной махиной размером с высоченный дом. Многоэтажная махина, я забыла, сколько этажей, там тысяча людей была. Они там пили, ели, веселились, а он готовил побег. И он спрыгнул с её огромной высоты и потом трое суток плыл и доплыл до Филиппин. С одной стороны, книга об этой истории, которая сама по себе несет интенсивный саспенс. С другой стороны, он описывает свои переживания о том, как он с этим побегом теряет своих близких, всё своё прошлое, теряет полностью судьбу, свою страну. А с другой стороны, он хотел уйти из тюрьмы. Он ведь был невыездным, а хотел быть океанологом, но его не пускали ни к каким океанам! И как он плыл эти трое суток, с ним в это время чего только не было. И акулы плыли, и его обжигали какие-то морские твари, и буря была, и гроза, и течение его мимо земли снесло, и на рифы его кидало, и огромные волны накрывали. Вообще неописуемо то, что он пережил, но самая главная часть в этой книге не эта, а другая – как он стал человеком, который всё это смог перенести. Оказывается, Слава Курилов – достигший йог. Он долгое время занимался йогой, и безумно интересна часть, где он описывает, как он ею занимался. Это вообще взорвало мне мозг, некоторые вещи я никогда не слыхала.
К.: Вы практикуете йогу, да?
ОА: Нет, я не йог-практик. Я просто занимаюсь как физкультурой тем, что подвернётся, под настроение. Иногда танцы, иногда йога. А то, как он этим занимался – это другой уровень, фанатичный. Например, там есть опыт левитации, который он пережил. Как это было для него неожиданно, и как он испугался. И от испуга выскочил из состояния. Или вот эти лавины сатори, которые его, можно сказать, одолевали. Описания этих состояний – вот, пожалуйста…
К.: Напомните, пожалуйста, название ещё раз нашим слушателям.
ОА: Слава Курилов «Один в океане». В интернет-магазинах книжка есть. Вот она мне сейчас показалась наиболее яркой, классной и позитивной. А если мы бесконечно говорим о травмах, о плене, о тюрьме – это какая-то очень унылая история получается. На самом деле мы говорим о красоте и свободе.
К.: Оказывается, ещё и фильм есть по этой книге.
Н.: Предлагаю прерваться на одну песню и вернуться в студию.
[Звучит песня «Асимметрия»]
Н.: Ольга, у нас остаётся не так много времени, хотелось бы затронуть музыкальную тему – перейти к группе «Ковчег». Чем сейчас живёт коллектив, что планируете?
ОА: Слово «коллектив» меня немножко ставит в тупик. На самом деле мотор – я, и «Ковчег», в какой-то степени – это я. Я каждый раз что-то выдумываю, и это всех приводит в состояние офигения. И каждый раз это большой вызов – и для меня, и для музыкантов, и для зрителей. И в этом смысле говорить о каких-то планах… Есть мои процессы, которые очень интенсивно идут – они в основном идут во мне. Я пишу песни, монтирую видео, научилась делать аранжировки через программу на мобильном устройстве. Тут у меня происходит страшно бурный поток. А с группой, к сожалению, сейчас ситуация такая – в стране с финансами всё хуже и хуже с каждым днём. Наши гастроли группой перестали тянуть приглашающие города. У нас остались крупные концерты в Москве и в Питере. Поэтому с группой всё сложно, ребята переживают, им стало трудно, и у них появились ко мне претензии, хотя я не знаю, как этому делу помочь. Притом, у меня-то всё происходит, и со страшной силой, потому что я очень трансформируема и непривязана. Я могу не то чтобы всё, что угодно, но да, я такой немножко ниндзя-самурай,. Который всё время занят своей творческой игрой. И да, поэтому возник вариант с сольными концертами. Несмотря на то, что все считают, что сольник – это человек с гитарой, это достаточно полноценный концерт, в котором присутствует многое. Во-первых, это не сольный, а с-Ольный, со мной Лена Калагина. Она играет на перкуссии и, самое главное, поёт вторые голоса. Поэтому мы уже как Саймон и Гарфанкел. (смеётся) Уже возникли оркестровые моменты, можно сказать. Во-вторых, я использую в части концерта аранжировки, которые я сделала. Я очень сильно ими увлеклась, много их сделала, но пока они ещё непричёсанные, необтёсанные. Они нуждаются во вмешательстве руки профессионального звукорежиссёра, который их разберет по деталям, прочистит, сбалансирует. Вот этого пока не произошло. Но всё равно они неплохо звучат. Меня этот момент очень увлёк, хотя группу очень испугал. (смеётся)
Н.: А что за программа? Мне прямо интересно.
ОА: Программа GarageBand. На деле есть ещё целый ряд других программ, это не единственная и не лучшая, просто она мобильная. Люди с разных сторон заходят. Там есть библиотека звуков, библиотека петель и вполне хороший момент синхронизации по тональностям и темпам. Всё это собираешь, и внезапно получается музыка! Я просто много лет играю с группой, примерно знаю, чего хочу и как всё устроено. Но некоторые вещи с группой я услышать не могла. У каждого есть какая-то своя колея, привычный звук – у басиста, у барабанщика. И всё, ты этим связан. Что бы ты ни делал, всё равно получается автомат Калашникова. Есть такой анекдот, знаете?
К.: Да-да-да, прекрасный. (смеются)
ОА: Ну вот, а тут я дорвалась до электронных необычных звуков, до новых для меня возможностей, поэтому пока немножко в упоении. Хотя это оказалось дико запарное дело, очень кропотливое. В какой-то момент мне надоедает и я бросаю. В общем, сейчас много этих аранжировок, может быть какие-то из них будут потом выпущены.
К.: А можете рассказать про свой тренинг «Человеческая комедия»? Что это, для кого? Это театральная история или это для абсолютно любого человека?
ОА: Вся жизнь – театр, и это действительно так. У меня был довольно большой кусок жизни, когда я прямо-таки сильно увлеклась театром. Но тут нужно определить, что подразумеваем под словом «театр». Потому что люди себе иногда представляют нафталиновые дворцы с постановками в стиле соцреализм или в костюмном стиле дворцовой интриги. Для меня театр оказался ещё одним способом игры, взаимодействия сознания с подсознанием, скажем так. Ещё одним выразительным средством, которое я как-то не знала, не ценила, не встречала, а потом вдруг я встретила. Настоящее, то, что меня пробило. Я поняла, что это целая сказка, целый мир. У меня иногда возникает ассоциация, как в «Приключениях Буратино» эту дверку они открыли. Они искали её целый фильм, и он кончается тем, что они вышли к зрителям. На самом деле, в этот момент только всё начинается. В общем в тот момент, когда со мной всё это произошло и я поняла какие-то вещи – я начала вести тренинг. В начале просто для того, чтобы делать упражнения в компании. Я о них многое узнала, и они хороши, когда их практикуешь. Мало знать какое-то упражнение, нужно его делать достаточно долго и достаточно внимательно. Это требует мотивации. Кстати, сейчас это самый дефицитный ресурс. Потому что пожалуйста, все двери открыты. Захотел вышивать – открыл в ютубе ролик как вышивать. Захотел монтировать кино – открыл в ютубе как монтировать кино. В общем, делай всё, что угодно, учись всему, чего угодно.
Н.: Остаётся только определиться.
ОА: Остаётся только делать!
К.: Делать – это самая большая проблема. Делать! Берёшь и делаешь!
ОА: Для меня тренинг стал такими рамками, которые меня поддерживали. Мы собирались с группой и очень увлечённо играли в вещи, в которых нет обыденности. Это продолжалось в режиме раз в неделю по 12-14 часов, шесть лет. За это время был пройден очень большой путь, в том числе и мной, в первую очередь мной. Потому что упражнения нужно объяснять, формулировать, за всем нужно следить, смотреть, правильно ли идут процессы. Я получила грандиозный опыт. В тот момент мы это ещё и на сцену выносили. Я бы сказала, что мы даже немножко перебарщивали с театром на сцене. Сейчас, мне кажется, это вошло внутрь меня. Я перестала на сцене играть внешними средствами. Всё больше внутри. И я поняла, что сила артиста на сцене состоит в том, какие миры он транслирует из своего воображения. То есть, всё самое главное на концерте происходит в невидимом спектре. Но чтобы к этому прийти, нужны были годы занятий. Когда прошли эти шесть лет, постепенно всё начало рассасываться – я начала реже вести тренинг, реже ставить спектакли. И сейчас я это делаю только иногда. У меня есть много того, что я могу показать и дать человеку даже просто пришедшему с улицы. Вы спросили, для кого это? Для артистов или для простых людей? И для тех, и для других. Сколько человек сможет унести – зависит от его личной ёмкости. Но точно не будет скучно или как-то невыносимо сложно. Я научилась задачи и информацию давать плотно, интенсивно, осмысленно, понятно. От человека мне нужны только бескомпромиссность, внимание и присутствие. Если есть запрос на тренинг, я его делаю. Если есть какие-то люди, которые его хотят. Но иногда мне самой хочется, тогда я объявляю занятия в Москве, в Питере. Когда у меня есть лишние силы. Но они есть не всегда – у меня для них очень много применений. Но они есть, и тренинг остался дорогой моей частью, очень важной.
К.: Последний вопрос, который задам. Учитывая весь спектр вашей деятельности, может быть, вы можете рассказать, как не расплескаться? Как распределить эту силу, мотивацию, осознанность на всё, чем хочется заниматься?
ОА: Я не вижу трагедии в том, что человек переключается. Что он какие-то ниточки бросает, потом восстанавливает. Я заметила по своей жизни, по крайней мере так у меня – на какой точке я остановилась, с той потом и продолжаю. Пусть был перерыв в пять лет, пусть был ещё какой-то перерыв, не знаю. Но то, ты уже приобрёл – в тебе остаётся. А рассасывается, растворяется только то, что ты не присвоил, не пережил. Скорее, вопрос стоит, как всё, что делаешь, переживать максимально правдиво, интенсивно, глубоко и качественно. Вопрос только качества, а количество как-то следует из самой жизни. Задачи такие, сякие. Кроме того, я понимаю, что все задачи, хотя выглядят разными – это грани одной какой-то задачи. Они друг друга взаимодополняют. Может быть даже есть смысл в том, что человек позанимался танцами и переключился на пение, позанимался пением и переключился на съёмки кино, потом начал мастерить что-то руками, а потом снова вернулся к танцам, но в виде йоги или в виде путешествий. Это всё наша жизнь, она остаётся цельной, несмотря на переключения. Единственное, чего бы я сама не хотела делать и другим бы не советовала – это делать то, чего не хочется. Не надо делать то, чего не любишь, что внутренне отрицаешь, то, что вызывает внутренний протест. Не надо делать то, что является лживым, фальшивым или ради денег. Надо как вода протекать мимо этого всего и находить возможность избежать, не ходить не по своим путям, только по своим. Всё время себя спрашивать: я хочу сюда или нет?
К.: Всё это про осознанность.
ОА: Я очень боюсь таких слов. Как скажешь: «Будьте осознанными!» И все такие: «Ааа! Блин, точно. Мы, наверно, неосознанные». Это слова, за которыми ничего не стоит. Я больше люблю конкретные вещи, что конкретно делать? (смеётся) Или чего конкретно не делать. А такие слишком широкие понятия пугают.
Н.: Ольга, спасибо вам огромное. Спасибо, что нашли время и пришли. Нам очень приятно было с вами поговорить.
ОА: Спасибо, и мне приятно.