Интервью для сайта ruevents.ru, 24 июня 2015 г.
…Искусство — способ слияния людей с целью получения совместного переживания, а иногда, если повезет, — встречи с великим и неведомым.
— Ольга, Вы на сцене используете самые разные способы самовыражения: музыка, танец, театр. Какой из них для Вас самый мощный?
— Сильное ощущение бывает, когда всё сходится. Всё перечисленное — это инструментарий, фигурально выражаясь, краски в руках художника. Да и картина, если продолжить аллегорию, — это всего лишь холст, на котором что-то намазано. Всё самое главное происходит в голове. Или не происходит. Когда сознания многих людей объединяются, это даёт дополнительную силу. Поэтому мы и собираемся вместе на спектаклях и концертах. Искусство — способ слияния людей с целью получения совместного переживания, а иногда, если повезёт, — встречи с великим и неведомым. Ну а разные умения — это просто интересно, они дают дополнительные возможности. Поэтому я люблю учиться.
— Что Вам даёт толчок к новому?
— Жизнь вообще, по-моему, богата толчками. Чем-то заинтересовываешься, увлекаешься и начинаешь заниматься. Я этому очень подвержена. Всегда хочу и убежать с бродячим цирком, и снимать кино, и рисовать. Самый увлекательный момент — это когда делаешь шаг в новое. Труден не первый шаг, а какой-то там десятый, наверно, двадцатый, когда сливки уже съедены, розочки с торта, а дальше пошёл гранит науки. Так что чем-то я занимаюсь как основным делом, а чем-то понемногу в виде хобби. У меня вообще особая ситуация: я и сочиняю, и выступаю. Это уже две профессии.
— Трудно исполнять свои песни?
— Нет, нетрудно. Просто придумывать и исполнять — это разные занятия. Сочинение — это такая внутренняя тема, возня с набросками, сосредоточенность, фантазия, пробы и ошибки наедине с собой. А для выступающего на сцене артиста главное — то, как он общается с публикой, двигается, выглядит, излучает. Запись в студии — вообще третье, кропотливое техническое занятие. И ещё: человек, который пишет, всё время создаёт новое. А исполнитель, когда добился успеха, вообще-то не должен соскакивать, ему надо продолжать исполнять произведение, пока на него есть спрос. Я читала интервью солиста бродвейского мюзикла, который свой спектакль уже спел много тысяч раз, девять раз в неделю. Его спрашивают: «Вам не надоело?». Он отвечает: «Это моя работа, мне за неё хорошо платят». Есть такие музыканты, которые всю жизнь поют одну и ту же песню, и всё отлично. Я просто так не могу. Я одной рукой создаю, другой, получается, разрушаю. Мы не катаемся на старых хитах, а всё время делаем новое. И у этого есть свои издержки. Всё такое слегка недорепетированное у нас. Плюс я сочинитель ещё чего-то там, театральных образов. И тоже хочу их воплощать. Зато стоит нам на гастролях пять раз одну и ту же программу сыграть, мы уже как часы работаем. Но редко так происходит. У нас всё время состояние премьеры.
— По поводу ролей. Вы занимаетесь театром. А с каким театральным персонажем Вы себя ассоциируете и с каким непохожи больше всего?
— Нет, ни с кем я не разделена из тех, кто в меня попал и кто из меня вышел. Это всё части меня. Выбрать из них одного невозможно. Хотя у меня есть песня «Клоун Зло» от лица актёра-волшебника с множеством масок. Мне близок некий демиургический герой, который играет образами: кукловод, игрок, режиссёр или сказочник. У него, наверно, есть какая-то своя внешность. С бородой такой дяденька, с горящими глазами, который держит нити, крутит ручки, шестерёнки. Бог, старик и ребёнок одновременно. Или кривляка, трикстер в шутовском трико, и он же грустный Пьеро в белом гриме.
— Перевоплощение — это какое-то более качественное проживание жизни, да?
— Может быть, наоборот, количественное. Раньше люди были больше привязаны к своим социальным ролям, к профессиям, месту жительства. Сейчас больше принято искать себя, учиться, меняться. Мне кажется, вглубь и вширь — равноправные процессы. У каждого человека свой сценарий, последовательность этапов. Или перебираешь много игрушек, или берёшь какую-то одну игрушку и изучаешь только её. И это две вполне равноценные жизни.
— То есть у Вас, на самом деле, одновременно две жизни?
— Больше.
— А какие ещё?
— Ученика, учителя, артиста на сцене, рабочей лошадки за сценой. Нейтрального наблюдателя. Путешественника и бездельника.
— В Ваших песнях много эмоций, и в то же время они глубоко интеллектуальны. Откуда Вы черпаете знания?
— По-моему, это не называется словом «знания». Сейчас пойму. Постфактум бывает какой-то анализ, попытки что-то систематизировать, объяснить. Но сам процесс творчества — не интеллектуальный процесс, это очень интуитивное занятие. Разумеется, всё лепится из материала, которым ты являешься, ничего другого под рукой и нет. И тут всё работает: эрудиция, словарный запас, ум, если есть. Если нет — не беда: искусство — это эмоции. В песне «Клоун Зло» есть строчки: «А кто я сам? Паяц, мудрец и лжец, эссенция страстей и горя опыт. Я прожил много жизней, чтобы хлопать в финале вы могли: итак, конец!».
— Вы прожили много жизней?
— Мне кажется, да. С другой стороны, не так уж много. То есть я где-то в середине нахожусь, во мне ещё много такого ребёнка наивного, не всё познавшего. А вообще с прошлыми жизнями, наверное, не всё так просто. Возможно, вновь живёт уже не совсем тот человек. Или совсем не тот. Но явно существуют медленные процессы, какой-то момент накопления, который невозможно перескочить. Если у кого-то медленный процесс прошёл быстро, значит, он просто уже был когда-то пройден. Одни люди легко чему-то учатся, а другие — трудно. И у некоторых бывает мгновенное узнавание, страстное влечение к какому-то виду деятельности и очень быстрые успехи в нём. Откуда это? У меня единственное объяснение, что они просто-напросто этим уже занимались. И поэтому очень быстро вскакивают сразу на ту ступеньку, на которой были, а дальше развитие продолжается уже с нормальной скоростью.
— Вы чувствуете свою ступеньку?
— К музыке у меня сразу же чувствовалась склонность. И к речи, образам, стихам. Они мне легко давались. А вот темы танца и театра я, в общем-то, всю жизнь изучаю и чувствую себя начинающей.
— А как же клоун Зло, который всё прожил?
— Это образ из песни. Люди, которые ну прямо всё прожили, — уже не тут, если они ещё люди. На высоких уровнях человеческие переживания — шелуха. Но на нашем — важная часть развития. В эмоциях можно долго вязнуть, а можно их проходить интенсивнее и разумнее.
— Вы проходите интенсивнее?
— Возможно. Как могу. А могу не всё. У меня тоже бывают ситуации, когда я собой не управляю. Так что похвастаться особо нечем. Может быть, поэтому мне и интересно всем этим заниматься.
— Когда Вы пишете песни, опираетесь ли Вы на вкус слушателей или выражаете себя?
— Умение играть на публику — это ещё одна профессия. И она не моя. Само собой получается, что то, что я делаю, кому-то нравится, а кому-то нет. Но я не рассчитываю на вкусы, не делаю чего-то специального на потребу или на потеху. Я делаю как делаю, у меня по-другому не получается, даже если захочу.
— Когда Вы поёте, Ваш голос погружает слушателей в себя, в то время как многие музыканты ведут за собой. Как Вам это удаётся?
— Тут уже я не знаю, как оно работает и как со стороны выглядит.
— Резонирует. Уходишь вглубь себя, внутри начинает что-то происходить, выходить на какой-то новый уровень даже. Вы вызываете интересные процессы.
— Ну я тут только катализатор. Думаю, события в человеке происходят, когда они назрели. Есть два процесса: набор жизненного опыта и его осознание, перевод в метаопыт. Иногда много накопленных разрозненных переживаний в человеке вдруг взрываются озарением, пониманием чего-то над всем этим. В нашем обучении жизни тоже есть два пути: наружу и внутрь, в тонкую шлифовку нюансов в чём-то одном и в перечисление большого количества новой информации.
— Вы каким-то образом сочетаете их вместе, за Вами человек идёт по вертикали и по горизонтали одновременно.
— Получается наискосок? Вперёд и вверх? Это прекрасно.
— В вашей музыке много любви. У Вас есть какая-то миссия, или любовь и есть миссия?
— Но это комплимент немножко незаслуженный. На самом деле, я вполне мизантроп и не могу похвастаться тем, что вся прям в цветочках-бабочках. У меня всегда между любовью и ненавистью очень тонкая грань, и я на ней колеблюсь. Мне не нравится многое в человечестве и то, что оно творит на Земле. Непрерывное созерцание несовершенства людей вызывает у меня страдание. Когда я говорила о наблюдателе, это было, скорее, желаемое. Мой наблюдатель не нейтрален. Я часто думаю, что хотела бы жить в другом мире, где люди были бы красивее, тоньше, умнее. Вот даже дойдёшь до метро и столько мата по дороге услышишь, просто прохожие между собой общаются. Столько злобы у всех, постоянные негативные эмоции. Новости и события постоянно тоже больные. Я мечтаю о другом мире и не могу найти туда выход. Но, с другой стороны, я нужна здесь и сейчас и если куда-то уйду, часть людей потеряют опору.
— То есть миссия какая-то всё же есть? Вы её осознаете?
— Я её не взваливала на себя. Я не считаю, что что-то должна. То, что я делаю, происходит добровольно, хотя эта работа очень напряжённая, насыщенная. Я чувствую, что запряжена в телегу. Но словом «миссия» я бы это не называла. В юности у меня было ощущение какого-то особого предназначения, а сейчас нет. Я понимаю свою обыкновенность, уязвимость, недостатки и слабости. Непросто бывает на себя честно взглянуть, но я это практикую, и в принципе нахожу в себе всё то же, что и вокруг. Но всё равно у меня есть какая-то тоска по другому миру более высокоразвитых существ, которые не уродуют свою планету, не занимаются насилием, обманом, паразитизмом, которые щедро друг с другом делятся. Я это и в своей жизни пытаюсь практиковать.
— Через музыку Вы стремитесь сделать мир лучше?
— Не знаю как мир, но то, чем занимаюсь, стремлюсь выполнить чище и ровнее. Это такое абстрактное стремление, как в каллиграфии желание нарисовать более совершенный иероглиф. В нём нет никакого практического смысла. Но что-то происходит в области мысли. По сути, плотник, который делает табуретку, имеет дело с деревом, и у него и стремление конкретное — смастерить её или получше, или тяп-ляп. А я занимаюсь тем же, но в нематериальном мире. Музыка ведь только имеет физические носители, а сама, по сути, не является чем-то материальным. И желание в достаточно неуловимой сфере сделать что-то получше уже для кого-то может просто выглядеть дурью или блажью.
— Я думаю, это очень благородно на самом деле.
— Ну не знаю. Я с сожалением замечаю, что, как незабвенно выразился Богдан Титомир, «пипл хавает» и куда более примитивный и небрежно сделанный продукт. То есть необязательно так напрягаться. С другой стороны, есть сферы, которые бесконечно выше той, в которой я ориентируюсь. Так что смотря в какую сетку себя ставить. Путь вверх если не бесконечен, то, по крайней мере, край отсюда не просматривается. Я рассматриваю происходящее как личную школу и занимаюсь в какой-то степени практикой для себя.
— Я думаю, Вы недооцениваете, какое влияние оказывает Ваша музыка на человека.
— Смотря на какого человека. Многим по барабану. А на кого влияет, это люди, настроенные на те же волны. По сути, мы одно и то же. Просто функции поделены: они делают свою часть работы, а я — вот эту часть.
— Это тот самый оазис, который хотелось бы воспринимать как отдельный мир?
— Нет, к сожалению, оазиса нет. Есть такая грибница, растворенность в других, чуждых энергиях. Пронизывание. Но и чуждые энергии тоже не дремлют, у них там всё в порядке, они крепкие, их много.
— У Вас такой длинный путь и 17 альбомов. У Вас есть любимый альбом?
— Нет, я их не пересчитываю и не переслушиваю. Вот вы назвали цифру, а я не знаю, правильная она или нет: кажется, нет. И у меня к альбомам нет отношения. Пока делаю, я тотально погружена, но когда готово, уже не возвращаюсь. Бывает, случайно услышу какую-то запись. Начинаю обдумывать: что-то мне не нравится, сейчас сделала бы лучше. Или, наоборот, сделано здорово, сейчас я так уже не могу. Эмоциональные оценки, наверно, только здесь и сейчас могут быть. Песня переживается в момент исполнения или внимательного прослушивания.
— То есть старые песни для Вас остаются в прошлом?
— Нет, там всё сложнее немножко. Есть какие-то ниточки, которые ещё тянутся, а есть те, которые уже состоялись. Даже не оборвались, а закончились. Всё, уже ни прибавить, ни убавить. А бывает, видишь, можно ещё что-то сделать. Это не всегда конкретная песня, а воплощение некоей энергии. В следующем произведении, может быть.
— У Вас есть какие-то планы насчёт создания нового альбома?
— Я не строю планы как планы. У меня есть текущие работы, и я потихоньку их всё время делаю.
— Вы пишете новые песни?
— Написанные песни — ещё не песни. Это как проекты зданий. Я могу делать наброски, могу постепенно доводить их до готовой формы, а могу и заняться строительством здания по какому-то проекту. Разные стадии есть у процесса. Первые из них внутренние, а последние сопряжены с довольно интенсивным взаимодействием с людьми. Мне всегда есть что поделать. Чтобы начинать что-то новое, совсем новое, у меня нужно отобрать абсолютно всю текущую информацию. Уехать на оленях и вертолётах в какое-то уединённое природное место. К сожалению, у меня такого в последнее время нет. А так как в социуме информационный поток очень большой, я просто записываю какие-то намётки на диктофон и про них забываю. Дальше надо сидеть, копаться.
— Большая работа.
— Да, работы немерено. Только спину подставляй. Я с большим удовольствием берусь за планы, у которых видны начало и конец. Например, снимаю видео, монтирую, и потом есть момент, когда клип закончен и выложен. Очередной камушек свалился с Сизифа, это так радостно. Но после тут же набираю новых. Счастливый момент идеи: «А давайте сделаем такую штуку!», он недолгий. Если серьёзно задумывать, а не в воздух палить, то дальше начинается трудоёмкое воплощение.
— В этом, мне кажется, есть счастье от проживания жизни.
— Какое-то новое модное слово — «проживание». Вообще, есть такое мнение, что нашу богатую реальность можно сравнить с компьютерной игрой. С потрясающей графикой и эффектом присутствия. Только в ней нельзя менять персонажей и выбирать среды. А может, мы и меняем, а может, и выбираем. Просто на каждой следующей попытке стирается память.
— Идея в том, что ты должен дойти до конца и измениться?
— Я не знаю, в чём идея, честно сказать. Но если наблюдать за окружающим, то можно заметить, что люди внутренне усложняются, хотя и крайне медленно. И что вообще они уже с рождения очень разные. Наверное, в конце каждый раз данные конкретной жизни архивируются, и остаётся лишь результат, квинтэссенция… А мы постепенно растём, совершенствуемся, чтобы потом стать какими-то следующими людьми. Сверхлюдьми или ангелами, или, я не знаю, какими-нибудь андрогинными существами следующего измерения.
— В буддизме считается, что всё именно так и происходит.
— Да, религиозные доктрины — попытка описать это. Я в принципе с их тезисами согласна, если они подаются не как единственная окончательная истина, а лишь как попытка понять неведомое. Искусство не претендует быть истиной в последней инстанции, этим оно и хорошо. Сторонники разных стилей не идут с войной за свой единственный окончательный стиль. Но искусство поднимает в общем-то те же проблемы.
Беседовала Екатерина Ковалёва