Интервью для журнала «ONAIR», сентябрь 2017 г.
…Мне кажется, полёт – это одно из врожденных переживаний человека. Мы часто вспоминаем это ощущение, будто оно было нам присуще когда-то. Может мы и сейчас летаем где-то за границей видимой яви. Я часто вижу землю именно сверху во сне.
Есть люди, у которых в характере заложено вести несколько линий жизни. Многоликой Ольге Арефьевой недостаточно быть рок-певицей. Она пишет песни и стихи, издаёт книги одностиший и мистической прозы, ставит спектакли, танцует, жонглирует, учит перформансу, снимает клипы. OnAir побеседовал с Ольгой о песнях и полетах, а ещё о том, как живётся без отдыха и легко ли найти место, где нет суеты.
Любопытно было бы сыграть концерт на крыле самолёта
— Ольга, вы любите путешествовать, смотреть на этот свет?
— Куда ни поедешь — своя голова всегда с собой. Так что я не питаю иллюзии, что можно куда-то путешествовать, а там будет другой мир. Везде те же люди и те же проблемы. Но я очень неравнодушна к не испорченной людьми природе. В этом смысле мне не надо тысячу мест — достаточно одного, где есть море, тепло, галька, лес и костер. Но таких всё меньше, и уже почти не осталось. Ещё благодаря гастролям я часто попадаю в разные города мира. Мне нравятся места, где больше старинной архитектуры и неба. В этом смысле Питер пока лучший.
— У вас удивительный видеоряд в клипах «У попа была собака», «Смотри на этот свет», «Пускай мне приснится птица», «Асимметрия». Насколько знаю, они снимались в Таиланде. Как вы себя ощущали в этом уголке мира? Там много неба и моря.
— Да, Таиланд разный, кто-то там ищет экзотики и ночных развлечений, но я выбираю деревню, лес, пустые морские берега, где только местные рыбаки иногда проходят. Мне нравятся места, где не настроили ещё ресторанов и гостиниц. Где просто шум волн, неприютные какие-нибудь пески и скалы, вода и небо сливаются на горизонте. Если чуть прислушаться-присмотреться — там происходит столько событий, которые человек, захваченный цивилизацией, просто не замечает. Крабы живут своей жизнью, рыбы, птицы, насекомые, береговые собаки и коты, происходит смена закатов и восходов, приливов и отливов. Меня когда-то в Индии в горах удивило — местные вечером приходят, садятся на край дороги, петляющей над пропастью, и смотрят, как солнце заходит за горы. Вот этого нам в городах и за заботами часто и не хватает.
— Восток просветляет, умиротворяет, наверное там можно найти целительную пустоту, чтобы наполнить себя?
— Это не обязательно Восток. Любое место, где можно выйти из суеты. Его можно и в своей голове завести, хотя это труднее, чем куда-то поехать.
— Видео, где вы бежите на рассвете с собакой, мне напомнило архетипический образ «дикой женщины» из книги Клариссы Эстес «Бегущая с волками» — прочь от условностей цивилизации к подлинности, свободе, естественности.
— Эту книгу мне как-то подарили, но я не смогла читать, передарила. Для меня эта литература выглядит как женский роман, такая романтическая психология, эзотерика для домохозяек. Не могу всерьёз это воспринимать, как и многочисленные фотографии полуголых женщин в косметике и диадемах, обнимающих волков. Но спасибо за образ (улыбается). Вообще, бегать по отливу с ничейной собакой очень даже приятно. (улыбается) Кстати, эту собаку через год мы нашли живой-здоровой, судя по соскам, у неё щенки. Она упоённо попрошайничала у туристов, ей было не до нас. У неё больше нет свободного времени просто гулять. Жизнь трудна не только у людей. А чудесного белого ничейного кота, который потряс всех в клипе «Пускай мне приснится птица» через год мы уже не нашли, как ни искали.
— Вы давали концерт в каком-нибудь необычном месте, где не думали оказаться?
— В Питере мы недавно выступали в сгоревшей кирхе, историческом памятнике, на фоне высоченных закопчённых стен. Волшебное место, мы там в чистой акустике пели духовные песни. В Москве как-то играли электрический концерт на крыше. В Чебоксарах Ковчег пригласили выступить в здании вокзала на верхней галерее — был у них такой арт-проект. Публика стояла далеко внизу, ощущение было как будто они в церкви, а мы на её куполе. Любопытнее было бы выступить разве что на крыле самолета.
— Из ваших песен можно сформировать целый воздушный флот – «Духовный лётчик», «Лётчица», «Авиатор». Откуда любовь к полётам?
— За окном самолёта бывают такие облака, восходы и закаты, которых больше нигде и никогда не увидишь. Кстати, у меня мама всю жизнь работала синоптиком в аэропортах, сначала в Верхней Салде, потом в Чимкенте. Иногда в детстве она брала меня с собой на работу. Так что с лётчиками я с младенчества встречалась. Но и это не главное. Мне кажется, полёт – это одно из врожденных переживаний человека. Мы часто вспоминаем это ощущение, будто оно было нам присуще когда-то. Может мы и сейчас летаем где-то за границей видимой яви. Я часто вижу землю именно сверху во сне.
— Смелая строка из песни «Авиатор»: «Пусть я слишком мал, дайте штурвал»! Вы управляли летательными аппаратами вне мира песен? Парапланы, парашюты, крылья Икара – что-нибудь пробовали?
— В Новокузнецке летала с инструктором на мотодельтаплане. Летать совершенно не страшно. Честно говоря, я куда больше боюсь стоять на крыше: там высота меньше, но она ощущается острее и ясно видна опасность. На самолёте или дельтаплане смотришь спокойно, каким мир открывается сверху.
— Творчество тоже можно сравнить с полётом. Встречались вам зоны высокой турбулентности, воздушные ямы депрессий?
— У меня всегда двойное ощущение мира: мне одновременно и очень радостно, и очень больно. Это состояние, которое далеко от депрессии или эйфории. Есть подъёмная сила, и есть сила, которая тянет вниз, а ты балансируешь посередине. Так и в музыке: если настроение можно свести к одному слову, например, веселая музыка или грустная, значит, она слишком плоская. У живого переживания всегда есть объём и глубина. И, конечно, у меня в жизни, бывают и штормы, и полёты вверх-вниз. Как любому человеку, мне, конечно, хотелось бы, чтобы трудных и болезненных переживаний было меньше. Но если их все же удалось пережить без разрушений в жизни и психике, то, вижу, что на творчество они повлияли положительно. Самые яркие песни написаны на волнах сильных личных переживаний.
— «Театр», «Комедия дель арте», «Борода», «Семь с половиной» – образ театра, как бродячий цирк, кочует из песни в песню. Неужели для вас жизнь – комедия масок?
— Театр – это способ осмысления мира. Эмоция на сцене концентрирована, характеры обострены. Люди превращаются в персонажей и даже в маски. Шекспир сказал сильную фразу: «весь мир — театр, а люди в нём — актёры». Но жизнь всё же — не спектакль и не комедия, хотя иногда не мешает над ней посмеяться. Увидеть обыденность со стороны как иллюзорную реальность, лилу, кино, игру с полным погружением. Это полезно, чтобы постепенно привыкать получать опыт, но не слишком в неё вовлекаться. Люди искусства, в идеале, – созерцатели, их задача — быть над схваткой и создавать концентрат из всего, что они ощущают. Художественные произведения помогают человечеству этот мир осознавать и обдумывать.
— В комедии дель арте меняются сценарии, но остаётся маска актёра – это образ, который он выбрал и которому верен. Бывает, в жизни человек тоже играет одну роль. А почему кто-то наоборот резко меняет курс на противоположный?
— Есть люди, у которых в характере заложено быть сразу всеми и интересоваться многим, вести несколько линий жизни. Мне это близко. Актёры надевают и снимают маски потому, что иначе им скучно. Эта привычка даёт способность влезать в чужую шкуру – начинаешь лучше понимать людей и больше их жалеть и ими восхищаться. Но маска на сцене и маска в жизни — разные явления. Мне кажется, застывшая маска на человеке: весельчак, циник, подхалим, гордец — признак того, что внутри маленький испуганный ребёнок, который огромными усилиями поддерживает фальшивое, несвойственное ему лицо. Даже когда перед нами большущий взрослый дядя. Человеку, равному самому себе, тоже непросто отвечать на вызовы жизни, но по крайней мере, он не тратит половину жизненных сил на поддержание ложного фасада. Нам всем свойственны постепенные изменения и текучесть — это нормально. А вот резкие сдвиги, мне кажется — признак отчаяния и разочарования. Или у человека в жизни настал ключевой момент, когда полностью реализована прежняя судьба, и ему либо умирать, либо словно родиться заново и начать делать что-то совершенно другое. А кто-то всю жизнь занимался не своим делом, жил по чужим лекалам и носил не своё лицо. А потом вдруг понял это, плюнул и резко бросил заниматься ерундой. Это большая победа. Хотя придётся всё начинать с нуля, с азов, будучи уже немолодым и не имея перспективы удачной карьеры в новом деле. Это редкие и экстремальные случаи, но я рада за этих людей, их смелость и риск, их приход к себе, хоть и поздний. Лучше быть счастливым и бедным, но жить настоящего себя, чем будто бы хорошо устроенным в жизни, а внутри несчастным и неудовлетворённым. Со стороны выглядеть будет, будто юрист или менеджер вдруг бросил хорошую работу и занялся какими-то глупыми картиночками, песенками.
— У вас всё подчинено музыкальному процессу?
— Моя жизнь — это просто жизнь. Она не ради музыки и поэзии, хотя вокруг них многое крутится. Жизнь — самое главное, что мы все делаем, и самое сложное. А результаты, плоды, приходят параллельно. Без дерева не будет плодов, но можно ли сказать, что яблоня растёт только ради яблок? Она растёт ради самой жизни, чтобы всё было и происходило.
— Говорят, из сотен ваших песен записана только половина?
— Момент написания песни можно сравнить с зачатием ребёнка – процесс экстатичный, но недолгий. А дальше на твоих руках — новое существо, за которое отвечаешь только ты. Его надо вырастить и устроить его судьбу. Это ответственно. И выдохнуть можно лишь когда ребёнок вырос и нашёл своё место в жизни. Так же и песня. Надо понять её форму, фактуру, ритм, потом заинтересовать ею, увлечь музыкантов группы. Вместе ищем художественное решение, общее звучание и отдельные партии инструментов. Потом начинаются концертные исполнения, приходит отклик зрителей. Мы ловим ощущения, резонансы, что-то по ходу меняем, шлифуем. Очень нескоро дело доходит до студийной записи. Не всем песням пока повезло быть записанными. Это и счастье, и большой труд многих людей, и много времени и денег, которые надо где-то всё время находить. И далеко не всегда всё легко получается. Зато потом можно расслабиться и наблюдать, как музыка входит в будни и праздники людей, как сопровождает в радостях и горестях, как «строить и жить помогает». Тут уже можно больше не волноваться, а только радоваться. Попутно обнаружив, что за это время родились ещё десятки новых текстов и мелодий.
— Как вы отдыхаете, наверное, переключаетесь на другие виды искусства?
— Я не специально отдыхаю и не специально тружусь — всё у меня происходит одновременно. Мне говорят, что отдыхать я не умею. Зато со мной не соскучишься — у меня всегда в запасе есть одновременно несколько интересных затей. Я придумщик. Барабанщик Роллинг Стоунз сказал как-то: «Сначала у нас перелёт, потом я полдня сплю, потом настройка, потом концерт, дальше сборы, перелёт — и я снова полдня сплю. А потом опять настройка». День сурка. Песен не будет из одних концертов, поездов и самолётов. Я стараюсь находить моменты жизни всегда и везде. И не создавать тотальной занятости, когда постоянно кому-то что-то должна. Есть подъём вдохновения – я действую, нет подъёма – не переживаю. «Давайте снимем такой-то клип!» или «Давайте поставим такой-то спектакль!» — отличные идеи. Но, как и с песней: одно дело — придумать, другое — выполнить. Сразу нужно начинать очень много всего делать: разбираться в технологиях, осваивать новые умения, вести и доводить до конца весьма трудоёмкие процессы. Поэтому у меня происходит очень интенсивное проживание. Очень многое я делаю своими руками, поэтому довольно большое количество вещей умею или хорошо представляю, как они делаются. Это моя стихия, иначе из чего рождаться песням?
— Значит, вы профессионал сразу во многих областях?
— Я могу ненадолго забыть, что я музыкант, и начать рисовать, или танцевать, или снимать видео. Например, я сама иллюстрировала свою книгу детских стихов «Иноходец». Рисунки пока неумелые, но я делаю шаг к тому, что манит и влечёт. Я глубоко переживаю прекрасное — внутри становлюсь разноцветной, как инопланетянин у Кира Булычева в «Алисе». Другие так же глубоко через себя пропускают музыку, а сыграть, спеть не могут — потому что этому надо учиться с детства, как азбуке. Искусство понимается интуитивно на уровне своей зрелости, но если захочешь самостоятельно делать что-то подобное — встречаешься с тем, что в основе всегда лежит ремесло. Взрослому человеку в новую азбуку с нуля вникать трудно, хотя можно. Любому делу нужно посвятить много времени, сакраментальные десять тысяч часов. Главное — не бояться начать и продолжить. Смириться с тем, что на ближайшие сто лет ты начинающий, ну и что? Все через это проходили, другого пути нет. Правильно — и не опускать руки и не говорить «я так никогда не смогу», и не ждать немедленного бурного успеха. Делать потихоньку изо дня в день, из года в год. Я многому научилась, но всё же в смежных искусствах я лишь любитель. Зато это очень помогает воспринимать вершины — когда сам попробуешь, уже лучше знаешь, из чего всё сделано и как работает.
— Зато как писательница вы реализовались. У вас вышло уже четыре книги, две из них — сборники одностиший. Вы специально ищете парадоксы в повседневной банальности?
— Мозг любит что-то грызть, а глаз подмечать. Я просто записывала между делом, специально не сочиняла. Парадокс, который лежит в основе одностиший — это неожиданный и яркий способ выразить нашу противоречивую реальность. «Как жаль, что наконец-то ты уходишь!», «Не замышляй добро против меня!» «Уж если изменять, так сразу многим!» Когда надо выразить словами то, что и выразить-то нельзя, ёмкое и неожиданное сочетание слов внезапно распаковывает в мозгу человека стереоскопический смысл. В стихах это тоже работает. Уныло зарифмовать то, что и так можно рассказать последовательной речью — это не стихи. В стихах главное — моменты озарений, которые ставят в тупик логический мозг, зато сразу понятны интуитивному правому полушарию. Стихи – это упражнение в волшебстве.