Интервью «Нашему радио» в программе «За сценой». 19 января 2005 г.
…Цель — не спектакль, не деньги, не успех, цель театра — просветление его участников.
Интервью посвящёно перформанс-группе O.V.O и программе «Шансон-Ковчег»
Полный текст
— Давайте начнём со спектакля. Он очень меня заинтересовал. Где вы нашли эту «перформанс-группу» — так они себя называют? — «O.V.O»?
— Это не они, это мы. Эта группа, собственно говоря, начала образовываться с меня, и люди подбирались понемножку, по одному. Первое время у меня возникло желание сопровождать концерты каким-то необычным визуальным рядом. Например, на некоторых песнях у нас выходили голые лысые, совершали какие-то действия, махали флагами или делали ещё что-то. На «Нашествии» уже вы могли нашу голую лысую девушку видеть с фонарями и с шестом. Кроме того, я уже полтора года веду тренинг «Человеческая комедия». Для меня он вроде как хобби, а с другой стороны — дело из тех, которые дают очень много. С этого тренинга тоже кое-кто постепенно стал ко мне приближаться, у нас появились взаимные интересы, они мне стали помогать на концертах. Это были разовые вещи: иногда, например, на Новый год выйти в костюме Зайчика и смешно по сцене поколбаситься, пока директор в виде Деда Мороза что-то объявляет. С тех пор даже этой девушке приклеилось имя Заяц. Или помочь мне с переодеванием и реквизитом в сложных концертах. И так постепенно люди собрались. Потом я встретила такого человека Мишу Худорожкова, это достаточно безумный человек с глобальными фантазиями. У него папа — изобретатель в области космоса, а он сам — изобретатель вообще в области всего. Невероятные эффекты, работа со стихиями — этим всем он бредит. И главное, что у него всё получается — конструировать реквизит, какие-то аппараты… В общем, такой человек в театре позарез нужен. Со временем он стал у нас главным — т.е. руковожу, в общем-то, не я. Многое решаем коллективно.
Почему «перформанс-группа» — просто слово «театр» дискредитировано. То, что мы делаем,- вещь авангардная, абстрактная и, в общем, неописуемая, а у людей к слову «театр» уже есть длинный ассоциативный хвост. Стоит сказать «театр» — все начинают кривиться, потому что театр — место, где люди не своим голосом говорят чужие слова. У нас слов нет, у нас — тела и стихии: огонь, вода, ветер, пространство. Мы не даём конкретные расшифровки каждого образа. Зритель сам поймёт, сам сделает какие-то выводы из этого и придумает сюжет. Но идеи, которые мы развиваем — не какие-то наши фантазии — это сила, которая вошла в нас. У театра за спиной явно стоит реальная энергия. И она стала очень настойчиво в нас стучаться, требовать действий. Для меня это всегда признак того, что надо брать и делать. Таким образом, одно из моих хобби настолько увлекло, что вещи, в общем-то, хорошо проверенные и знакомые, вроде концертов, для меня стали не то что менее важными, но примерно равными по важности.
— Насколько я поняла, всё-таки Вы участвуете в отборе людей, которые задействованы в этом спектакле?
— Отбора как такового нет, но, разумеется, выбор есть, антропологический. Я смотрю, кто что может. Люди, которые находятся близко к нам и способны что-то сделать, они естественным образом примыкают. Скажем, у нас есть мальчик Андрей, который обладает ну абсолютно безупречным телом, разумеется, он у нас в половине сцен с обнажёнкой. И есть девочка Лена, которая точно такого же роста, такой же комплекции — из них получилась пара «голых лысых», которых вы видели на концертах.
— Это мальчик и девочка?!..
— Это мальчик и девочка, да. Такая, андрогинная пара.
— Они просто так похожи…
— Да — ну вот мы действуем исходя из наличия. Есть пара андрогинов — это образ. Есть кто-то, кто даёт идеи, кто-то поёт, шьёт, двигается, кто-то вообще всё это двигать может.
— Вообще, поразительная пластика у всех, я поэтому и спрашиваю, где вы их нашли, — в театре или…
— Я могу рассказать, где. У нас есть один учитель. В своё, совсем, в общем-то, недавнее, время, нам свернул головы Антон Адасинский, руководитель театра «Дерево». Они недавно переехали обратно в Питер после десяти лет триумфального скитания по чужбине. И мы были на мастер-классе, а потом поступали в школу «Дерево», когда туда был набор. Из нашей группы туда взяли двоих. Меня, кстати, не взяли. Я думаю, потому что Антон понял, что я занимаюсь другим и не смогу всё бросить… Но у нас с ним огромное количество общих вибраций. И вот Антон сейчас — он нам не руководитель, он нам не папа, не гуру и не куратор, но фактически мы его ученики, т.е. мы свои действия сверяем с тем, что он бы сказал, как бы он это оценил. Потому что он для нас, в принципе, эталон и вкуса, и силы, и безупречности, и энергетической мощности. Я думаю, что мы с ним ещё будем каким-то образом контактировать и, может быть даже, будет дело общее, но в принципе мы абсолютно независимое образование в Москве.
— Как расшифровывается «O.V.O»?
— Во-первых, «O.V.O» — это яйцо, если кто-то не знает. Латинское слово, достаточно редко применяемое, но его производные «овал», «овуляция» всем знакомы. Во-вторых, это расшифровывается как, например, «Оригинальные Визуальные Объекты». Можно придумать ещё какие-то расшифровки. Для нас символ яйца значит очень много. Те, кто придут на спектакль, увидят, — у нас там есть эмбрионы, есть насекомые или драконьи образы — а эти существа тоже вылупляются из яиц. И вообще форма яйца символична. Кастанеда, например, писал, что человеческие поля имеют форму светящихся яиц. И то, чем мы занимаемся в этой жизни, на этой земле, — мы вылупляемся из своего светящегося яйца. Т.е. мы ищем возможность стать чем-то большим, чем просто светящееся яйцо. У него есть такое понятие — потеря человеческой формы. Театр — он, в принципе, об этом. Это не какая-то там труппа актёров, наш театр — это компания людей, уже в определённой степени видящих, или идущих к этому. Цель — не спектакль, не деньги, не успех, цель театра — просветление его участников.
— Насколько я сейчас уже начинаю понимать из разговора, сюжета спектакля нет, или всё-таки есть?
— Сюжет есть, но это вещь подсознательная, нет прямого мессиджа, а есть мессидж гораздо более глубокий и, на мой взгляд, гораздо более доходчивый: тот, который неописуем на словесном уровне.
— Когда будет полностью показан спектакль?
— Мы собрались сделать полную премьеру 18 февраля в Каминном зале Центрального Дома Работников Искусств. Хотя я уже начала задумываться о том, не сделать ли нам сразу, например, 10-15 представлений подряд с мощной рекламой. На зрителей это действует как потрясение и, в общем-то, это зрелище дорогого стоит. Оно сложно в подготовке и осуществлении, и это не просто какое-то там развлечение.
— Мнение всех присутствующих в зале было: это что-то удивительное, очень красивое…
— Ну, да, я всегда любила красивое, хотя у меня странные представления о красоте. Я, скажем, фотограф, и любила фотографировать именно обнажённое тело и странные пространственные эффекты. Думаю, это тоже наложило свой отпечаток…
— Обнажённые тела — они все очень красивые, очень правильные — смотришь, и приятно…
— Кстати, обнажённое тело — это очень коварный объект, потому что, если его неправильно осветить, оно превращается просто в мясо. И если недоборщить со вкусом, то получается какая-то порнуха. Чтобы тело выглядело высоким искусством, чтобы оно было художественным, нужна очень большая сложная работа со светом. Собственно, мы её и провели.
— А почему всё-таки «Калимба»? Этому есть какое-то объяснение?
— Объяснения нет. Я сама не понимаю, почему это так называется. Вот сейчас шла, думала — может, нам как-то по-другому назвать? Но смысл не в этом. Смысл — во впечатлении, которое остаётся от этого сочетания звуков.
— Давайте теперь поговорим про «Шансон-Ковчег». Насколько я понимаю, программа играется очень редко, чуть ли не второй раз?
— Если быть точными, то играется она сейчас четвёртый раз. У меня есть три диска, с трёх концертов. Сейчас используем их в своей подготовке.
— Вы всё время ищете что-то новое, чем-то новым увлекаетесь. Что вас привлекло в шансоне?
— Здесь, конечно, слово «шансон» звучит в своём первоначальном смысле. Шансон, не испохабленный нашими братками, — это песня. Но песня ещё и с каким-то смыслом, с какой-то историей — вот так я понимаю это. Может быть, это проще было назвать каким-то народным романсом, но слово «романс» у нас тоже испохаблено. Существует определённая культура… Пожалуй, она приблизительно описывается словом «баллада». Это какая-то история любви, история свадьбы, бывает неудавшейся свадьбы. Есть ещё такой пласт песен, как сиротские, солдатские песни, песни узников, есть смертельные баллады — это песни, которые кончаются смертью. В основном, это народное творчество. Оно — самый чистый и незамутнённый источник, из которого мы можем черпать. Там настолько трогательно, настолько простодушно, иногда неграмотно всё излагается… Но, тем не менее, проблемы в народной песне — всегда не меньше, чем жизнь и смерть.
Я взяла песни, которые мне самой безумно нравятся. Мне очень интересно их петь, и мне есть, что в них сказать людям. Это определённый пласт эмоций, я бы назвала их человеческими. Скажем, если в театре, в нашей перформанс-группе «O.V.O», у нас в основном нечеловеческие пласты энергий, то здесь — человеческие. Я бы сказала, что это вещи хорошего вкуса. Выбор, конечно, был мой, но вкус самого народа не подводит. Того народа, который ещё не прессовали телевидением, — вот это было чисто, это было настоящим, выживали вещи, которые были наиболее жизнеспособны, передавались из уст в уста. Они исполнялись людьми всё время по-разному, имели массу версий. Вот такого типа песни.
Плюс несколько песен, которые написала Юлия Беломлинская. Она, собственно, жаловалась на то, что её песни выдают за народные. Скажем, в передаче «В нашу гавань заходили корабли» исполняли песни с её разрешения, но, тем не менее, не назвали её имени, а сказали, что народное. Это неприятно, но, раз возможны такие подмены, значит, состоялось безупречное попадание в стиль.
— Вы говорите, что у вас есть три диска записей «Шансон-Ковчега». Это концерты? Они где-то изданы?
— Нет, нет, конечно, не изданы. У нас все концерты записываются, я себе их нарезаю на диск и переслушиваю иногда. Особенно когда мне нужно что-то готовить, я поднимаю архивы. Они есть только у меня, конечно, и больше ни у кого нет.
— А почему не издадите что-то? Хотя бы не концертник, а просто записать в студии?
— Вы так говорите: «Просто записать в студии»!.. Это не просто. Я вообще очень креативный человек, я создаю проекты беспрерывно, у меня их масса,- вплоть до того, что некоторые были исполнены один раз. Притом, очень хорошие, на них можно было бы кормиться всю оставшуюся жизнь. Но я создаю просто потому, что мне интересно, потому что для меня это очень классный аттракцион — сделать очередную вещь, которую я до сих пор не умела. Если хотите, я могу сейчас повспоминать… Скажем, мы с Калугиным сделали музыку английского ренессанса — произведения 16-17 веков. Выступили один раз. Публика в восторге. С Юлей Теуниковой сделали проект «Белые цыгане». Выступили один раз. Публика в восторге. Можно было дальше всю жизнь быть «Белыми цыганами». Но сейчас мы сделали с Юлей же Теуниковой проект православных песен — духовных народных кантов. Выступили один раз, в этом же самом Каминном зале ЦДРИ. По идее, с этого можно и нужно делать диск, огромное удовольствие мы получили от того, какие песни мы пели и как это вообще всё здорово было. Но одно дело — детишек делать, другое дело — их воспитывать, одевать, покупать им квартиры, выдавать замуж. Работа студийная — тяжёлая, долгая, дорогая вещь.
— Скучная?
— Нет, не скучная. Но просто студия, например, в данный момент занята, мы записываем другое. А, скажем, акустика — это сейчас моя любимейшая игрушка, я хочу её записать вот сейчас, пока она у меня свежая, новые песни, куча великолепных созвучий, новых гармоний, интересных стихов, но… Господь выполняет мои желания последовательно, по одному. А у меня их очень много.
— Желания имеют свойство сбываться… но поздно?
— …но по одному. Надеюсь, что это будет не поздно. Тот же самый наш проект «O.V.O», который мы сейчас делаем, — я не знаю, сколько он будет существовать. Возможно, что это на всю жизнь, что меня история запомнит этим. А может быть, мы сделаем один раз и забудем, просто будем счастливы, что у нас это было.
— Я просто не понимаю, как можно забыть, ведь это же так интересно. Снять бы на DVD, людям показать.
— Да, разумеется, это всё очень и очень интересно, и главное, что это интересно в первую очередь мне. Просто я одна, фантазии у меня много, я очень деятельная, когда мне интересно, и я делаю миллион вещей. У каждой из перечисленных вещей есть свои прямо-таки фанаты, которые вскрикивают: «Ну когда же, ну дайте же!..» И я изо всех сил стараюсь дать, только это работа уже не для одного человека, нужна помощь многих людей. Конечно, мы изо всех сил будем стараться это зафиксировать, оставить для истории.
— А программа «Шансон-Ковчег» будет сопровождаться каким-то визуальным рядом?
— Ну вот с «Шансоном», я думаю, мы не будем ничего визуального делать, кроме меня самой. Это тот самый случай, когда песни говорят сами за себя и любой театр неуместен. Там сами песни — это такой театр!..
— Там будет только народное?
— В «Шансон-Ковчеге», кроме прочего, разумеется, есть несколько моих песен, которые, на мой взгляд, соответствуют по уровню и попадают в стиль. В частности, я думаю, что будет «Картонное пальто». И, кроме того, там будут такие вещи, как, например, «Табакера» Бреговича, которую я перевела и иногда пою на своих концертах. Мы даже думаем, не написать ли Бреговичу, не послать ли ему мой вариант. Он в каждой стране находит свою певицу. Скажем, в Израиле он записывался с Офрой Хазой, в Польше с Кайей. Точно так же могли бы мы вместе что-то сделать. Мне кажется, я его певица, другое дело, состоится ли встреча. Но теоретически мог бы быть такой контакт.
Во-вторых, будет инструментальный кусок. У нас замечательный молодой баянист — Айдар Гайнуллин. Он татарин по национальности, у него хорошее образование и великолепная техника. Кстати, у него в Доме Музыки скоро сольный концерт из произведений Пьяццоллы с оркестром «Амадеус», он ездил с Ростроповичем в Лондон, Париж, играл перед королями, принцами, президентами в Малазии, Тайланде, Корее. Главное, он кроме классики очень здорово играет татарские песни, близок к народному искусству, и поэтому замечательно влился в «Шансон-Ковчег». У него будет сольный номер — он сыграет Пьяццоллу под аккомпанемент группы, а потом я спою две татарские песни, которым он меня научил. Я и выучила их по-татарски, и перевела на русский язык. Так что будут вещи не только русского разлива, но и других народов.
Расшифровка Лены Калагиной