Интервью для «Областной газеты» (Екатеринбург). 23 мая 2014 г.
…На гастролях я почти всегда выхожу после концерта в холл, к зрителям, чтобы пообщаться. Это как фокус с разоблачением — чтобы люди могли посмотреть поближе, увидеть прыщик на лбу, пересохшие губы, усталость под глазами. Чтобы не было подмены живого человека образом. На сцене, безусловно, должно происходить волшебство. А в жизни ты остаёшься обычным человеком.
Наша встреча с Ольгой Арефьевой должна была состояться за час до концерта её группы в Екатеринбурге — но не сложилось. Арефьева заснула в гримёрке на сдвинутых стульях: накануне она с аншлагом дала большой концерт в Челябинске, затем — бессонная ночь в дороге, снова настройка аппаратуры, репетиция, аншлаг. Пообщаться удалось только наутро. Пили чай. Ели хлеб («Чем богаты…»). Говорили. Ольга сидела у окна съёмной квартиры, за которым — огромной декорацией — Екатеринбург. Город, в который она, уроженка Верхней Салды, теперь возвращается только на гастроли.
Какая я Арефьева? Я Оля!
— Когда в последний раз гуляли по Екатеринбургу?
— В прошлый приезд. Всё поменялось, стал город Екатеринбург, а был Свердловск. Я очень привязана к архитектуре, она мне дорога, и вот смотрю, например — целая старинная улица Вайнера полностью снесена, здания заменены на торговые центры. С другой стороны, за эти годы город стал менее запущенным, как-то оптимистичнее выглядит. Раньше, я помню, это было что-то мрачное, сейчас — нет, вроде обычный город. Может, дело во мне?
— Вы два года проучились на физическом факультете УрГУ, а потом поступили в музыкальное училище. Почему?
— Как только понимаешь, что сделана ошибка, надо исправлять. Вспоминаю, как у нас в школе проводили тестирование в целях профориентации. У меня обозначились склонности «человек-человек» плюс «человек-художественный образ». Конечно, это правда! Только какие профессии предлагались? «Продавец в художественном салоне»… Даже не было намёка на профессию актёра, например. Чтобы не давать надежд, наверное, они же лишние? Родители получили университетское техническое образование. Они, конечно, хотели, чтобы я пошла по их стопам. Мысль о музыке вообще не допускалась — у меня даже не было музыкальной школы. Убеждали меня, что мне нужна «нормальная» профессия, а петь можно и на досуге. В школе я легко справлялась со всеми предметами. Но на физфаке сразу произошёл переход на совершенно другой язык и другой уровень. Лекции состояли из того, что доску много часов подряд исписывали формулами, а лектор лишь произносил вслух эти буквы, почти никаких человеческих слов. Группа разделилась на тех, кто в этом плавал как рыба в воде, и тех, кто просто «плавал». Я мужественно сдавала все экзамены и была на хорошем счету. Но меня изнутри изводило сильнейшее ощущение, что я делаю совершенно не то, трачу время, упускаю шансы, ломаю судьбу. Пришлось объяснять, почему я хочу уйти. И мне даже пошли навстречу: я взяла документы, но могла вернуться в университет, если бы не поступила.
— Много в вашей нынешней жизни людей из Свердловска?
— Не осталось особо. Звоню, когда приезжаю, своему педагогу — Валерию Борисовичу Гуревичу. Перед концертом ни на что нет времени, да и нельзя думать о чём-то, кроме него. А вообще, я не сторонник того, чтобы регулярно всем близким и далеким рассылать открытки. И встречаться только ради того, чтобы засвидетельствовать почтение. Сейчас в соцсетях есть напоминания о днях рождения. Многие отмечают, что это породило много формальных, ритуальных поздравлений, когда человек на горизонте появляется ровно раз в году. Зачем? Отношения бывают здесь и сейчас. И люди встречаются, чтобы что-то происходило в настоящем моменте, а не чтобы делать вид.
— Стало быть, с одноклассниками тоже не осталось контактов?
— Они приезжали как-то на концерт в «Щелкунчике» целой компанией, подошли ко мне — это был хороший момент. Да, пообщались, посмотрели друг на друга. Но на вечер встречи одноклассников я, конечно, не поеду. У Воннегута в «Колыбели для кошки» было понятие «карасс» — люди, связанные какой-то, может, странной, судьбой, и «гранфаллон» — ложный карасс. Например, люди, которые учились в одном колледже, должны называть некую тётеньку «мамуля». «Мыжехиппи», «мыжерокеры» — это тоже не про меня. Как выяснилось, мне совершенно не важно, сколько человеку лет, каков его социальный статус, из какого он города. Главное — смысл встречи: может быть, мы одни и те же вопросы сейчас обдумываем. Кстати, в этом смысле Интернет — хорошая вещь. Постоянно я очень осмысленно общаюсь по переписке с совершенно незнакомыми людьми. Это совсем не то, что «Да ты чё, мы ж с тобой в колхозе были!» Кстати, вообще-то недавно в Челябинске после концерта мы долго гуляли и разговаривали с одним знакомым по университетскому колхозу. На картошке он был заводилой, пел «колхозные» песни, и все за ним воодушевлённым хором. Они были для нас почти гимнами. По вечерам происходили такие коллективные радения, общий экстаз — и это после тяжеленной работы, недосыпа, килограмма грязи на каждом сапоге и мокрой одежды. Потом на волне борьбы с пьянством, когда пришёл Андропов, его из универа выгнали. Никакой карьеры он не сделал, ничего не добился по житейским меркам. Но вот встречаю — живой и настоящий. Не спился, не погиб, не стал обывателем. И нам было о чём поговорить.
— Вам не приходилось быть таким заводилой?
— Я вообще не компанейская, не тот человек. Да, всегда просили сыграть что-нибудь. У людей есть стереотип: человек с гитарой = душа компании. Или как в фильмах: «Ах, Роза сейчас споёт для гостей! Ах, Роза, спойте! Мы все аплодируем!» И Роза, зардевшись, встаёт и начинает петь романс. Вот это — абсолютно не моя история. Для меня песня — хрупкий, особый, где-то даже религиозный акт. Поэтому смущает момент помещения его в неподготовленную среду, и важны соответствие ситуации и дистанция от обыденности.Я не пою человеку прямо в лицо, мне сложно это сделать в компании. Вот если мы будем все вместе петь — другое дело. На деле это не я пою людям, а мы вместе обращаем внимание в «прекрасное далёко». Мы все должны в одну сторону развернуться и настроиться, и от них тоже очень многое зависит. Это очень честный процесс, поиск тонких резонансов. Никто никого не развлекает, от зрителя требуется соучастие.
— А на концерте?
— На концерте происходит некая мистерия, совместный вылет в несказуемые сферы. Знаете, между концертом и службой в церкви есть что-то общее: и там, и там возникает соборность.
— Как в вашей же песне: «Вместо концерта пою молитву»…
— Да. «Путала жесты: захлопать или перекреститься» — строчка из книги про Ефросинью.
— А каковы ваши отношения с православием?
— У меня был период, когда я верила в православие. Потом для меня оно просто рассыпалось на картонные декорации. Я увидела такое количество дутых объектов, несообразностей, формальных ритуалов и фанатичных вещей, которые опираются на догматизм и ограниченность… Настолько меня это оттолкнуло, что я перестала общаться с церковью. Не могу играть в эту игру, там слишком много фальши. Но это не означает, что я отрицаю высший мир. Я отрицаю фальшь. Конечно, продолжаю восхищаться религиозной архитектурой и музыкой, дружу со многими православными. Но фанатизм, желание насильно других неумно и агрессивно поучать жизни — Христос называл это фарисейством, бревном в глазу — не по мне.
— В «Асимметрии» есть такая фраза: «Я — мешанина из женщины и мужчины». Сегодня достаточно часто у музыкантов встречается некоторая андрогинность. К вам это относится? Или просто строчка к слову пришлась?
— Да, я заметила, что у меня процент песен, где я пою от мужского лица, очень большой. Я не играю в переодевания, просто иногда ощущаю себя говорящей от лица той и другой энергии. При этом, безусловно, являюсь женщиной. Наш мир — это взаимодействие мужской и женской энергии. То, что мужчины и женщины вынуждены вечно друг за другом бегать, делает жизнь очень беспокойной. Кто-то пошутил, что разделение на мужчину и женщину — лучшее изобретение для шоу-бизнеса. Но на каком-то уровне развития человек должен стать цельным, перестать быть половинкой. Разные пути к этому есть. Либо найти свою половину — супруга, с которым вы станете одним целым. Далеко не всем везёт, но бывают идеальные случаи. Ещё вариант — самому научиться быть и тем, и другим. Самому вырабатывать вторую, дополняющую, энергию. Может быть, третий путь есть. Да, есть третий. Рыцари посвящали себя Прекрасной Даме, монахи — Богородице. Или любимый где-то далеко, может быть, умер. Как пелось в рок-опере — «тридцать лет в ожиданьи прошло, ты в пути, ты всё ближе ко мне»… Может, второй и третий путь — одно и то же, потому что «внутри» и «снаружи» — очень условные понятия. Мир и внутри нас, и снаружи одновременно. И мы одновременно и его творцы, и игрушки в могучих волнах. Мне кажется, мужская и женская энергии могут передаваться через расстояние, время и даже миры. На каком-то уровне — уже безлично. Это не переодевание мальчика в девочку. Это приподнятие над гендерной парадигмой. И оно ни в коей мере не означает ненависти к человеческой сексуальности. Напротив, это очень зрелое её понимание. Многие искусства и профессии, по сути, и есть стремление познать красоту человека, насладиться ею, слиться с ней. Танец, живопись, фотография, кино, врачевание. На каком-то уровне понимаешь, что любовь — вовсе не соприкосновение тел. Дело в чём-то другом. Одни люди могут настойчиво биться телом в тело, но не высекать ничего, кроме скуки, а другие будут полыхать потрясающим, творческим пламенем любви, даже находясь на разных континентах. Ещё позже начинаешь понимать, что энергия любви вообще не привязана к конкретному объекту. Это мы её привязываем. На самом деле любовь — это наша корневая энергия, управляющая жизнью, творчеством, пониманием красоты, нашими демиургическими способностями. Ею мы творим мир. Признак того, что человек владеет своими энергиями — то, что у него всегда хорошее настроение, мудрость, доброта к людям, невзирая на их страсти и недостатки.
— Вы осваиваете новые техники или новые инструменты в музыке?
— Ну нет такой цели — освоить как можно больше инструментов. Всегда есть какая-то практическая задача. Скажем, без гитары я бы не смогла, надо на чём-то играть, когда сочиняешь песни. В училище и институте был предмет «общее фортепиано», я в целом поняла, как на нём играть, но, конечно, я не пианистка. Могу сочинять песни, играя на фортепиано, немного по-другому гармонии и ритмы складываются, интереснее. Когда понадобилось освоить барабан, шейкер, бубен — в общих чертах разобралась. С удовольствием занимаюсь ритмом, тема оказалась сложной, глубокой и далеко идущей. И полезные это инструменты, особенно когда выступаем малым составом, и на сцене не сидят два перкуссиониста и барабанщик. Дополнительная краска. Правда, девяносто процентов моего внимания находится в голосе, поэтому сложных одновременных задач себе не даю.
— Сегодня вы не только поёте, но и занимаетесь пластическим искусством, основали театр «Калимба». А когда вы начали заниматься движением?
— По-хорошему, должна была начать в детстве, но этого не случилось. Я помню, как лет в шесть в Верхней Салде меня отвели в балетный кружок в ДК имени 1 Мая. Там преподавательница немедленно начала на меня орать. Делаем плие и она: «Садишься как на горшок!» Я попала не на первый урок, а она, видимо, объясняла всё раньше. И мне это так не понравилось, что я больше туда не пришла. Но на самом деле сейчас жалею. Неправа была преподавательница, надо было чуть-чуть помягче ввести в этот мир и объяснить, как делать, прежде чем чего-то требовать. Ещё у нас там был цирковой кружок, я как-то заглядывала в двери — но мне даже в голову не пришло пойти туда, казалось — это что-то странное, далёкое. А сейчас думаю: сколько бы полезного я там узнала! И вовремя, а не потом, когда уже сложно учиться таким вещам.
— Вы жонглировали вчера на концерте. Трудно это?
— Научиться жонглировать трёмя шариками человек может даже за одно занятие — по крайней мере, понять, как это делается, сделать несколько, пусть кривых, но по сути верных движений. Дальше надо оттачивать чистоту линий и увеличивать количество бросков. А потом начинать изучать разные трюки. И если этим заняться, предела нет. Конечно, жонглирование занимает любое количество свободного времени. Но зато пока ты этим занимаешься, ты необыкновенно счастлив. Жонглируешь — и что-то происходит в голове особое, интенсивный поток, ощущение интереса и смысла. Даже приходит в голову сравнить жонглирование предметами с управлением событиями. Мозг начинает мыслить более объёмно, решать пространственные задачи, обнаруживать новые ходы… Так что я всем очень рекомендую.
— Сколькими предметами можете сейчас жонглировать?
— От трёх до четырёх. Но наращивать количество предметов — довольно однообразная работа, она на любителя, и связана с бесконечным повторением одного и того же. Есть другое направление — разнообразнейшие трюки. Эта сфера увлечений сейчас бурно развивается. В Европе, например, жонглируют очень многие, люди постоянно изобретают новые и новые трюки. А их можно делать даже с одним шариком.
— Выбираетесь сами на концерты других исполнителей?
— Очень трудно меня затащить на концерт. Почти невозможно. Но вот на одного известного культового артиста недавно затащили. Он был в ударе, прекрасный свет и звук… Народ визжит, а я чужая на этом празднике жизни. Сижу и думаю: «Ну почему мне так скучно?» Долго шёл концерт, долго я всё это обдумывала. Многие вещи совсем стали неинтересны, особенно часто употребляемые музыкальные гармонии и мелодические ходы. Но бывают радостные впечатления от того, что связано с визуальными искусствами, например, театром и танцем, дизайном, рисунком. У меня есть блог в Живом Журнале «arkdance». Там я собираю видеоролики — танцевальные, визуальные, иногда цирковые. Ещё понемногу увлекаюсь книжной иллюстрацией — смотрю работы иллюстраторов, дизайнеров, художников, сама начала рисовать.
— А как это произошло?
— Мне понадобилось иллюстрировать свою книгу. Пришлось додумываться до некоторых очевидных вещей, чтобы понять, как это делается. Разобраться с технологией. И я нарисовала 500 картинок за несколько месяцев. А потом обнаружила, что полгода назад в забытом интервью говорила — вот, мол, рисовать мне не дано, наверное, в следующей жизни попробую. Оказывается, я раньше просто неправильно подходила к вопросу! Пыталась взять «из головы» и нарисовать. Получалось криво. Вот я и считала, что не могу рисовать. А надо было просто делать больше попыток! Я почти не рисовала все годы с тех пор, пока, скучая в школе на уроках, набрасывала что-то в тетрадях или на школьном черчении рисовала детали. Представьте, тот опыт мне очень пригодился, никуда он не исчез. Ещё моей начальной ошибкой было то, что я сразу рисовала гелевой ручкой, которая не позволяет вносить исправлений. Оказывается, надо взять карандаш, ластик и главное — смотреть на натуру. Некоторые объекты очень сложные, надо видеть их линии и пропорции. Например, попробуйте нарисовать табуретку, там столько линий, какая под какую уходит? Конечно, на ранних этапах обязательно нужна натура. Вот такой секрет Полишинеля. Только не смейтесь.
— Это будет книга детских стихов?
— Да. Я просто пишу стихи, и некоторые получаются детскими. Как один мой друг правильно подметил: это не специальные стихи для детей, а стихи внутреннего ребёнка. Я пишу абсолютно от себя.
— Ещё одна интересная грань вашего творчества — одностишия. У вас вышла книга… Будут ли ещё?
— Я написала ещё девятьсот одностиший — они лежат у меня в секретном файле. В изданной книге — тысяча, и я решила, когда наберётся ещё тысяча, издам вторую книгу. Только их возникновение совершенно непредсказуемо. Я не пишу специально, они сами по себе возникают — в речи, в разговорах. Много одностиший я упустила — думаешь: «О! Надо бы записать…» И забываешь это сделать. Бывают и приступы вдохновения, когда я сижу по несколько часов и пишу, пишу… Наберётся тысяча — напечатаем. Но пока в ближайших планах — детская книга.
— Кстати, а сами какие книги читаете? Есть любимые авторы?
— Совсем в юном детстве любимым писателем был Маршак. Стала постарше, влюбилась в книгу «Колыбель для кошки» Курта Воннегута. Перечитала её много раз — чем-то она меня цепляла. Потом услышала смешную фразу, что Воннегут очень проигрывает в оригинале… В смысле, секрет успеха — в удачном переводе Райт-Ковалёвой.
— А Крапивина читали?
— Крапивина — да, в детстве любила. Нашла его книги в библиотеке и всё подряд прочла. Почему-то никто вокруг его не знал. Помню рисунки Евгении Стерлиговой к его повестям в журнале «Уральский следопыт». В детстве и юности я читала художественную литературу, а сейчас заметила, что у меня в основном «учебники» — книги по психологии, эзотерике, научные статьи. Или уж сказки. Лучшие книги мира — это, по-моему, про Винни-Пуха, Алису, муми-троллей. А вот на беллетристике не могу сосредоточиться. Открываю книгу и вижу: роман. Значит, всё, на эти выдумки не могу смотреть. Хотя если открываю Маркеса, Бунина, Платонова — вроде тоже беллетристика, но это другое. Сама фактура текста другая — магическая, гениальная.
— Вы вчера много отвечали на записки из зала. Вообще, много ли записок в каждом городе люди оставляют? И вы действительно их храните и перечитываете?
— Записок много. Но, нет, я не храню их вечно. Открою секрет — дома у меня есть специальный бумажный пакет. Я туда складываю билеты на спектакли, черновики стихов, любовные письма, записки, открытки, программки концертов. И периодически, когда этого много накапливается, в торжественной обстановке сжигаю — где-то на природе складываю в костёр. Выборочно перечитываю, прежде чем сжечь, иногда даже из огня достаю, читаю и… кладу обратно в огонь. Нужно «обнуляться». Но это не значит, что для меня это не ценно. Я всё сохраняю где-то внутри, а избавляюсь только от материального носителя. На концерте хочется диалога, за этим и нужны записки, чтобы не в одну сторону шла информация. На гастролях я почти всегда выхожу после концерта в холл, к зрителям, чтобы пообщаться. Это как фокус с разоблачением — чтобы люди могли посмотреть поближе, увидеть прыщик на лбу, пересохшие губы, усталость под глазами. Чтобы не было подмены живого человека образом. На сцене, безусловно, должно происходить волшебство. А в жизни ты остаёшься обычным человеком.
— Многие артисты умышленно избегают этого разоблачения.
— Это страх оказаться дутой фигурой — что тебя проткнут где-то, и ты сдуешься. Но если ты постоянно практикуешь такой выход без доспехов, то всё, что в тебе могли проткнуть, уже проткнули. И бояться нечего. Хотя бывает больно — например, открытость в социальных сетях подразумевает, что ты можешь нарваться на хама. Я периодически нарываюсь. И научилась понимать — ты не становишься плохим от того, что кто-то озлоблен и оскорбляет окружающих нехорошими словами. Как говорит моя подруга: «главное, нам самим такими не стать». А если какие-то слова тебя задели, стоит подумать, какую твою часть пробили? Возможно, она всё ещё «надута».
— Есть поклонники, которые очень ярко себя проявляют? Ездят постоянно за вами?
— В основном, все они уже успокоились, социализировались: я от них не бегаю, но и прямо не контактирую. Просто ходят на концерты. Но бывают довольно опасные вспышки. Не помню, в каком городе, мужик после концерта привязался: «Я тебя везде достану! Я за тобой поеду! Я тебя найду!». Мы от него вроде бы отбились. А потом, когда все зрители уже ушли, охрана ушла, он вдруг врывается в гримёрку. Меня мой директор прикрыл — он парень дюжий… Пока он с ним разбирался, мы смылись. Конечно, это неприятно.
— Как вы составляете программу для концертов?
— Собираемся группой, обдумываем, обсуждаем. В каком городе концерт, в каком зале. Какие придут зрители. Если зал в Москве, где мы уже не раз были, срабатывает аргумент «мы это здесь играли». Всё время добавляем новое. Конечно, это создаёт определённые сложности — каждый концерт ты находишься в состоянии премьеры. А премьера — это неизбежные ошибки, косяки… Мы все в глубине души мечтаем поиграть одно и то же, но каждый раз — на новую публику. Вот сейчас, например, поехали в гастрольный тур, и уже пять раз сыграли одну и ту же программу. С каждым разом концерт всё лучше, идёт легче, больше внимания высвобождается на необязательные радостные мелочи, нюансы, шутки, игру. Так что гастроли нам дают радостную возможность довести свой спектакль до совершенства.
— Где вам уютнее выступать: бар или концертный зал?
— Полуподвальные клубы, тёмные, тесные и плохо оборудованные места, честно сказать, весьма не люблю. Но часто бывают ситуации, когда без них не обойтись: в цепочке городов где-то есть нормальные залы, а где-то приходится идти на компромисс и мне, и зрителям. Иначе цепочка порушится, или куда-то мы просто не приедем. А потом говорят: надо же, такие зрители приличные на вас пришли, мы их тут и не видали. Получается, мы встречаемся в неприличном месте, потому что пока нет другого варианта. Как любовники, которые встречаются где-то в гостинице.
— Во время концерта вы следите за реакцией зала? Видите лица, глаза?
— Безусловно, я опираюсь на реакцию зала, она мне очень нужна. Если в зале с самого начала есть несколько людей с искренними улыбками, это очень хорошо. Между нами как будто мячик начинает летать. Конечно, я не рассматриваю зрителей, вижу их только в очень общих чертах, как сгустки настроения. Я играю с реакцией зала, управляю ею, но процесс это очень и очень взаимный. Я не настолько хорошо владею своей психикой, чтобы делать хорошую мину при плохой игре. Мне очень трудно выйти к равнодушным зрителям.
— Такое бывало?
— Нас однажды на какую-то конференцию пригласили выступить. Всё вроде хорошо — и много заплатили, и вкусно накормили, и аппарат поставили, и свет повесили… Выхожу и вдруг вижу, что этим людям ничего на фиг не нужно — ни я, ни концерт этот. Отвратительные воспоминания. Ты вроде поёшь, но клянёшься себе, что никогда в жизни в подобную ловушку не попадёшь. Для меня нормальный концерт — это когда всё настоящее. Люди пришли на меня, купили билеты, то есть мотивированы и подтвердили своё намерение. Концерт — совместное действие, как ни крути. Быть нагрузкой к конференции — абсолютно бессмысленное занятие.
— Случалось забывать текст песни на сцене?
— Бывает. Вчера на концерте, кстати, неожиданно забыла слова: переносила стул и ножкой больно стукнулась, ссадина осталась. Сильная боль, а через секунду я, мило улыбаясь, выхожу на авансцену и начинаю замечательно петь. И вдруг через две строчки — провал, а там никогда не было проблем. Такие вещи, как и вспышки фотоаппаратов, дают не мгновенную реакцию, а через несколько секунд. Даже цирковые артисты, которые один и тот же номер годами показывают, и по нескольку раз в день, иногда что-то роняют и даже падают. Их тоже может выбить и вспышка фотоаппарата, и весть из дома нерадостная.
— Бывали такие случаи, когда, действительно, и звёзды не так сошлись, и состояние было не очень, а надо играть концерт?
— Было. Когда у меня умерла мама, я об этом узнала в день концерта. Это одно из самых ужасных воспоминаний в жизни. Я несколько лет его выбаливала и до сих пор не излечила. Но был концерт, и я должна была выйти на сцену: ЦДХ полный, люди купили билеты, ждут праздника. Возможен договор со своей психикой: надо боль отложить. Нельзя убрать её совсем, потому что ты живой человек. Но можешь отложить эту боль, и болезнь тоже можешь отложить. В Одессу как-то привезли моё мокрое тельце с температурой 39, которое еле стояло на ногах. И при этом надо играть — люди пришли. В таких случаях выпиваешь шипучую таблетку — и вперёд. Хотя обычно я не лечусь таблетками. В момент выхода на сцену сопли прекращаются, высокая температура исчезает, остаётся только лёгкая слабость. Волшебная сила искусства называется, это все артисты знают. Только потом приходится продолжить болеть с того же места.
— Как вы любите передвигаться на гастролях? Поездом, автобусом или самолётом?
— Обычно бывает всё сразу. Но я, увы, не люблю ни автобусы, ни поезда, ни самолёты, и не знаю, что из этого больше. Телепортацию, к сожалению, ещё не освоили. К РЖД у меня вообще большие счёты. Это их отсутствие проветривания в вагонах, эти нелегальные торговцы, которые непрерывно орут по коридорам и, как к себе домой, открывают двери к тебе в купе. Ещё особый пункт в поездах — музыка и звуковая реклама, которые нельзя отключить. Я не хочу их музыки. И это прямое вторжение, насилие над мозгом, нарушение прав пассажира. А курение! Мне дурно от дыма сигарет, но я почему-то вынуждена день и ночь купаться в этом запахе. Я не против курильщиков, пусть сами решают за себя, но вопросы одних пассажиров надо решать не за счёт других. Ведь едут и дети, и астматики, и старики, и просто чувствительные люди. Ну сделайте отдельный вагон курильщикам, или оборудуйте специальные герметичные тамбуры с сильной вытяжкой.
— Где люди красивее? В Москве, в Екатеринбурге?
— Интересный вопрос, попал в точку. Красота зависит не столько от региона, сколько от того, что у людей внутри. За границей иногда встречаешь сограждан — расплывшиеся, наглые, невоспитанные, свято уверенные, что они — пуп земли… Сразу становится понятно, почему наших не любят. А где прошли такие соотечественники, там уже не будут разбираться, что ты другой. И огребёшь внезапной неприязни «за того парня». Сейчас гастроли по Сибири и Уралу, и я вижу, что здесь люди красивые. Сажусь в самолёт — и все лица приятные…
— К вам на концерт ходят люди очень красивые…
— Да! Это вы точно подметили. Я когда после концерта выхожу в холл к зрителям, охватываю их взглядом, и понимаю — все мне нравятся. Это не вопрос черт лица. И даже, наверное, не генов. Это вопрос осанки, поведения, взгляда, жестов.
— Приходилось ли слышать свои песни в исполнении других музыкантов?
— Конечно. В основном — грустно это констатировать, поют плохо… Но бывает, радуют. Обычно это связано с тем, что человек внёс что-то своё, настоящее. Если он талантлив, то что-то прибавит ценное. Если нет — попробует скопировать меня, только хуже… А зачем? Молодец, старайся дальше, но это не стоит выдавать за шедевр.
— Что в современном искусстве вас может удивить, порадовать?
— Должно состояться чудо. Как? Как хочешь. Техникой ли, личным обаянием, сюжетом ли, светом. Сделай чудо, хоть из картона вырежь! Если зритель попал с тобой в твой волшебный мир — ты молодец. Не попал — гуляй, учись дальше. И тут, конечно, всё важно. И техника, и декорации, и театральный инструментарий — свет, дым, ветер, тени, отражения… Но даже многие знания не гарантируют успеха. Может случиться, что вы посмотрите грандиозное шоу и выйдете на улицу такими же, какими пришли, только постаревшими на два часа. Но на маленькую сцену выйдет человек с бумажной куколкой и облачком на ниточке. И вы заплачете…
— Ваши концерты — это наполовину театральная постановка. Костюмы сами придумываете? Или есть человек в труппе, который за это отвечает?
— Этот человек — я. Почти к каждому концерту придумываю новые костюмы. Источники — блошиные рынки, театральный реквизит. Там попадаются как раз наиболее разнообразные и неожиданные вещи, каких не встретишь на каждом прохожем. Сшить могу, но обычно не с нуля, а из чего-то переделать, доделать, размеры подогнать… Больше придумываю, подбираю, трансформирую.
— Для вас это тоже элемент творчества?
— Конечно. И это одно из занятий, которые очень совершенствуют взгляд, глазомер, вкус, развивают фантазию. Постоянно приходится этим заниматься, искать нестандартные варианты. Как задачки в школе: решил? Молодец! Держи следующую.
— Не возникало идеи создать свою линию одежды?
— Во-первых, бизнес — это не моё. Во-вторых, «когда б вы знали, из какого сора…» В этих костюмах ничего такого нет. Просто они подходят к данной ситуации, ко мне и друг к другу. Хотя у меня постоянно мелькает мысль, что вещи хорошие и плохие стоят одинаковых денег, хорошие часто даже дешевле. Как жаль, что люди не разбираются! Как пел БГ: «В мире есть столько ужасно одетых людей…»
— Не так давно песня «Асимметрия» попала в топ «Нашего радио». Это важно для вас?
— Конечно, когда крутят по радио, сразу улучшается концертная ситуация. Есть ведь организационная оболочка того, как функционируют концерты. Творческому продукту, безусловно, нужна медийная поддержка. Другое дело, что взаимодействовать с массмедиа надо аккуратно — не ходить по каким-то дурным ток-шоу. Я хожу только на те передачи, где разговор пойдёт о моей музыке. Хорошо, конечно, что на «Наше радио» взяли «Асимметрию». С таким же успехом можно было взять почти любую из наших новых песен. Песня сразу же стала знаменитой, хотя выпустили мы её на альбоме за три года до того. У нас, получается, народ всё же очень ведом… Вроде бы вся информация в открытом доступе, но пока не крутят по радио, тебя многие не слышат.
— Следите ли вы за политической жизнью в стране?
— Это такая область, которая способна серьёзно засорить мозг и подменить жизнь неким симулятором. Прямо чувствую это облако, которое хочет тебя втянуть в себя, чтобы человек уже не писал книг, не рисовал картин, не танцевал, не любовался природой, не пел песен, а только бесконечно обсуждал, кто из этих чудовищных политиков что сказал. Сплошной бег на месте. Наверное, есть люди, предназначение которых — участвовать в этом. Но я считаю, есть ещё какие-то интересные вещи, например, искусство, которое очень сильно перевоспитывает. А вообще, проблемы не решаются политическими манипуляциями. Самая главная проблема и всего человечества, и нашей страны — это уровень сознания. Быдло-сознание порождает все эти бесконечные потоки отрицательных иллюзий. И это будет продолжаться до тех пор, пока народ кормят быдло-культурой, быдло-рекламой, лозунгами «Позволь себе всё», «Не думай о будущем, бери здесь и сейчас»… Этот яд проник в головы людей и очень плохо влияет на нашу страну. То, что мы можем делать — повышать уровень сознания.
— Как, например?
— Работать с человеком, разговаривать с ним и словами, и правильными, талантливыми произведениями искусства. Должно быть что-то, что вызывает высокие резонансы. Сейчас время расслоения. Как в Библии было сказано: кому дано, тому прибавится, у кого не было, у того отнимется. Не столько за своё тело надо бояться, сколько за свой дух, следить, чтобы его не съели вот эти враждебные вихри, которые веют над нами. Пропаганда сегодня вышла на новый уровень. Раньше было очевидное враньё, все это знали и привыкали к нему как к погоде. Условно говоря, ходили с зонтиком и в сапогах. Сейчас смотришь — всё хитрее стало, психология дезинформации изучается как наука, и даже вроде неглупые люди ведутся. Ну включите мозг, обойдите слона с другого бока! Я не пытаюсь сказать, что какое-то мнение правильное или неправильное, просто всё в мире объёмное, всегда есть другая сторона. Нет сферической правды в вакууме. А слова человеческие — ложь просто по определению, потому что они слишком упрощают реальность, да ещё и каждый их понимает немного по-своему. А сверху накладываются манипуляции общественным сознанием — это просто этакая зараза, только не для тел, а для душ. Всем надо уже переболевать, приобретать иммунитет, учиться не принимать ничего на веру, а всё время проверять и сомневаться. Но, увы, сомневаться, колебаться, рефлексировать свойственно именно людям высокоразвитым, а Шариковым как раз всё «понятно».
— Думаю, телевизор не смотрите?
— Ни в коем случае. Он отвратителен. У меня его нет с тех пор, как уехала из родительского дома, то есть с 83-го года. Но на гастролях в гостиницах я ещё его включала, находила ночью концерт какой-нибудь или фильм советских времён. Сейчас и это стало невозможно. Можно час перещёлкивать каналы и не найти ничего, что можно смотреть без тошноты. Так что в номере просто к нему не прикасаюсь. Но я получаю информацию через Интернет. Читаю научные статьи, письма, дискуссии, интересные заметки. Много всего там есть, хотя я не скажу, что это идеальное место.
— Что цените в людях? Искренность?
— Хам вообще-то тоже искренен. Но если человек совершенно искренне сливает на другого свои негатив и невоспитанность, вряд ли это замечательно. Надо учиться как-то беречь друг друга, не переносить на других субьективные отрицательные эмоции. Потому что в глазу у каждого стекло, в общем-то, кривое. Оно состоит из собственных интерпретаций, часто совершенно нелепых. Нужна внутренняя честность. Притом интеллигентного свойства, то есть когда спрашиваешь больше с себя, чем с другого. Я очень ценю в людях умение работать со своими эмоциями (мне его тоже не хватает). И ещё умение всё время обновлять свою картинку мира. Не быть твердолобым, жестоковыйным, упёртым в своих заблуждениях. Мир всё время меняется, и мы должны быть текучими. Вчерашняя правда уже стала неправдой, сегодняшние слова уже значат не то, что значили вчера, казалось бы, мир непрерывно рушится. Но на самом деле сколько из него исчезло старого знакомого, столько в нём появилось нового интересного. С миром надо всё время прощаться, отпускать его — и при этом заново встречаться, знакомиться, общаться, играть и танцевать. Тогда мы можем быть более открытыми. Роскошь человеческого общения работает, только если люди друг другу не врут. Иногда бывает, что ко мне: «Олечка, Олечка, как вы спали в поезде? Как дела? Не устали?» и поворачиваются спиной, не выслушав ответа. Ритуал соблюдён, вежливая галочка поставлена. А иногда я могу всю ночь просидеть, проговорить с человеком, несмотря на то, что завтра сложный концерт.
Блиц-опрос
— Какую книгу сейчас читаете?
— Обычно я читаю сразу не один десяток книг, и не все дочитываю. Но иногда, дочитав, начинаю заново, ещё и возвращаюсь не по разу. Кстати, я веду рассылку «Заповедник бумажного тигра» об интересных и важных книгах, посылаю туда свои рецензии.
— Цель в жизни?
— Я не подпитываю себя какими-то амбициями — у меня не то устройство. Принимаю от жизни её вызовы и предложения, когда они возникают. Цели бывают локальные — дописать альбом, доредактировать книгу, подготовить концерт. Вообще цель, наверное, — проживать жизнь с хорошим КПД.
— Много спите?
— Гении спят мало, но я люблю поспать… Значит, я не они (смеётся).
— Есть любимый плей-лист?
— Нет, я вообще перестала слушать музыку, по крайней мере — фоном. Если слушаю, то внимательно, как информацию. Каждый раз разную и неизвестную.
— Любимые фильмы?
— Меня так долго уламывают посмотреть какой-нибудь фильм… И в девяноста процентах случаев через минуту я говорю: «Всё, выключите это!». Но недавно Бастера Китона пересматривала, Чарли Чаплина.
— Последнее событие в вашей жизни, которое можно назвать чудом.
— Для меня каждый концерт — чудо. Серьёзно.
Анна Осипова, Яна Белоцерковская