Интервью изданию «Учительская газета», 20 июля 2021 г.
Я люблю выдумку. И сколько я ни читала литературы серьёзной, любимыми у меня остаются сказки. Что-то не о нашем мире, а о воображаемых соседних. Для меня всегда было важным ощущение, что наша реальность, – не плоская и не однозначная…
Ольга Арефьева: «Я всё делала, исходя из своей интуиции…»
– Вопрос, который наверняка вам уже задавали не раз. В каком возрасте вы осознали свой интерес к музыке? Что на этот момент повлияло? И как это всё развивалось?
– С самого младенчества я всё время что-то напевала. И кстати, сочиняла – какие-то словесные болталки, скороговорки, созвучия. Мама рассказывала, когда она была в роддоме, новорожденных держали отдельно и мамы ходили по часам нас кормить. И вот они толпятся за дверями, а за ними младенцы орут. У всех голоса писклявые, а я такая: «э-э-э», голос низкий и звучный, издалека слышно. Но что музыка – моя судьба, я не догадывалась, к сожалению. И родители не догадывались. Был момент – в шесть лет я вдруг их попросила, чтобы меня отдали в музыкальную школу. Не знаю, как мне вообще это в голову пришло. Но родители отреагировали неожиданно. Они сказали: это тебе сейчас хочется, а потом перехочется, и вообще куда мы пианино поставим? В общем, не отправили меня учиться. А я понимаю сейчас, что занималась бы с огромным удовольствием.
А потом уже, в третьем классе я училась, у нас преподаватель музыки ненадолго появился – Борис Григорьевич Горчанов, баянист. В Верхней Салде он был человек известный и любимый, музыкой увлекался и вокруг всех увлекал. И он пару уроков провёл, а потом вдруг позвал моих родителей к себе домой на разговор. Специально, чтобы сказать, что мне нужно обязательно заниматься музыкой. И уже под влиянием этого события мы пошли-таки поступать в музыкальную школу. И тоже встретили неожиданную реакцию. Я спела комиссии «Крейсер Аврора», на меня смотрели круглыми глазами. И сказали: «Вы очень талантливы, но на фортепиано можно поступать только первоклассникам, а вы в третьем классе». Я этого совершенно не понимаю, почему нужно брать только первоклассников? Предложили взять меня на гитару. Но к учебному сезону оказалось, что по гитаре нет преподавателя. Потом сказали, аккордеон, и мы даже самоучитель купили. Но и по аккордеону не оказалось преподавателя. В конце концов, предложили домру. И тут я сломалась. Мне почему-то совершенно не хотелось домру. Сейчас я понимаю, что, наверное, надо было. Но тогда я не понимала.
И ещё один эпизод я вспомнила: у нас в садике стояло пианино. Не было еще в природе магнитофонов, соответственно, фонограмм и «дыц-дыц». А были музыкальные работники, которые живьем играли, мы плясали какие-то полечки, песенки учили. Однажды концертмейстер забыла закрыть пианино. Я подошла и тихонько начала на нём играть, перебирать клавиши. И оно меня загипнотизировало. Тут налетели дети из группы, начали колотить по клавишам кулаками. Пришла концертмейстер и, не глядя, не разбираясь, всех отогнала, а пианино заперла.
– Меня заинтересовало, что в достаточно раннем возрасте вы не только напевали, но и придумывали какие-то словесные сочетания. Тяга к сочинению песен была уже в раннем возрасте?
– Я просто игралась. Сейчас я замечаю, что многие дети это делают. Я недавно была в магазине, там ребёнок с мамой, я думаю, ему было лет 5 или 6, – без конца наговаривал какие-то строчки. Натуральные стихи в прозе, они не выглядели бредом. А мама очень напрягалась, на него рявкала и затыкала ему рот. Её можно, наверное, понять – неудобно перед людьми, и наверняка надоедает, когда ребёнок всё время бормочет и декламирует. Она не замечала, что строчки были литературно хороши. Сложно заметить вовремя творческое начало в человеке, особенно если не разбираешься. С другой стороны, есть такая болезнь – шизофазия, когда люди не контролируют свой речевой поток и бредят, – может быть, мама боялась этого.
– А дальше вы, если говорить об образовании, закончили музыкальное училище имени Гнесиных по классу вокала?
– Нет, не совсем так. Не сразу, и не училище. Сначала я поступила в Свердловский Университет на факультет физики. У меня родители инженеры, они, конечно, даже и представить себе не могли, что у них дочь вдруг певица. Они меня убеждали, школьные учителя подключились, все вместе поднажали и внушили, что нужно профессию серьёзную, «нормальное» образование. Я проучилась два года, очень сильно страдала и металась, не понимая, отчего. А потом умудрилась совершить невероятный кульбит. Добилась, чтобы мне выдали документы, и дали возможность сдать вступительные экзамены в музыкальное училище. И внезапно поступила – без музыкальной школы, даже без знания нот. И, наконец, оказалась в правильном месте – в музыкальном училище им. Чайковского в Свердловске.
– Очень интересно.
– Меня взяли в виде исключения. И не потому, что преподаватели такие добрые, а потому что вокал – это уникальное явление. Голос связан с созреванием организма. И у девочек, и у мальчиков есть мутация голоса. Она происходит в 16-17-18 лет. В момент поступления мутация должна быть позади. И вот бывает, что обнаружили голос в восемнадцать лет, музыкального образования у человека нет. Но голос – большая ценность. Если у певца есть слух, память, голос, но нет музыкального образования – да, ему будет трудно, – но он может справиться с обучением. Певец ведь всегда может выучить свою партию. Ему не надо читать большие массивы нот, как, например, пианистам. Но, конечно, когда учишься, это дает даже не двойную нагрузку, а десятерную. Мозг у меня взрывался и дымился. Скидки мне, конечно, делали, но не слишком. К счастью, у нас были воодушевленные преподаватели. Например, Валерий Алексеевич Куцанов – он так горел сольфеджио и гармонией, что с тех пор и я считаю их самыми интересными предметами. Теорию я понимала хорошо, музыкальные задачки решала. Только ноты с трудом читала, хотя очень старалась. А потом уже в Москве я закончила Гнесинский институт заочно. Тоже эстрадное отделение, вокал. Потому теперь говорю, что я человек с высшим музыкальным образованием, но без начального.
– С одной стороны, академическое образование (пусть в названии «эстрада»), с другой – интерес к рок-музыке. Рок-музыка и музыкальное образование – это сочетание для вас гармонично, естественно?
– Похоже, это вопрос из перестроечных или доперестроечных времен. Мне кажется, сейчас так вопрос не стоит. Во-первых, все жанры смешались давным-давно. В совершенно разных жанрах есть великолепные образцы. А во-вторых, музыкальное образование – это инструментарий, который ты используешь. Как хирург: будешь оперировать тупым ножом, обожженным на зажигалке, если человека спасать надо, – или у тебя полный набор инструментов. А этот человек условный, которого надо спасать, применительно к нашему разговору – это произведения, которые рождаются через автора. Есть ощущение, что это ответственно, что они живые существа, которым надо помочь появиться на свет, окрепнуть и прийти к людям в лучшем виде. И тут знания-умения не лишние. Но я знаю, почему этот вопрос возник: к сожалению, бывало, что преподаватели ломали учеников, навязывали им свои вкусы и презрение к лёгким жанрам.
– Бывало.
– Сейчас мне кажется, что это больше в прошлом. В основном все поняли, что музыка – она и так музыка, и эдак музыка. И что учишь сольфеджио по песне Оззи Осборна, что по упражнениям из старинных учебников – процесс похож. Всё равно тот же предмет – музыка. Есть разница в глубине погружения, во вкусе, в нюансах. Но качество музыки не от жанра зависит, а от того, каков в этом человек.
– Расскажите, пожалуйста, про ваш новый альбом?
– Он называется «Ko-mix». Я его записала самостоятельно, через программу GarageBand на айпаде, и он потом на три года завис на стадии сведения. Я очень рада, что этот этап, наконец, успешно завершился. Это уже третий сольный альбом, сделанный таким образом. В альбоме танцевальная музыка – я давно об этом мечтала. Кстати, уже набран материал ещё на один подобный альбом, названия пока нет, но аранжировки сделаны. Там даже порядок песен расставлен. Но ним надо ещё всю техническую работу проворачивать, я попытаюсь сделать это побыстрее. Фронт работ очень хорошо и отчётливо виден, мне есть, чем заняться в ближайшее время. Хотелось, чтобы получилось качественно, звучало модно и заводило. Меня эта музыка заводит. Я материал уже прослушала сто раз, и не надоело. Какие сто? – больше! Так что я надеюсь, что альбом понравится и подросткам, и молодежи, и бабушкам, и тётенькам, и дяденькам. Это классная лёгкая музыка. И ещё в ней есть сюжет, драма – всё, как мы любим!
– Большинство людей незнакомы с музыкальными программами. Поэтому вопрос: в альбоме вы играли на инструментах сами, или всё делалось с помощью компьютера?
– Я играла, компьютер – и есть инструмент. Я не записывала живые инструменты в студии, условия не позволяют, – у меня айпад. Я играла на тач-инструментах. Как это объяснить неспециалисту? Это когда инструмент нарисован у тебя на экране, и ты на нём нажимаешь нужную клавишу или струну. Можно набирать ноты или использовать режим пиано-ролл, это такие полоски. Как удобнее, через тот или иной интерфейс набиваешь или наигрываешь нужные партии. В программе есть и готовые лупы, паттерны, я ими поначалу пользовалась. Но постепенно всё больше приходила к тому, что какие-то вещи лучше сыграть. Училась барабаны набирать руками, бас прописывать, клавишные, духовые. И, совпадение, или одно из другого следует, но начала осваивать фортепиано. Это оказалось неплохой идеей, но и не совсем простой. Освоить в моем возрасте инструмент с нуля сложнее, чем это даётся ребенку. У взрослого медленнее растут дендритные шипики, дольше вбиваются связи в механическую память. Но вот уже два года довольно регулярно занимаюсь, даже начала использовать рояль на сцене.
Ещё недавно купили забавный инструмент, заменяющий бас-гитару. Меня всегда пугали бас-гитары своим размером и весом, не думала даже пробовать играть. Но вот мы приобрели маленький инструмент под названием «укулеле», и это бас-укулеле! Считайте, маленькая бас-гитара. А звучит, как большая, замечательно звучит. И вот я, уже не боясь размеров, начала на ней играть. И это тоже увлекло. Какие-то шаги в освоении новых инструментов делаю, а гитара у меня со школы в руках, хоть я и самоучка.
– Но всё-таки когда играешь на «живой» гитаре, задействованы тактильность, задействовано тело. Вы достаточно легко перешли на новый способ?
– Мне не потребовалось переходить. Это не игра на гитаре, а совершенно другой процесс. Если я записываю тач-гитару, это не игра в обычном смысле. Это ближе к написанию алгоритма. Тут задействованы ум, слух, воображение – как бы рисуешь партию, можешь ноты править, переставлять, заменять. А гитара – у неё немножко есть своя воля. Когда берешь её в руки, она начинает себя вести как живая. И тебе что-то подсказывает, руки извлекают какие-то неожиданные фразы, которые могут вылиться в мелодию новой песни. Этого, конечно, нет, когда пользуешься тач-инструментом – тут надо знать, что хочешь записать, партия у тебя уже должна быть в голове. Потому электронные инструменты для меня не способ импровизации, подбора, задумчивых экспериментов. Больше происходит поиск тембра. Можно часами перебирать звуки, искать самый подходящий только для одной секунды песни. Кстати, на концерте, в живом режиме, я эти партии не повторю. Я не инструменталист, не владею живыми инструментами в той степени, чтобы сыграть все, что напрограммировала.
– Кто для Вас в музыке ключевые фигуры, люди, которые на вас повлияли?
– Я не люблю составления каких-то хит-парадов, потому что они создают ложное чувство, что человек перечисленным людям подражает или у них учится. Но со мной так получилось, что я самоучка, ни у кого не перенимала манеру, стиль, имидж. Я всё делала, исходя из своей интуиции. И, с одной стороны, совершенно всеядна в смысле направлений, с другой – очень разборчива. Если что-то слушаю, то делаю это внимательно и один раз, а не гоняю по кругу или фоном.
– В нашей стране сформировался такой феномен, как «свердловский рок». Это группы «Сонанс», «Урфин Джюс», «Наутилус Помпилиус», «Агата Кристи», Настя Полева, «ЧайФ» и другие. Живя в этом регионе, вы с кем-то из этих музыкантов соприкоснулись?
– Я училась в музыкальном училище им. Чайковского ровно в тот момент, когда многие члены рок-клубовских групп тоже пошли туда учиться. Настя Полева поступала со мной, но ее не взяли. Я с ней и Егором Белкиным часто пересекалась. С кем-то я училась в одной группе. Пантыкин был моим концертмейстером на уроках вокала. (Александр Пантыкин – российский рок-музыкант, композитор, лидер группы «Урфин Джюс». Многие называют его «дедушкой уральского рока». – Прим ред.),
– Очень интересно.
– Да. А другим моим концертмейстером был дирижёр театра музкомедии Нодельман (Борис Григорьевич Нодельман – российский дирижёр и педагог, главный дирижёр Свердловского театра музыкальной комедии. – Прим. ред.). Я присутствовала на записи альбома «ЧайФа».
– Какого альбома?
– Не помню. Там была песня «Я правильный мальчик, / От мозга до костей» а куда она вошла, не знаю. (Песня «Правильный мальчик» вошла в альбом «Субботним вечером в Свердловске» 1986 и «Оранжевое настроение – V» 2008 г. – Прим. ред.) Антон Нифантьев (музыкант, участник группы «Чайф» – Прим. ред.) со мной учился в одной группе, Слава Двинин (Вячеслав Двинин – бас-гитарист группы «ЧайФ» с 1996 года. – Прим. ред.). Учились братья Самойловы (участники группы «Агата Кристи» – Прим. ред.). Они были на другом курсе, но я их регулярно в коридорах встречала. Но то, что ты с ними встречаешься, учишься, не означает, что дружишь. Они где-то сами выпивали, тусовались, меня не звали, – зачем им была девочка из Верхней Салды?
– На бэк-вокал можно было позвать…
– Меня пригласили тогда на лид-вокал в группу под названием «Раут». И мы там играли музыку довольно интересную, арт-рок. Но сама группа была таким мрачным и странным образованием, которое развалилось – и слава богу. Очень там было всё тягомотно, невнятно, с бесконечными ожиданиями и потерями времени в прокуренных помещениях. Сама музыка была прикольная, и мы даже выступали на фестивале Свердловского рок-клуба. Но это всё же не моя стезя, я не исполнитель, а автор. Тогда это было неочевидно, у меня еще почти не было собственных песен. Я не была уверена в том, какова моя судьба. Я пока что-то пробовала, сочиняла, это был период становления, нащупывания пути.
– На ранних альбомах у вас очень много того, что называется растаманством. Известно, что растаманство – это религия, у неё много адептов. В своё время я ходил на ваши концерты, и вы могли выступать в одной программе с группой «Комитет Охраны Тепла» или «Джа Дивижн». Казалось, для этих людей всё было серьёзно: растаманы, религия. Вы же, по моим ощущениям, немножко в это играли. Что вас привлекало в этой идее?
– Очень объёмный вопрос. Вы сказали про ранние альбомы. Нет, это не реггей. Ранние мои альбомы – это акустика. Сначала домашняя безымянная кассета «Ковчег 91» с песнями «Осень», «Сделай меня тенью», «Нет у тебя души». Потом несколько концертных записей под названием «Аку-Аку». Кстати, его надо как-то реставрировать, выпустить. Записи кустарные, но песни там уже серьёзные. Это «Сделай что-нибудь», «Ночь в октябре», «Мыловар», «Чёрная флейта» – они остались в золотом фонде мной созданного. «Папоротник», «Аллилуия» тогда тоже появились. Записан студийный альбом «Колокольчики». Потом был Блюз-Ковчег, у него есть концертный альбом. Всё это уже вовсю существовало до 94 года. В 94-м у меня появился бойфренд, который интересовался реггей и растаманством, он меня и познакомил с этой тусовкой. Насчет того, что они были прямо всерьёз религиозны, я бы посмеялась немножко. Хотя по поводу Геры Моралеса из «Джа Дивижн» такого не скажу – он, пожалуй, в растаманской легенде был всей душой.
– А Олди (Сергей Белоусов (Олди) (1961–2010) – российский музыкант, лидер группы «Комитет Охраны Тепла» –Прим. ред.) нет?
– Олди транслировал мрачную тюремно-героиновую картину мира. Растаманство с позитивными вибрациями к этому имеет весьма отдалённое отношение. Олди – безумно харизматичная фигура, это очевидно. Тёмная и харизматичная. Я бы сказала, даже опасная для окружающих. Джа Олди – это другой, мрачный, чёрный Джа.
– Почему тогда именно у вас появились реггей-песни?
– Я усиливаю, перевожу в земную среду волны, которые в меня приходят – как граммофонная труба. У меня такая роль – проводничество. Я не вымучивала, не сочиняла специально, песни у меня очень легко получались. Со мной такое периодически бывает. Есть, например, черновик песни «Чёрная флейта», которая написана сразу целиком. Нужна была такая музыка миру, а может радиопередача такая была в околоземном эфире, а мой приемник её поймал. У меня в стиле реггей песен не так много, но они явно пошли в одну обойму.
– И они сильно выстрелили тогда.
– Выстрелили. Это нельзя было предвидеть, рассчитать. Регги-ритм для меня – это волна, структура, вибрация, к которой я могу подключаться или не подключаться. Такой инструмент в чемоданчике. Я просто жила как жила, и оно вот так получилось. У меня в это время много всего другого происходило, я написала кучу других произведений. А выстрелили эти.
– А из растаманских идей что-то откликалось?
– Откликалась идея свободы творчества и альтруизма, умение и стремление праздновать жизнь. Не воспринимать Землю местом, где постоянно нужно бороться, смотреть тяжёлым прищуренным глазом, а выбрать жить, улыбаться и быть открытым. В принципе, это хипповая идея. Но она работает исключительно в обществе таких же людей: когда у тебя открыты двери, вокруг должны быть добрые люди. Достаточно появиться нескольким злодеям в деревне, и деревня вынуждена будет закрывать двери. Потому эта идея всё время не взлетает. Но мне кажется, что это одна из главных идей на планете, которая могла бы сделать нас счастливыми, и она всё время пытается прозвучать. Только получается, практиковать открытое сердце можно только в каких-то замкнутых социумах, среди неподлых и незлых людей.
– Вы – автор нескольких книг, причём в совершенно разных жанрах: это и стихи, и проза, мистический реализм. Ваши любимые авторы в литературе? Есть ли авторы, неважно, какой эпохи, от чтения книг которых впечатление осталось на всю жизнь?
– Я люблю выдумку. И сколько я ни читала литературы серьёзной, любимыми у меня остаются сказки. Что-то не о нашем мире, а о воображаемых соседних. Для меня всегда было важным ощущение, что наша реальность, – не плоская и не однозначная. Я с большим азартом и аппетитом вылавливаю даже какие-то отдельные фразы, свидетельствующие о том, что это не так. Это могут быть какие-то коротенькие поделки, вроде сказок Петра Бормора («Игры демиургов»), это могут быть миры сэра Макса от Макса Фрая. Это может быть Нил Гейман. Джон Толкин и Джоан Роулинг. Они, правда, немного для меня тёмные, мне нравится более светлое. «Незнайка на Луне» Николая Носова – вот отличная книга. Винни-Пух Милна. Алиса Кэрролла. Что-то такое сказочное, светлое, дающее альтернативу нашей реальности, ощущение дверей, других возможностей бытия.
– Интересно. А Клайв Льюис в этот ряд не входит?
– Нет, не входит. Но я его читала и уважаю. У меня есть песня «Станция Дно», – когда я её написала, я пыталась понять, откуда я взяла эту волну, – потом вспомнила, что было такое визионерское произведение Льюиса «Расторжение брака», где он описывает эту станцию Дно, только другими словами. Он её тоже видел.
– Очень личный вопрос, но прямо проистекающий из сказанного выше. Ваше отношение к религии? Вы себя считаете религиозным человеком?
– Религии для меня давно переросли в разряд сказочных описаний мира. Я, как любитель и коллекционер описаний мира, не могу не интересоваться религиями. Не только христианством, но Ведами, кельтским язычеством, древнегреческими мифами. Я понимаю и переживаю религиозное чувство как жизненное ощущение, что существует не только то, что мы видим и можем пощупать. Есть у всего невидимая подоплёка. А мы видим только маленький кусочек. Но догмы, ритуалы, иерархии, требование их некритично принимать и фанатично поддерживать, стремление презирать, а то и убивать инакомыслящих – эти явления у меня вызывают протест. Это борьба за власть над умами, телами и ресурсами. Для меня ритуальная часть – это мистерии, которые люди придумывают и исполняют сами для себя, чтобы проникнуться горними вибрациями. И это нормально, это хорошо: люди и танцуют, и театром занимаются, и красивые здания строят для того, чтобы почувствовать трепет высшего. Но не для того, чтобы убивать, порабощать и делать кого-то несчастными, не чтобы заставлять упорно блюсти бессмысленные суеверия. Религии часто цепляются за форму и сражаются за форму. Но, по моему ощущению, форма не так уж важна, внешняя позолота и напыщенность вообще неважны, а главное – куда человек внутренне эволюционирует.
– Из конвенциональных религий есть те, которые вам ближе?
– У меня был многолетний период, когда я не пропускала служб в храмах, жила в православных монастырях. За это время изучила огромное количество материалов по христианству и хорошо рассмотрела изнутри людей и иерархию. Так что мне больше других понятны люди, которые увлечены православием. Сказать «они мне ближе» будет неправильным, потому что одновременно я вижу порочность многого, что там происходит. Особенно на стадии сращивания с государственной властью.
– Отвечая на один из предыдущих вопросов, вы заметили, что некоторые близкие вам идеи могут реализовываться только в кругу неподлых и неагрессивных людей. У вас есть этот круг? Если есть, он большой? Или это семья и несколько друзей?
– Ближний круг очень узкий, буквально несколько человек, с которыми есть доверие. Более широкий – это мои зрители, читатели, собеседники в соцсетях. Часто я не знаю, как эти люди выглядят, мне неважно, в какой стране они живут, какого возраста, какое у них образование, сколько денег. Мы общаемся музыкой, идеями – и это такая важная часть взаимоподдержки. Происходит совместное осознавание мира, структурирование того, что мы переживаем в нём: задач, проблем, опыта, ощущений. Этот круг больше ощущается как сеть.
– Имея такую широкую сеть людей, с которыми вам комфортно, ощущаете ли вы себя счастливым человеком? И если да, то что, помимо уже сказанного, входит в это понятие?
– Да, я ощущаю себя счастливым человеком. Каждый день себя об этом спрашиваю. И чувствую ответ – да. Притом, себя спрашиваю и когда у меня плохое настроение, и когда недовольна, и когда чувствую дискомфорт – обращаю внимание, что всё равно счастлива. Я не могу гарантировать, что это состояние совершенно стабильно и не покинет меня ни при каких катаклизмах. Вполне возможно, оно может мне изменить. Но на данный момент могу констатировать, что мне очень хорошо, и я рада жить как живу.
– А что помогает вам быть счастливой?
– Бытовая устроенность. Оказалось, это очень важный фактор. Всю молодость я была ее лишена, и наконец-то она состоялась. Оказывается, неустроенность безумно выматывает, всё время даёт такой психологический фон боли – подраненый, тревожный. Очень важно быть спокойной, иметь свой угол, инструменты, на которых удобно играть, компьютер, на котором легко работать.
Второй фактор: я трудовая лошадка – я счастлива, когда что-то делаю и у меня получается. Я сильно себя загружаю. И мне не нужен никакой начальник, погонщик, контролёр, – я сама себе погонщик. Внутри меня есть долг перед своими песнями. Надо каким-то образом передать их в хорошем виде людям. Каждую аранжировать, сыграть на концерте, качественно записать, снять клип, нарисовать картинки, написать про нее в блоге. Это бесконечная работа, которой никогда не становится меньше: всегда есть, что ещё сделать. И есть песни, для которых я не успела сделать всё, что нужно, и они прямо ждут-ждут и просят-просят. И когда я живу в штатном режиме, без катастроф, надрыва и отчаяния, – я веду эту работу. Это всё очень трудоёмко и долго, загрузка многолетняя, и не восемь, а четырнадцать часов в день. И так много-много лет. Зато когда я делаю, и у меня получается – я счастлива. И когда меня в этом поддерживают. Слава Богу, действительно поддерживают.
Учительская газета, №29 от 20 июля 2021
Беседовал Николай Милешкин