Прямой эфир на радио «Борнео» (Воронеж). 25 февраля 2018 г.
…Вдруг ты — раз — и поймал какую-то штуку, а дальше думаешь, что она тебе подвластна. Ан нет, дальше — целый путь. Ты учишься, и всё думаешь: как же я так смог, сделал, как ещё раз так суметь? Раз — и опять маленькая удача. Но красота — это волшебство, мы все практикуемся в волшебстве.
Ведущая — Дарья Морозова
— Вы слушаете радио Борнео. И вновь мы принимаем гостей в нашей студии, и сегодня это Ольга Викторовна Арефьева! Добрый день!
— Здравствуйте! Не обязательно меня называть Викторовна.
— Хорошо! Концерт Ольги состоится сегодня в 19.00 в книжном доме «Петровский». И, друзья мои, у вас есть возможность выиграть билет на этот концерт, задавайте свои вопросы в нашей группе во ВК, лучший, по мнению Ольги, получит этот самый билет. Вы в Воронеже впервые?
— Нет, мне кажется я не впервые. Даже не кажется.
— Часто ли Вы планируете к нам приезжать или нет? Или это покажет сегодняшний концерт?
— На этот вопрос ответ всегда один и тот же. Я сама никогда ничего не планирую, планируют ваши организаторы, исходя из ваших зрителей. Как только они обращаются к нашему директору, он согласовывает всё, я немедленно беру под козырёк, и сразу же, тут же прям приезжаю.
— Так что, уважаемые радиослушатели, возьмите это себе на заметку. Скажите, пожалуйста, вот идея сольных концертов, она вообще как возникла? В чём именно разница между атмосферами выступления вместе с Ковчегом и ваших сольных выступлениях?
— Разница есть. И, кстати, я даже не знаю, на месте зрителя, что бы я выбрала. Потому что и в том и в другом варианте есть свои какие-то очень мощные, неоспоримые достоинства, и, пожалуй, эти формы друг друга взаимодополняют. Хотя сольные концерты возникли недавно, очень долго мы от этого всячески отбояривались. Всю жизнь я играла в группе, к этому привыкла, и даже появилось непонимание, как может быть иначе. Была неуверенность в том, что я смогу одна, потому что, например, на гитаре надо хорошо играть. Наш гитарист играет существенно лучше, соответственно, группой никогда всерьёз не рассматривалась моя игра на гитаре. Но в итоге для меня сольники оказались отличным стимулом: во-первых, гитару вспомнить и подтянуть. Потому что обычно её использую очень утилитарно: сочиняю песни, передаю музыкантам, и как только машинка заработала, дальше я уже не играю сама. То есть, у меня появился стимул выучить, как играются собственные песни! А они обросли фишками, модуляциями, какими-то сложными соло, проигрышами, в которых вообще не разберёшь, что за гармония. И этот факт где-то как-то взрывал мой мозг, это раз. А во-вторых, когда выходишь с группой — это мощь, всё равно, что ехать на танке. А когда ты голенький, то безо всего.
— Что для вас интересней?
— Сначала я думала, что, может быть, это вызов. Но оказалось, что сольник — очень большая радость. Происходит более плотный энергетический контакт, встреча абсолютно без доспехов. И в этом есть возможность более тонкого соприкосновения, всеми фибрами, можно сказать. Ощутить очень плотное, богатое и очень нежное единение с публикой. С группой происходит оно немножко на других энергиях. Это мужские энергии, мощные, как мы сейчас, например, послушали. Но ту же самую песню я могу спеть одна. И если я пою её одна, и человек слушает и то, и другое, он заметит, что появляется много новых нюансов, достаточно тонких. Но понятно, что это не отменяет того всего.
— Только гитара или что-то ещё есть в вашем арсенале?
— Ну, гитара и голос — этого достаточно. Плюс, со мной выступает Лена Калагина. Она играет на перкуссии, поёт вторым голосом, и ещё некоторые экзотические мелкие инструменты использует.
— Сегодня это будет?
— Да, конечно. То есть это не совсем сольные, это с-Ольные концерты, но без группы.
— Немножко хочется поговорить с вами о нынешнем времени. Тут вот у нашей радиослушательницы Алины Бачуриной есть вопрос: какой главный фактор в современном мире мешает людям жить и заниматься творчеством? Такой вот вопрос есть. А у меня вопрос на самом деле такой: о чём сейчас хочется больше петь и говорить, нежели ранее? Вообще хочется поговорить о современном течении музыки, жизни. Вот, как вы себя сейчас ощущаете в этом потоке?
— Я ощущаю замечательно. Но я очень субъективна. Кроме времён есть ещё мы сами, мы меняемся. Сейчас я, пожалуй, существенно более оснащена для того, чтобы выразить то, что я чувствую. Другое дело то, что работу любого творческого человека, наверное, можно подразделить на два основных компонента: это поток и инструментарий выражения. Поток, который автор транслирует — достаточно мощный и нематериальный, он не на человеческих языках. Музыка, танец, архитектура, стихи, рисование — человеческие языки. И слово, конечно. А трансляторы этого потока — творческие люди. Они занимаются тем, что переводят с языка на язык. Вернее, нечто куда большее, чем вот это всё, пытаются даже не выразить, но зацепить и вызвать резонансы с помощью разных символических систем. И тут есть два направления работы: принятие этого потока, перевод (творческая часть), а вторая — это инструментарий, которым ты пользуешься. Инструментарий любой творец должен держать в порядке и затачивать. Как танцор затачивает своё тело каждый день у станка. Плюс мозг. Сложнейшая задача для мозга — вся эта координация, запоминание. И плюс, считывание форм красоты из всего лишь расположений тела. Где переход с материального уровня на нематериальный, когда мы видим красоту? Красота нематериальна, а тело материально. И той же игрой занимаются люди в других областях искусства. Поэт затачивает свой словарный запас и скорость мозга, словотворение, волшебно-творение. Все мы находимся в мире материальном, но те, кто выбирает, о чём говорить — такие вестники, посредники, они конечно выбирают говорить о чём-то большем.
— Убежала мысль, но давайте всё-таки уточним, какой главный фактор в современном мире мешает людям заниматься творчеством? То есть понятно, что есть он сам — человек, который желает заниматься творчеством, но вот что-то в потоке нарушено, и как-то не получается. Что именно, по вашему мнению, может мешать сейчас?
— Мне кажется, сейчас очень хорошие времена для людей, которые хотят творить. Сейчас более, чем когда-либо, каждому доступна информация, технологии. Если, например, я не умею рисовать (это для меня актуально), но мне надо нарисовать, что я могу сделать? Я могу сама изобретать велосипед, могу посмотреть ролики на ютубе. Могу увидеть всю мировую живопись, графику или определённое направление, которое мне сейчас интересно. Пожалуйста, делай! Мало того, сейчас столько мастер-классов, мотивирующих тренингов, что приходи и всё! Тебе и волшебный пендель дадут, и ручку-бумагу в руки, и засадят работать, и объяснят технологию. Другое дело — человеку должно быть, что сказать. Люди, которым есть, что сказать, в информационном пространстве находятся на равных правах с людьми, которым сказать — не то чтобы нечего, но которые такие школяры. Они хотят «я в искусстве», у них нет в данный момент настойчиво стучащегося в голову послания. И получается мутный поток всего-всего, в котором каждый себе что-то находит. И любители безвкусицы тоже находятся, и их оказывается много. Гораздо больше, чем людей, которые могут отличить зёрна от плевел.
— У меня тоже возник такой вопрос. Люди, которые пытаются всё-таки в наше время думать сами, на что им ориентироваться? Действительно, информации очень много, и зачастую нужен ориентир, чтобы не перейти грань между абстракцией или мазней. Ну, это сейчас грубо было сказано.
— «Картина — или краску вытирали?» У меня есть такое одностишие.
— Да, вот на что? Может быть вы чего-то придерживаетесь? Чему сейчас можно не то, чтобы верить, на что хотя бы можно смотреть?
— Вы сказали: «Люди, которые думают сами» — вот это ключевая фраза. Таким людям можно только позавидовать и всячески их одобрить. Единственно, мы находимся сейчас в веке постоянного прессинга, обмана, обработки, оболванивания, зомбирования, психотехнологий. И человек, который считает, что он думает что-то сам, может очень сильно заблуждаться. Он может повторять услышанное клише и не замечать, что давно стал такой плюшевой игрушкой на руке в Маппет-шоу. А водят им совершенно другие люди и силы, не его собственный мозг. И что самое, пожалуй, интересное и важное — это постоянно отслеживать крючки, которые в тебя запускают внешние воздействия. Потом, если вглядеться немножко поближе, оказывается, что кроме внешних воздействий ещё существует просто то, что мы находимся в плену у своей психики, организма. У своих биохимических реакций, инстинктов, рептильного мозга, у каких-то детских реакций, травм. Очень часто говорит не сам человек, а его эмоции, гормоны, штампы, предки. И очень большой путь — разбирать завалы «духовного хвороста», которые затмевают от нас то, что происходит в реальности. До чего докопается человек, который это разбирает? За раз это не разберёшь, мало того, за год и за жизнь тоже. Ты можешь только немножко улучшить прозрачность окошка, через которое неминуемо смотришь. Но окошко всё равно есть. Есть завеса, плёнка, или, может быть, экран, через который мы созерцаем кино, майю. И что-то это кино постоянно продуцирует. Тут, конечно, опасный начинается разговор и скользкий путь, который приводит нас на грань того, что мы рискуем понять, что весь этот мир — игра. И не нами затеянная. Мы в неё не факт, что добровольно попали. А может и добровольно. Куча интересных вопросов из этого следует. И искусство — да, оно к этому в принципе приводит. Может это и поглавнее, чем научиться красивые картинки малевать. Но к вопросу «Картина — или краску вытирали?». Существует волшебство искусства. Мы чуть выше об этом говорили. Есть тело, поза, а есть волшебство, которое возникает из созерцания — вдруг — красоты тела и позы! Вот эта красота — такой нематериальный флёр, волшебный, который то возникает, то не возникает. И художники — люди, которые посвящают свою жизнь попыткам её уловить, понять. Понять её можно, но не до конца. Можно выучить золотое сечение, сочетание красок, танцору затвердить хореографические ходы…
— Осознанность?
— Не вопрос осознанности, просто откуда красота? Вот раз и возникла. Всё, дальше созерцание. Вот я просмотрела тысячи картинок. Сейчас для меня это очень актуально. Не тысячи, я миллион просмотрела картинок, пока ищу обложку для своего нового диска. Это должна быть самая лучшая в мире картинка — вот такая замечательная задача для ума. Потому, что я вижу — вот она, простейшая картинка. Но в ней есть какая-то мистика, прям она втягивает. Я на неё смотрю и понимаю — вот оно, волшебство. Как оно возникло?! Да вот не знаю! Иногда и случайно — раз — и выстрелом в воздух Мюнгхаузен убил утку, и она упала в его дымовую трубу. Такое тоже в жизни бывает. Это такие подарки, можно сказать, подарки духа. Они даются будущим художникам в начале пути. Вдруг ты — раз — и поймал какую-то штуку, а дальше думаешь, что она тебе подвластна. Ан нет, дальше — целый путь. Ты учишься, и всё думаешь: как же я так смог, сделал, как ещё раз так суметь? Раз — и опять маленькая удача. Но красота — это волшебство, мы все практикуемся в волшебстве. Или в каком-то нематериальном умении. Это не умение водить кисточкой — кисть только способ, инструмент. А вот поймать красоту — это как лису за хвост! Когда лисы нет, в тёмной комнате.
[Звучит песня «У попа была собака»]
— Напомню, что у нас в гостях Ольга Арефьева. Александр спрашивает: «Когда-то давно вы выпустили диски с клипами, и в буклетах этих изданий подробно описали каждое видео, добавив к этому другие воспоминания из жизни, связанные с теми временными отрезками. Было очень интересно читать подобные истории от первого лица, словно это были отрывки из автобиографии. В связи с этим вопрос. Возможно ли написание настоящей творческой автобиографии с другими историями о клипах, песнях, альбомах?»
— Очень хороший вопросец. Я и сама об этом иногда думаю, и у меня в голове прокручиваются куски ненаписанных рассказов о том, что со мной было. Не всегда, правда, лицеприятные для некоторых людей. Да, пожалуй это была бы бомба. Единственно, мне то ли лень, то ли некогда. Меня, по-моему, не хватает сейчас на это, я делаю другие дела. Я очень круто ими загружена. То, что связано с новыми песнями — они всё время появляются, работой над ними с группой, с концертами… Плюс, я видео монтирую и снимаю. Сейчас констатирую очень эффективное вложение моей головы, во мне большой происходит процесс. И что-нибудь ещё туда добавить — просто не справлюсь. Даже думала иногда: приходит что-то в голову, надо хотя бы брать диктофон и наговаривать. Но даже на это меня не хватает, потому что меня это охватывает в тот момент, когда я, например, через скользкий подземный переход перебираюсь с тяжёлой гитарой, спеша куда-то. Диктофон, конечно же, забыт дома. Но вообще, спасибо за то, что у вас есть интерес, если будете мне почаще об этом напоминать, шансы повысятся… Кстати, вышла сейчас подобная книга у Олега Ковриги, «Что я видел» называется. Коврига — это наш издатель, не только наш. Это такой Дед Мороз, или такой шишок андеграунда, не только московского. Он буквально спас множество андеграундных записей. Тем, что собирал, поддерживал, вытаскивал из зловонных луж спившихся талантов… И всё-таки успевал спасти и издать записи, иногда единственные. Часто в убыток издавал, в ущерб себе. Почти никто ему не приносил прибыли, кроме меня, кстати, Майка и Башлачёва. Остальные ему чаще приносили убыль. Но благодаря ему сохранился изданным целый пласт искусства. И он ещё замечательно владеет словом. Добрейший человек, но с очень твёрдым моральным ориентиром. Добрый — это не бесхребетный, нет, очень хребетный. И он написал книгу, которая внезапно сейчас пользуется популярностью, уже расхватали первый тираж. Советую, попадётся — купите. В книжный магазин, кстати, можно партию заказать, в тот самый, где мы будем сегодня выступать.
— Кстати, о книгах. Раз уж вы говорите, о том, что много всего сейчас происходит, многозадачность перед вами, что скажете по поводу новых ваших книг, не планируете издания чего-то?
— Нет, я же сказала. Я сейчас записываю музыку, пишу песни. Ну, то есть, песни сами пишутся. Но когда они написаны — дальше с ними много забот. И вот этими заботами я сейчас увлечена. Надо сформировать песню, чтобы она набрала энергию, форму, сыграть материал с группой. Надо понять, как её лучшим образом записать… Когда издается очередной диск — это целая эпопея для многих людей.
— Это рождение!
— Да, вот сейчас мы пишем следующий альбом, по каким-то песням снимаем клипы, это тоже большая работа, весьма. Ну, и плюс, конечно, концерты, потому что всё остальное деньги только тратит. А единственное, что музыкантам даёт деньги — концерты. И не такие уж большие. Машинка катится на самообеспечении.
— А что из последнего прочитанного останется у вас на полке?
— Ох, я как раз пытаюсь эти полки расчистить. Буквально перед отъездом две большие стопки книг собрала, которые буду куда-нибудь отдавать. Нет, бумажные книги, полки — это образ может просто такой. Есть часть книг, которые и правда надо читать на бумаге, например, мою «Ефросинью». Но большинство книг можно прочитать в электронном виде.
— Ну, нет, для книголюбов понятна разница, никогда не променяешь вот это чувство бумаги…
— Видимо, надо тогда книги просто друг у друга брать что ли, отдавать друг другу…
— Да, да! Вот этот момент есть в библиотеках, бук-кроссинг…
— Да. Я, увы, не могу их хранить вечно. Я очень мобильна и не могу заводить много вещей. Всё время стараюсь сократить имущество.
— Давайте, пожалуйста, поговорим про «Ефросинью Прекрасную». Ну потому, что у меня связана история с этой книгой. Она попадала ко мне в руки сначала нечаянно, потом я её сама уже основательно для себя приобрела. И, если не соврать, трижды начинала читать. Но рубит на каком-то моменте и всё. Интересно дальше, что там, как будет? Но бывает такое, претыкаешься обо что-то и всё. Вот и как поступить с этим?
— Я сейчас вспомнила: у Гурджиева есть книга «Рассказы Вельзевула своему внуку». Это потрясающая эзотерическая книга огромной толщины, наполненная каким-то совершенно сумасшедшим и очень тонким юмором. И подробностями совершенно удивительной жизни существ другого уровня, можно сказать, ангелов. Вот она специально начинается страшно скучной главой ни о чём, очень длинной. И в конце этой главы автор говорит: «Я написал эту главу специально, для того, чтобы человек, который в книжном магазине открыл эту книгу, закрыл и положил обратно. Чтобы отсечь случайных людей». А дальше начинается совершенно умопомрачительный текст, я его очень вам рекомендую, хотя бы первые несколько глав, на этом остановимся. Нет, я не специально так начинала. Моя книга, во-первых, трансовая, она очень волшебная. И человек, который её читает не может не впасть в изменённое состояние. В нём есть выходы из плоского мира в объёмные. Личные выходы каждого. И, конечно, её не обязательно читать с начала. Это многомерный такой лабиринт, с любой стороны заходите, открывайте на любой странице, читайте кусочками — тем более, там маленькие главы на полстраницы, что-то обязательно зацепит. Я её сама целиком не перечитывала давно, но иногда открываю на каком-нибудь месте. И там есть какие-то любимые места, сейчас у меня уже как у читателя. Как я это писала — сейчас уже не понимаю, сама удивляюсь. Открываю главу, например, про Самсона и Бетти. Называется «заплачь за пять минут». Есть такой род стихов и видео. И вот читаю эту главу, и в конце замечаю, что сижу при ярком свете в метро, вокруг куча посторонних людей, а у меня текут слёзы ручьями! Или в конце книги — когда Ефросинья встречается с Иеронимом. Это тоже, по-моему, невероятно пронзительная сцена. Всё это волшебные строчки.
— Я знала, я знала, что надо уйти туда и миновать что-то!
— Необязательно идти напролом, нормальные герои всегда идут в обход. Это стихи в прозе, можно ещё так сказать. Там такая концентрация текста, что, конечно, у ума начинают гореть пробки. Но, если вы скажете себе, что это стихи… Стихи же вы читаете по одному, не глотаете их целыми томами? Зачем стихи томами читать — даже не знаю. Каждый абзац — это переживание, притом очень непривычное, очень сильное, и его надо, конечно, пережить, пропустить через свою кровь, тогда оно там прорастёт ромашками.
— Особо хочется отметить, конечно, рисунки. Они, мне кажется, очень точно передают всё…
— Яна Клинк. Мы с вами говорили о том, что такое волшебство в живописи или графике. Вот на её примере я это пережила, на моём уровне восприятия она — волшебство. Некоторые картины я не понимаю всё ещё, почему они считаются крутыми. Но вот эти я понимаю. Я долго искала её, кстати. Я увидела и запомнила её художественный почерк в каком-то журнале. Я потом перерыла все подшивки этого журнала в интернете, но почему-то её оттуда вычистили, я там не нашла. Ну не знаю, наверное, авторские права, какие-нибудь юридические дела. А потом оказалось, что она в арт-студии Лебедева в то время работала — может быть, поэтому. Ну, в общем, я её не нашла. Но потом в интернете вдруг вижу: вот он, этот почерк! Кто это нарисовал? И, наконец, я её нахожу. Живёт в Самаре, такая обычная девушка милая, и вот такое у неё внутри. Так что у вас в Воронеже наверняка тоже кто-то такой есть. И не один.
— Я уверена, что да. И будут ещё, если только начинают. Анатолий Притчин спрашивает: «У гитариста группы «Мельница» во время концерта стянули каподастр. А что у вас утаскивали фанаты? (После ругани в фанатской группе Мельницы каподастр подкинули обратно)» Что у вас утаскивали?
— Кстати, у нашего гитариста однажды тоже спёрли каподастр, притом это было во время настройки в филармонии в каком-то городе, я сейчас забыла. И там был один единственный человек — местный техник, который совершенно на голубом глазу: не брал, и всё. Мне это всё очень подозрительным показалось. А такой дядька, он сразу давай лезть общаться, такой он милый, такой «ха-ха-ха», сразу «да вы что, ребята, я такой хороший». Ну, явно никого больше не было. Так что каподастр у нас пропадал. А гитарист у нас такой очень скрупулёзный, уж как он был расстроен — это просто не описать. Тем более в поездке, перед концертом, ещё поди, найди другой. А у меня, знаете что? Я жонглировала на концерте, у меня был набор из красивых шариков жонглёрских, то есть мячиков. Они шьются специально, такая дорогая штука, профессиональная. И вот из этих трёх или четырёх мячиков один спёрли. Получился некомплект. Мне было обидно! В Киеве.
— Верните!
— Давно было, тогда у нас с этой страной были мир и любовь.
— Хорошо, спасибо. У Анатолия есть ещё одно, скажем так, пожелание. Говорит: «Пока вы в Воронеже, можете ли вы повлиять на программного директора радио «Борнео», чтобы он чаще ставил ваши песни в эфир?»
— Давайте вы все, пока вы в Воронеже, повлияете. Сейчас тут его нету, я не знаю, как он выглядит. И как я должна на него повлиять? «А, поставьте нас, пожалуйста!» Лучше вы ему напишите все: «Поставьте!»
— Полина Самойлова: «Оля, а что для вас значит ваше творчество? Вы относитесь к нему, как к работе, как к чему-то само-собой разумеющемуся, или вы понимаете, что периодически творите чудо и можете даже менять жизнь людей?»
— Ну, конечно, последнее. Как к работе скучной? Нет! Никто бы на такое не пошёл. На такие огромные вложения, на такое бескомпромиссное служение, ради чего? Тем более, что деньги на это же и уходят. Если бы это было бы ради денег… Может, ради славы? О, я придумала! Где она, слава, вот сейчас я в Воронеже уже даже! Это, конечно, служение. Моё дело никто кроме меня не сделает, и при этом оно важно для мира. Очень-не очень, но на своих слоях и в своих масштабах это действительно сделать надо. Надо, Вася, надо! Нету другого аргумента, чтобы взять и тащить свою телегу.
— Ну, а вот вторая часть вопроса, где «вы понимаете, что периодически творите чудо и можете даже менять жизнь людей?» Как вы здесь себя ощущаете?
— Это наша работа. Мы тут для этого.
— Работа волшебников, всё правильно.
— Пользуясь случаем, передаю привет с демиургического слоя, на котором мы все.
— Опять же Анатолий Притчин: «У попа была собака» вышибает из меня слезу».
— Главное, что из меня тоже. Знаете, как её трудно исполнять?! Невозможно.
— Планируете ли вы облагородить таким же образом ещё одну классическую детскую «Ехали цыгане, кошку потеряли»?
— Я такое не знаю, надо будет почитать.
— Кошка сдохла, хвост облез!
— А, вот это я знаю!
— Наверное туда, в эту сторону вопрос.
— «У кошки четыре ноги — ещё знаю — позади у неё длинный хвост, но трогать её не моги за её малый рост, малый рост».
— Да, но это немножко недетская пословица. Не так много времени остаётся. Мне хотелось бы коснуться темы театра. Что вы ставите, ставили, планируете поставить? Или всё это пока отложено где-то на полочке и только впереди?
— Мне кажется, этап в жизни был мощнейшим. Но он, в принципе, не то, чтобы закончился… Человек, который писал книги, навсегда остаётся человеком, который писал книги, человек, который танцевал или жонглировал, или ездил на велосипеде, или, как я, на уницикле — всегда останется человеком, который ездил на уницикле. Для нас тогда это был сильнейший, очень нужный опыт, очень непростой. А снаружи, как это выглядело — я даже не знаю. Это были спектакли на которых то 60 зрителей, то меньше.
— Что это были за спектакли?
— Визуальный театр — есть такой жанр. Визуальный театр или физический театр. Это театр, который работает с картинкой, с образом. В нем нет слов, там необязательно нужен сюжет. Кстати, благодаря этому я написала «Ефросинью». Это примерно то же самое, но другими средствами. В другой перцептивной среде, как сказали бы специалисты. Есть ещё литература фэнтези, удивительным образом близкая к визуальному театру. Или мистическая литература. Где говорится о чём-то таком… Открываешь золотым ключиком волшебную дверку в стене, а за ней… Вот про эту волшебную дверь в стене — очень многое, почти всё. А что там может быть? Глубокое погружение в голову человека, там может быть и страшное, и прекрасное, и безумное, и нечеловеческое. И всё это — преломляющийся в образах мир, который мы не совсем видим, но всё время чувствуем. Можно сказать, что я всё это выдумала, как и все писатели свое выдумали. Вот, например, Джоан Роулинг в интервью говорила (читали вы, не читали?), что когда она писала своего Гарри Поттера, она многое переживала на самом деле. Там есть достаточно большой сказочный аспект — сюжет и все дела… Но есть образы, которые вызывают мороз по коже узнаванием. Например, дементоры. Она говорит, что дементоры существуют реально, и они к ней приходили постоянно в это время. Она это пережила, и это переживание никому не желает повторить, но она о нём рассказала. И кстати, вот ещё одна функция искусства — возможность пережить в форме искусства то, что в жизни переживать, может быть, не стоит. Можно в виде прививки получить — не болеть на самом деле, а переболеть в малой форме. То есть пережить, пропустить сквозь себя и сделать какие-то очень важные выводы, выработать в себе иммунитет к определённым видам, например, вторжения, или к определённым видам манипуляций. Задаться вопросами добра и зла, морального выбора, иногда очень даже неочевидного. И неизвестно, где да, где нет, где добро и зло, но ты что-то про себя проиграл. А наша майя — это игра, игровая платформа, на которой мы оттачиваем свою сложность, своё понимание и одновременно свою простоту. То есть, в начале мы думаем, что всё просто, а потом узнаём, что всё гораздо сложнее, чем мы думали. Потом эту сложность изучаем таким большим лабиринтом, потом — оп! — она схлопнулась в какое-то простое правило. Вот замечательное описание процессов, которые происходят в жизни и с жизнью. Это всё в голове можно проиграть. Ну, голова — это мозг, это воображение. Точнее, мне это видится где-то вокруг головы, даже больше сзади, чем впереди. Впереди — то, что мы видим: мозг, расчёты, что во сколько, сколько стоит, а сзади вот эта вся фантастика.
— Чувствуешь. Чувствуешь это где-то там. В таком случае, под занавес нашего общения, спрошу, добро и любовь — конечны?
— Я не знаю, что отвечать. Я даже не понимаю, что вы спросили. Про каждое слово надо очень долго думать, что оно означает. Для философского трактата зачин неплохой. Но, пожалуй, не я буду автором.
— Более лёгкое просто для вас, я вот это имела ввиду.
— Ой, как всё непросто. Добро, любовь… Мы сейчас про Ковригу говорили, упоминали, что добрый человек — это не ватный валенок. Добро должно быть с хребтом. А хребет это что? Это сила, это то, считается принадлежностью тёмной стороны.
— Вот тут и пошёл трактат.
— Да, и непонятно. Не бывает только белого, и человек не состоит из только пушистенького. Снаружи может быть милая улыбка, хи-хи-хи. Внутри всё равно шевелятся рептилии и змеи всей истории психики.
— Рода своего…
— Рода, биологии, истории. И когда мы с этим в себе встречаемся, кстати, об этом очень много говорит искусство, и визуальный театр в частности, нет другого варианта, кроме как встретиться лицом к лицу. Не убежишь, по крайней мере, надолго. Остаётся быть честным, постепенно с этим знакомиться и ставить под свой контроль. Потому что вычистить тёмное из себя нельзя, это какая-то необходимая часть нашего существа. У нас есть две стороны: чёрная и белая. Чёрная — это мощь и сила, воля и страсть, это ещё и наступательность, это ещё и властность. А белая — желание творить, желание делать мир лучше. И когда чёрное под белым — мы творим, и у нас есть на это сила. А когда снаружи только белое, чёрное зажато в тёмных подвалах, заметено под ковёр, у нас нет силы. Оно там всё равно сжато под большим давлением и вылезет в самый неожиданный момент. Милый человек окажется говнюком. Можно такие слова говорить?
— Уже да.
— Всё, поздно. А человек, которого вы считали, может быть, хмурым, недобрым, раздражительным — он вас вынесет из огня. В общем, вся эта игрушка — она не такая простая. Но и не такая сложная.
— Но и не такая сложная. Да, всё это надо держать на карандаше. Спасибо, что пришли, приходите ещё раз!
— Зовите — мы придём, а вы приходите к нам!
— Спасибо Вам огромное, желаю Вам удачи! Напомню, что сегодня концерт состоится в книжном клубе «Петровский» в 19.00.
[Звучит песня «Никто не умер, никто не ожил»]
Спасибо за расшифровку Ольге Пащенко (Санкт-Петербург)
Запись эфира