Интервью для сайта СИА-ПРЕСС (Сургут). 10 апреля 2014 г.

…Секрет во вскрытии — твоём и людей вокруг. Когда все вскрываются — это фонтан энергии. Люди плачут, они становятся счастливыми и бесстрашными, готовыми отныне по-другому жить и другие сны видеть. У меня про это в песне «Комедия дель арте»: «Я убегу из дома, теперь мне всё равно».


Ольга Арефьева и группа «Ковчег» — музыкальный феномен, не поддающийся жанровой классификации. В Сургуте коллектив выступал впервые. До этого обрадованные новостью о прибытии группы поклонники даже устроили своеобразный флешмоб «Вконтакте», поставив в качестве аватарок афиши с Арефьевой, словно массово крича ей сквозь километры: «Приезжай скорее!»
Корреспондент СИА-ПРЕСС взял интервью у бессменного лидера и создательницы «Ковчега».

Ольга Арефьева: Секрет во вскрытии — твоём и людей вокруг…

Гринпис, Макаревич, злобные идиоты и ‘на хрена нам война’

— 29 марта был Час Земли. Вы поддерживаете эту акцию?

— (смеётся) Мы как раз на самолёте летели… Не смогли поддержать! Если бы отключили электричество — мы бы просто…(многозначительно умолкает). Но на час выключить свет и сказать, что теперь твоя совесть чиста — это было бы слишком просто. Я в любой момент жизни пытаюсь максимально экономично жить и производить как можно меньше мусора.

— Как вообще вы относитесь к Greenpeace, WWF, всем этим организациям?

— Читаю регулярно их страницы, подписываю петиции. Правда, они спамщики, и пришлось их заблокировать на мэйле. Когда подпишешь что-нибудь, начинают бомбить незапрошенной информацией — ребята, это неправильно! При всей моей симпатии, я интровертный человек. Не люблю, когда ко мне лезут. Но в целом — я с ними и за них!

— Слышали, наверное, про эту безумную ситуацию с Макаревичем, что его призывают лишить наград за высказывания, которые он сделал в адрес российской политики… Что думаете?

— Эта история — глубочайший и злобный маразм. Мы живём в свободной стране, а не в тюремной диктаторской деспотии. Человек должен иметь возможность спокойно говорить то, что он думает. Спорные вопросы решаются аргументами. А награды вообще-то дают не за трусливую лояльность чему угодно, лишь бы от начальства, а за вклад в разум страны. Макаревич, я считаю, много хорошего сделал, неважно, интересуюсь я его творчеством или нет. Никуда не денутся заслуги человека из-за того, что он не согласен с политикой правителей.
Впрочем, не в наградах вопрос, так ли они ему нужны? А в том, что любители пасквилей, доносов и линчеваний сейчас поднимают голову — тревожный признак вообще-то. Пока это отдельные злобные идиоты. Но если им дать волю, они с наслаждением поведут нашу страну в сторону концлагеря. Этим тенденциям нельзя давать хода, следующей мишенью будешь ты. Или любой красивый, свободный и разумный человек. Обязательно найдётся высказывание, а может костюм, а может национальность, которые не понравятся какому-нибудь чиновному перестраховщику, религиозному фарисею, бабке на лавке или вахтёру, тоскующему по ВОХРУ и НКВД.

— На концерте прозвучала старая песня «На хрена нам война». Многие, наверное, это проассоциировали для себя в тот момент с ситуацией на Украине. Вы против войны?

— Разумеется! Но есть люди, которым война — это мать родна. Они только и мечтают кого-нибудь пинать ботинками в живот. Главное, поменьше думать, но переживать мнимую «правоту», якобы дающую право убивать, подавлять, пытать, упиваться садизмом с серьёзным лицом радетеля за правду. А рядом с ними могут находиться нормальные люди, которые не хотят этого вовсе, но их заставляют воевать. Когда мы на все эти погоны смотрим, то всегда должны понимать, кто рвётся к войне и зачем. Я не говорю, что не надо никаких вопросов решать, просто это должно сопровождаться высоким уровнем мудрости.

Песни, от которых оживают и от которых умирают

— Кто или что вас вдохновляет на творчество?

— Весь мир, всё происходящее непрерывно вдохновляет. Бывает, какие-то конкретные события навеяли сюжет или эмоцию. Но в произведении всё преломляется, обостряется, выходит на обобщенный уровень. Конкретные внешние истории часто и не важны. Многие стихи — изложение не событий, а размышлений. А часто это вообще выловленные в небе послания, нырок с головой в мир образов, идей.

— Репертуар на концерты выбираете, исходя из внутреннего состояния?

— Много факторов влияет. Мы обязательно, когда с группой встречаемся — обсуждаем, чего кто хочет. Смотрим, какая предполагается сцена, инструменты, какие зрители. Бывает запрос с места.
Вот, скажем, Сургутская филармония к нашему приезду подготовила список предложений из 20 пунктов, а в концерте у нас обычно 24 песни! Нам многие предложения понравились, и большинство из них мы могли выполнить.
Одну песню, «Курок», мы вообще не играли этим составом. Последний раз исполняли её лет десять назад. И с огромным удовольствием её восстановили, изучили, кто не знал.

— Да, всё закончилось очень позитивно, наш зал, который сначала скромно сидел, на втором отделении встал. Как считаете, зажата у нас публика или нет?

— (смеётся) Кто-то в филармонии поспорил с нашим директором, мол, «наша публика ни за что не встанет». Публика встала вся, начиная с середины второго отделения. Спор был на жвачку, так ему потом вручили её целую коробку, ходил всех угощал. А в Одессе наш звукореж выиграл бутылку коньяка, там один «профи» настаивал, что я пою под фонограмму, мол, не может так чисто всё звучать.

— Теперь я собираюсь на второй концерт, чтобы услышать те песни, которых не было. Например, «Чёрную флейту». Вы давно её исполняли в последний раз?

— Я крайне редко её исполняю, раз в несколько лет. Если вы придете внезапно, её, скорее всего, не будет. Но однажды настанет такой момент, когда почувствую, что пора. Тогда, скорее всего, сообщу об этом в анонсе.

— Наверное, это такая песня, которая отнимает много ресурсов.

— Эта песня из тех, которые при неаккуратном обращении могут убить концерт. А всё-таки зрители должны дойти до дома живыми, и правильно, если в жизнеутверждающем настроении. В концерте есть место для тяжёлой песни — это конец первого отделения. Апогей загруза, после чего постепенно начинается разгруз.

— Да, в Сургуте на этом месте стояла «Ночь в октябре».

— Такая песня в концерте может быть одна. Максимум — две. К ним надо приводить и потом из них выводить, иначе будет «кошка сдохла, хвост облез».

— У вас в песнях очень сложные, насыщенные тексты. Бывают что забываете слова? Как выходите из положения?

— Да, постоянно — в новых песнях. У нас в Москве регулярно проходят концерты новых и неизвестных песен. Иногда я ставлю перед собой целую пачку текстов: значит, песни все до одной новые.
Совершенно не из мозга должны идти все эти тексты, аккорды и ритмические структуры. В минуту исполнения внутри и так очень сложный процесс происходит. Мозг получает удовольствие от эмоциональных переливов и смыслов. В эту фазу приходишь, когда уже всё в механической памяти.
Нам на занятии танцами говорили: «Не думайте о ногах!». А о чём думать? О руках? «Нет, не думайте о руках!» ..А о чём думать — о голове? «Да ни о чём! Ощущайте, как всё прекрасно!» Что я делаю, если я забыла? Мило улыбаюсь. Да, дорогие зрители, сегодня есть запинки, зато вы первыми слышите новые песни. Это куда ценнее.

— Мне кажется, люди не обижаются.

— Да! Люди даже это любят. Если я сбиваюсь, зал всегда реагирует живо и по-доброму. Был у меня дед знакомый. Он говорил: «Не люблю фигурное катание! Мне нравится только когда падают!» (смеётся)

Авангардисты, магия и танцы

— Читала, что вы снова начали рисовать. Планируете развивать начинание?

— Куда уж я денусь? Коготок увяз — птичка пропала. Это оказалось крайне интересным и благодарным занятием. Вспоминаются детские стихи: «Не надо ждать, не надо звать, а можно взять и почитать»… Можно взять и самой нарисовать.

— Есть у вас любимые инструменты для рисования?

— Я начинала гелевыми ручками. Но поначалу много ошибаешься, а ручка не даёт возможности исправить неправильную линию. Начнёшь профиль вести: лоб одного размера, нос другого — всё, рисунок испорчен. Поначалу не хватает глазомера, твёрдости руки, да и просто опыта, знания того, какая линия под какую уходит.
Потребовалось время, чтобы додуматься рисовать карандашом, а потом уже готовое обводить и карандаш стирать. Гелевая ручка отходит — теперь появился получше инструмент, так называемый линер или лайнер. Вроде очень тонкого фломастера.

— Как насчёт планов поучиться у профессиональных художников, или оставите самобытность какую-то?

— У меня ещё не сложился стиль рисования, пока он ближе всего к обычному реализму. Возможно, им и останется. Я рисую людей и предметы примерно как они и выглядят. Не делаю огромных носов кошкам, полукруглых рук, будто там нет локтя.
Конечно, на каком-то этапе появляется свой стиль. Наверное, когда уже из головы берёшь объекты во всех ракурсах. Например, Яна Клинк, неуловимо преобразовывает реальность в процессе рисования. Картинки получаются очень характерными, с авторским почерком, но при этом достоверными. То, чем я сейчас занимаюсь, и есть обучение, изучение объектов, пропорций и ракурсов.

— Надеюсь, будут супербезумные рисунки.

— Мои рисунки оказались очень даже рациональны. Хотя когда у меня была предыдущая попытка иллюстрировать эту книгу, лет десять назад, ряд рисунков получились интуитивными и удивительно обаятельными. Оригиналы, к сожалению, утрачены. Остались только превью, состоящие из огромных пикселей. Пыталась их потом заново перерисовать, но они получаются не такими. Не понимаю, как это тогда вышло! Какой-то неуловимый момент то ли удачи, то ли вдохновения.

— Художники учатся всю жизнь, чтобы в итоге прийти к интуитивному рисованию. У многих из них стиль в конечном итоге стал далёк от академики…

— (смеётся) Стиль, далёкий от академизма, бывает от богатства, а бывает от бедности. Когда человек хорошо знает анатомию и перспективу, но сознательно их нарушает, потому что так лучше с его точки зрения — это одно.
А когда он ничего знать не знает и говорит: «Это мой стиль!» — совершенно другое… У меня на эту тему есть одностишье: «И пусть фальшиво, я — авангардист!»

— Вы всю жизнь занимаетесь танцем в разных проявлениях…

— В какой-то степени. Я поздно занялась танцем. Поэтому не всю жизнь, а взрослую жизнь. Детство и юность пролетели мимо в этом смысле.

— Сейчас какой предпочитаете жанр?

— Я не привязана к определённому жанру. В танце есть бесконечная перспектива постоянного получения информации. Можно черпать из разных источников — стили, традиции, школы. А то и просто наблюдать за бытовыми и трудовыми движениями, характерными жестами людей — собирать их в копилочку, как это делают мимы и актёры. Есть выбор: набирать много разного, или совершенствоваться в чём-то одном.
Я слышала, в Японии существуют очень дорогие мечи, которые мастера точат сто лет. Можно самому стать таким мечом — например, посвятив жизнь какому-то боевому искусству и оттачивая его до проникновения в суть мира. Работа эта необязательно предназначена для внешнего. Но всё, чем ты владеешь или занимался, в итоге собирается в чемоданчик и постоянно пригождается. Тело умнеет. Как в компьютерах — есть хард и софт. Само тело — хард. А всё, чему оно учится — софт. У кого программы более сложные и могущественные — тот танцор, маг, боец, мудрец, или просто человек с высоким уровнем красоты и грации, с умением наилучшим образом реагировать на разнообразные ситуации в жизни. Движение оказалось одним из самых интересных занятий на свете, лучших инструментов познания, какие только человек может избрать. Наравне с музыкой, писательством, рисованием, созданием фильмов и так далее. Одно и то же творческое начало человека проявляется в разных средах. Каждая среда требует изучения техники, вкладывания рутинной работы — в то, чтобы слушались кисть в руке или кисть руки. В итоге на сцене не должно быть видно, чем я вообще занимаюсь. Может быть, останется очень маленькое движение, но оно приводит в измененное состояние. Это один из вариантов магии. Одно из умений, достижимых в искусстве.

«Танцевать без рук, танцевать без ног — одними глазами. В них целый мир. Танцевать одной усмешкой. Танцевать ресницей. Даже если у тебя ничего не останется кроме одной единственной точки, всё равно можешь танцевать этой точкой, и танец получится».

«Смерть и приключения Ефросиньи Прекрасной»

Верёвочка и гвоздик, баран и смерть

— А театр «Kalimba» сколько у вас уже существует?

— С 2005 года.

— Лена Калагина с тех пор с вами?

— Значительно раньше. Познакомились в 1998-м, с тех пор вместе занимались танцем.

— Очень гармонично смотрится. Например, когда позади вас возникает рогатое люцифероподобное существо с невидимым луком.

— (смеётся) Мы называем его «баран»!

— Слышала, вы сотрудничали с театром «Derevo»?

— Сотрудничеством называть это было бы слишком, но мы у них многому научились. Многие мои жизненные и театральные потрясения пришли именно через них. И впоследствии знания о том, как именно это работает. Я увидела чудо, которое сразу вызвало жгучий интерес и желание понять эту часть жизни, приблизиться к ней, овладеть ею. Я с фантастической силой захотела или в этом участвовать, или создать что-то своё.

— Разгадать знаки, которые доносят актёры?

— Знаки — это всегда простые архетипические вещи. Жизнь и смерть, любовь и одиночество, мистическое путешествие, битва с драконом. Секрет во вскрытии — твоём и людей вокруг. Когда все вскрываются — это фонтан энергии. Люди плачут, они становятся счастливыми и бесстрашными, готовыми отныне по-другому жить и другие сны видеть. У меня про это в песне «Комедия дель арте»: «Я убегу из дома, теперь мне всё равно». Все эти годы идут под знаком овладения этой силой.

— Поговорим про пластинку «Театр». Как эта тема вылилась аж в целый альбом?

— И не в один! Многое не вошло, что-то произошло раньше или позже. Например, «Семь с половиной» откололась потому, что вошла в «Авиатор» тремя годами раньше, а «Клоун зло», напротив, я сочинила, когда «Театр» был уже записан.
Пожалуй, к ёмкому слову «театр», можно свести мои размышления и переживания в течение довольно многих лет. Но есть и другие слова: иллюзия, работа человеческого сознания, магия искусства. Мы ищем, кто мы, зачем и почему всё, что происходит с нами, что там, по ту сторону завесы? И как раз театральный занавес — очень подходящий символ. То, что показывается на сцене — оно старо как мир. Всегда есть драма со своими законами: с завязкой, кульминацией, эпилогом. Не так много сюжетов. Но это возможность пережить встречу с необычайным, великим, загадочным. Чудо — это то, что мы постоянно ищем в искусстве, да и в жизни. Земная оболочка — она только тряпочка на верёвочке и гвоздике. Нечто более главное происходит с нами. Театр — это в какой-то степени увеличительное стекло.
Как у Шварца: «Мне захотелось с тобой поговорить о любви… Но я же Волшебник!.. Вот я и взял, собрал людей, перетасовал их. И все они стали жить так, чтобы ты смеялась и плакала».

— Боитесь ли вы смерти? Как вы к ней относитесь? Может, она вас вдохновляет или внушает страх, либо это равнодушие?

— И то и другое и третье. Конечно, моё тело заряжено инстинктом самосохранения. Разумеется, если я буду стоять на краю пропасти, у меня заледенеет кровь в жилах. И тело закричит: «не хочу!». С другой стороны, есть сведения о том, что смерть — это событие, переживаемое самим умершим как счастливое. Как огромное облегчение, что не надо больше таскать на себе эту земную гравитацию, эти ограничения форм. Начинается понимание, что всё происходившее было трудной игрой, а может даже интерактивным фильмом о такой игре. Увлекательным до самозабвения. А потом настаёт время свободы и осознания результатов.
Некоторые визионеры передают информацию, что смерть — это огромный и радостный подарок. Впрочем, жизнь — не менее радостный подарок, её надо ценить. Мы можем выбрать, как нам всё это пройти — с пользой и смыслом, или как попало. Мне эта теория нравится больше, чем мрачные дебри Аида или бессмысленная пустота материалистов.
С третьей стороны, смерть — это мощный архетип, теневой участник театральных постановок, частый гость в театральной мистерии.

Надежда Макаренко