Интервью для портала «Субкультура» (Санкт-Петербург). 22 апреля 2016 г.
…ищу место, где было бы всё оборудовано под настоящее кабаре: сцена, артистическая атмосфера — тогда мы бы там регулярно с удовольствием играли этот спектакль-концерт.
17 апреля в новом «КУБРИК club» состоялась презентация свежезаписанного диска «Кабаре-Ковчега», под названием «Джейн». Ольга Арефьева с группой Ковчег дала блестящий концерт в стиле кабаре и открыла петербуржцам свои совершенно новые грани.
Кто такая эта «Джейн», абсолютно неожиданная и непредсказуемая для всех? Концерт ответил на этот вопрос чередой историй. Ольга Арефьева меняет образы и костюмы, преображаясь на глазах у зрителя.
«Сторителлинг — не мой конёк» — так начинает она одну из песен, но обманывает, ибо именно рассказывание историй у неё отлично получается. Игривые и отчаянные, нелепые и порочные, но всё же неотразимые герои песен поверяют нам свои сердечные тайны и рассказывают о жизненных затруднениях так, что зал иногда не знает: плакать или смеяться над их похождениями, и взрывается аплодисментами восторга.
«Я клоун Трюк, я мастер ловких рук, Я обману вас, вы ж пришли за этим? Весь мой секрет прописан на билете: Я интересен танцами без брюк! Я клоун Зло, я точка и тире, Язык вам покажу и скорчу рожу, Над вами издеваюсь я, но всё же За этим и пришли вы в кабаре!»
Мне удалось после концерта поговорить по поводу представленной в Питере новой программы, с Ольгой Арефьевой, задать ей интересующие меня вопросы:
Ольга Арефьева, сторителлинг удался
— Наколько широко программа Кабаре уже была представлена публике?
— Мы выступили с ней в Москве, Санкт-Петербурге, Екатеринбурге, Тюмени, Перми, Новосибирске, Челябинске.
— Скажите, это первый раз, когда вы поехали туда со своей программой?
— В этих городах мы раньше выступали, конечно, и не по разу. А с «Кабаре» — всё впервые. Это новорождённый проект. У меня есть интерес постоянно создавать новые проекты и программы. Какие-то потом долго живут, какие-то существуют всего один-два показа.
— И где они все, ушли в небытие?
— Они не уходили бы, если бы у меня было больше силы и времени, или если, меня бы было две. С одной стороны, креатив льёт через край, с другой — есть главные вещи, которые я действительно должна делать. В первую очередь — заниматься своими песнями. Кстати, «Кабаре-Ковчег» — это мои песни, так что есть все шансы, что он будет теперь жить. Всё остальное — замечательные, очень классные события, но я не могу на них переключаться всецело.
— А какие это были проекты?
— Когда-то, например, был концерт цыганских песен — фейерверк, а не программа. В принципе, можно было бы до старости её играть и петь — без куска хлеба бы точно не осталась. Но состоялся всего один концерт, а дальше — лишь яркие воспоминания. С русскими народными песнями был не один проект, например «Песни о смерти». Спектакли театра KALIMBA в жанре визуального театра — целая история погони за чудом с переменным успехом, очень интенсивная и важная линия в жизни. Они не исчезли, а перешли в другую форму. Из них сделаны клипы на мои песни, например, клип «Оборотень». «Шансон-Ковчег» был крутейшим арт-проектом, даже диск вышел, и теперь есть люди, которые изо всего, что я сделала, слушают только его. Но, мы фактически не выступаем с ним — в лучшем случае раз в несколько лет. Особо продвинутые наши зрители могут такие вещи застать, держа руку на пульсе, следя внимательно за тем, что мы делаем.
— Я тоже видела у вас один такой спектакль: русские народные песни и театр OddDance. Но этот перформанс, скорее, был для «своих», в небольшом зале. Хотя там тоже был аншлаг, с этим трудно поспорить.
— Все арт-проекты начинаются именно с этого. С риска, дерзания, со смелой и не всегда до конца оформленной идеи, в которую нужно ещё многое вложить. Первые шаги делаются с участием самой верной публики, что следит за твоей мыслью и интересуется процессом. Это обычно маленький зал, малобюджетные эксперименты, но там присутствует высокий энергетический и эмоциональный накал, чувство правды и горения здесь и сейчас. И для зрителя некая неотшлифованность события вознаграждается тем, что можно увидеть уникальные вещи, которые уже не повторятся. Или то, что можно присутствовать при зарождении произведения, которое потом станет знаменитым, присутствовать в исторические для группы моменты. «Кабаре» начиналось подобным же образом, и нам ещё есть куда развиваться.
— То есть, сейчас это только начало, и будет продолжение?
— Будущее предсказать очень сложно. Я написала у себя в фйсбуке, что ищу место, где было бы всё оборудовано под настоящее кабаре: сцена, артистическая атмосфера — тогда мы бы там регулярно с удовольствием играли этот спектакль-концерт. Чтобы обязательно была своя, автономная реклама, и это не мешало бы другим нашим выступлениям. Кабаре-программа рассчитана на самую широкую публику, это проверено. Случайно заходившие, совершенно посторонние люди, оставались в полном восторге. Чтобы её воспринимать, не обязательно знать всё остальное моё творчество.
— Это расширение вашего репертуара, или всё-таки другая его часть?
— Это как спектакль у театральной труппы. Режиссёр, актёры — те же, а вот сюжет, образы, настроение — особенные в каждой пьесе. То комедия, то трагедия, а то вообще философский диспут после них. Я сейчас переключилась на запись альбома, танцы и костюмы, концерты с кабаре-программой, соответственно, мы мало играли электричество, акустику и «Анатомию». Но,на следующий день после представления, настаёт черёд и других спектаклей.
— А вам не мешает, когда люди во время концерта начинают выкрикивать просьбы исполнить ваши старые песни из других альбомов?
— Пьяный голос с последнего ряда — отвратительное и, к сожалению, знакомое многим артистам явление. Человек в самом деле хочет не песню, он таким образом перехватывает внимание зала, нарушая ход и атмосферу концерта. Это типичный пример энергетического вампиризма и воровства внимания. Всем же ясно, что музыканты не кинутся исполнять прихоть пьяного невоспитанного человека, бросив приготовленную и выстроенную программу. Никто же не кричит на спектакле актёру, который когда-то играл Отелло: «души её!» — он сейчас вообще Ромео в любовной сцене! Такое поведение нужно пресекать охране клуба. Кстати, во всей нашей рекламе всегда подробно рассказано, чему посвящён тот или иной концерт. Примерно раз в году бывает и концерт старых хитов. Вот скоро, 22 мая, такой будет в Москве, в клубе «Йота-спейс» — добро пожаловать!
— Я хотела бы спросить у вас о том, какие ещё темы ожидать от вас в будущем, есть ли уже какие то конкретные идеи?
— Это будут новые песни, у меня их очень много. Электрический альбом, и не один. Ещё давно в планах записать детские песни на стихи, вошедшие в книгу «Иноходец».
— А у вас нет желания, например, спеть с хором, с оркестром, сделать дуэты с другими исполнителями? Как вы к этому относитесь?
— Я скажу одно: если шарик надут и так, его не нужно ещё дополнительно надувать. Всё итак «стоит». Существует искусственное накачивание внимания в каких-то вещах. Но настоящий творческий процесс, без искусственных добавок, состоит как раз в том, что ты созидаешь как можно лучше то, чего хочешь больше всего на свете. Притом «лучше» — это значит, так, как требует само произведение. Вот если оно требует оркестра или хора — то в добрый путь и флаг в руки! Но если произведение совершенно для этого не предназначено, зачем устраивать непонятный зоопарк, какие-то бессмысленные приколы? На сцене одновременно кто-то индийский танец танцует, кто-то хип-хоп, а кто-то — балет. А все смотрят: диво какое. Но уходят домой такими же, какими пришли: не пережив катарсиса, восторга от встречи с прекрасным. Зато «на собачку говорящую» поглазели.
У произведения должен быть определённый стиль и смысл. Чтобы воспринять следующее произведение в иной эстетике — нужно выдохнуть, обновиться и прийти в другое время. Всё вместе — это смесь бульдога с носорогом. Вот это моё мнение. Ну а «спеть с тем или с этим» это же очевидный пиар. Совсем другое дело, если ты хочешь и должен с этим человеком спеть — потому что есть совместное творчество, взаимный человеческий интерес, а не свели продюсеры, в уме там что-то такое придумав: «давайте, учиним сказочное свинство!» А зачем?
— В наше непростое время у вас возникла такая веселая программа, как «Кабаре-Ковчег». Почти на грани стёба, я бы сказала. Что это даёт? Все привыкли к тому, что Ольга Арефьева поёт сложные и философские песни о «чём-то главном», как правило. Насколько это всё серьёзно для вас?
— Если мы вспомним историю, расцвет немецкого кабаре пришёлся как раз на время перед фашистской диктатурой, второй мировой войной. Были определённые исторические предпосылки, что-то витало в воздухе, кипела культурная среда, насыщенная специфическим настроением.
Сейчас, вероятно, пришла какая-то подобная волна — я смотрю, все в кабаре ударились. Работа сочинителя и артиста — это следование вдохновению, и я тоже в какой-то степени «раб лампы». Приходит волна мира — и я её подхватываю. А вообще, я давно интересуюсь игрой от лица героев, масок. На этом были построены и «Рояль-Ковчег», который начался в 1999, «Шансон-Ковчег» в 2003, но у меня тогда собственных подобных песен ещё было мало. Я брала произведения других авторов — в том числе, Вертинского, Окуджавы, классику, народные жестокие романсы и «смертельные» баллады. Главный признак, по которому песня могла подойти — яркий образ лирического героя и наличие в ней сюжета. Я делала из песен мини-спектакли с полным погружением в роль.
Театр строится на истории, в основе любого сюжета всегда должен быть конфликт. А это значит, противоречие, борьба, в конце обязательно — финал, победа, а может гибель, проигрыш. Иначе история не поедет. Только если сказка захватывает, а зритель забывает про обыденность, сопереживает вымышленным героям — можно сказать, что театр удался. Кстати, не такие уж они вымышленные, эти герои историй — в чём-то они даже более настоящие, чем реальные люди. Потому что в них сконцентрированы человеческие энергии, типичные черты. Если остроты нет, то получится просто описание: «И жили они счастливо, и умерли в один день». «Была прекрасная погода и все мы молодцы!» Ну или: «Была ужасная погода и все мы идиоты!»
Звучит только то, в чём есть противоречие, натяжение есть. Одно тянет в одну сторону, другое в другую. И героя любишь и ненавидишь одновременно. Ты его жалеешь и считаешь его негодяем. Ты им восхищаешься и испытываешь к нему отвращение. И всё-таки, каким бы он ни был, ты ему сочувствуешь. Как говорят актёры, легче всего играть злодеев, поскольку там есть что играть. А весёлые или серьёзные? Серьёзные песни, пусть самые печальные и безысходные — могут быть очень катарсическими, и в итоге парадоксально жизнеутверждающими. Они помогают пережить самые тяжёлые моменты в жизни. Зрители ко мне не раз и не два подходили и рассказывали, что некоторые мои песни, казалось бы, самые страшные и отчаянные, спасали их. Они плакали под них, рыдали — и излечивались от боли, выздоравливали от неё. А весёлые — они всегда такие немного с ядом, с перцем. Не бывает ничего простого и однослойного в искусстве, иначе это плоско и скучно. И кабаре — это тоже слёзы сквозь смех. Немножко яда — это лекарство.
Тут присоединился к нашему разговору ещё один участник питерского концерта: Григорий Глазунов, руководитель и танцор театра «OddDance», украсившего концерт своим перфомансом. Актёры-танцоры в образах пьяниц и гуляк «безобразничали» и бузили на сцене, оставаясь при этом очень экстравагантными и точными, театрально обрамляя и дополняя образы Ольги и музыкантов.
— Григорий, а откуда появляется перформанс?
Григорий: — Драматические роли отчасти легче гораздо сыграть. А вот попробуй что-то другое сделать этакое — с юмором подойти. Удержать этим публику. Если вспомнить авторов, которые могли хорошим смехом удержать публику — то их можно по пальцам пересчитать. Это люди, которые могут держать паузы. Там фантастическое умение держать паузы, работа с пространством — это всё нужно уметь «слышать». Гораздо легче сесть у окна: там дождь, поставить камеру, задуматься, закурить сигаретку — вот тебе уже и образ.
— Григорий, а для вас участие в концертах Ольги Арефьевой что значит?
Григорий: — Для меня, если копнуть глубже, это началось ещё до театра. Я имел когда-то отношение к рок-музыке, потом я в 1990 году познакомился с Натальей Жестовской и попал к ней в театр. Но так получилось, что, когда я играл музыку, мне казалось, что у нас будет кто-то на сцене, и будет создавать что-то ещё. А когда занялся театром — я просто нашёл в себе тот самый театр, а музыка отошла в сторону. И вот когда Ольга или другие музыканты приглашают меня, я всегда на это отзываюсь, во мне это чувство продолжает жить. А инструментом уже является не голос, не гитара, а тело.
Ольга: — Проще сказать, что Гриша — это бывший рок-музыкант, который сейчас в театре, и тоскует по рок-музыке. А я наоборот — играю музыку, но тоскую по театру. И мы отлично спелись. Тут две стихии, по отдельности очень мощные. Они друг друга способны возжечь. Если происходит выступление танцевальное — в нём не запросто достигнешь огня такой силы. А на рок-концерте идут сильные потоки энергии, ты только ходи — и тебя уже развевает как флаг. Театральная атмосфера она всё-таки поскромнее, там труднее развивать такие обороты энергии.
Григорий: — И есть ещё то, что мне нравится. Ольга тоже хорошо чувствует, то, чем мы занимаемся, что касается языка тела. Так например мы сняли клип к песне «Сопромат». Мы его сняли очень быстро и практически за три часа. Нашли такое внутреннее горение. Нашли эту волну, которая нас захлестнула.
Ольга: — Я помню, как это начиналось. У нас был один вечер. И мы даже не знали до конца, что конкретно будем делать. Пришли в театр, и было какое-то общее смущение. А я говорю: «Так, все быстро, переодеваемся, свет театральный зажигаем — и что делаем, то делаем.» И в какой-то момент всё, щёлк и все включились. И понеслось. И за три часа всего лишь мы сняли потрясающий этот клип…
doje lhamo