Интервью для журнала «Стиль» 11(88) Новосибирск, 2011 г.
…За право быть цивилизованным человеком у нас отняли нечто очень важное.
…Расстегни свои рёбра, там птица томится,
Бьётся, встретиться хочет с моей.
Мы на плоть нанесли свои белые лица
И считаем — так Богу видней.
Её называют одной из самых загадочных героинь отечественной рок-сцены. Певица и поэт Ольга Арефьева рассказала журналу «Стиль» о том, почему ум иногда полезно отключать, как найти свои отрезанные части и можно ли уйти от судьбы…
Ольга Арефьева: Я против забивания гвоздей
— Ольга, обычно вы выступаете в концертных залах. Насколько вам сегодня комфортно на сцене кабаре-кафе «Бродячей собаки»? Ведь это совсем другой формат.
— Мы как раз сегодня долго разговаривали на эту тему с Юрой, владельцем «Бродячей собаки» и, конечно, горячо согласны в том, что это не самое лучшее место для моих выступлений. Мне здесь безумно тяжело и тесно, а также неудобно музыкантам и зрителям. Но в Новосибирске больше не находится подходящего зала: где проблема с аппаратурой, где — со светом, где — с акустикой, где — с хозяевами зала и т.д. Но, когда стоит вопрос: вообще не ехать в Новосибирск или ехать на таких условиях, вздыхаешь и соглашаешься. Тем более, Юра — человек, с которым у нас очень теплые дружеские отношения, душа в душу. Есть ещё несколько людей, определяющих для меня атмосферу города, я еду к ним с радостью.
— И всё же, несмотря на неудобства, билетов на ваш концерт уже за две недели не было в продаже.
— Значит, кому-то не хватило. Конечно, для меня лучше, когда билеты в три раза дешевле, а слушателей в три раза больше.
— Ольга, название вашей группы имеет несколько воплощений: «Акустик-Ковчег», «Блюз-ковчег», «Рояль-Ковчег», «Регги-Ковчег»… Почему?
— Наши разные программы — это как разные спектакли, но театр-то один.
— Раз заговорили о спектакле, расскажите о вашем театре «Kalimba».
— Главным потрясением на этом пути для меня стала встреча с театром «Derevo». Хотя уже до этого я долго занималась движением и вела свой тренинг «Человеческая комедия».
— На что направлен этот тренинг?
— Моя работа — это сцена, поэтому мне интересно всё, что так или иначе связано с ней: музыка, ритм, тело и движение, работа с пространством, вниманием зрителя, работа со своими состояниями, исследование принципов импровизации, творческого потока. Для меня тренинг — возможность формулировать какие-то вещи, понимать их в том числе в себе. И через общение, упражнения, обсуждения передавать их другим. Я не очень навязываю свои мнения — мы вырабатываем понимание многих тем через практику. Я просто задаю направление и каждого приглашаю смотреть самому, делать наблюдения, выводы, обсуждать учебные соло и перфомансы. Если это человека заинтересует, он будет сам развиваться, двигаться по своей траектории. Я никогда не относилась к этому, как к работе, для меня это праздник и радость. Хотя сейчас я веду тренинг не часто, поскольку, во-первых, не остаётся времени, а во-вторых, каждый раз нужно решать организационные вопросы.
— Ольга, как вы пришли к тому языку танца, которым сопровождаются ваши выступления?
— Я достаточно поздно стала танцевать, вообще-то этим лучше заниматься с детства. Балерины в 35 лет уже на пенсию уходят, а я начала танцевать в 30. Хотя в юности я всё-таки не один год вела аэробику, занималась пантомимой. А когда появилась возможность, я на много лет погрузилась в разные виды движения: от фламенко до ирландской чечётки. Занималась контактной импровизацией, айкидо, сontemporary, джаз-модерном, русскими народными танцами, классикой, йогой, жонглированием разными снарядами — шариками, поями, шестом… В итоге, поняла, что каждый, кто занимается определённым видом танца, находится в своей клетке, в которой свои строгие, но сугубо внутренние правила. А самые интересные вещи происходят на стыке жанров, когда ты синтезируешь разные виды движения и разную, порой противоречивую, информацию. Кстати, это очень развивает мозг, а иногда и взрывает его.
— В одном из интервью вы сказали, что везде учат танцу, но нигде — безумию. Что вы имели в виду?
— Каждого из нас, начиная с раннего детства, определённым образом форматируют. Родись мы в другой культуре, у нас были бы другие представления о том, что такое прилично-неприлично, красиво-некрасиво, хорошо-плохо, можно-нельзя. В какой-то степени такое программирование нужно для того, чтобы люди стали друг для друга менее опасны и могли как-то общаться. Но под этим знаменем людей с детства просто уродуют, отрезая им целые области свободы, возможностей проявления себя, творческих способностей. Как на птицефабрике курам подрезают крылья, когти, клюв. Эти операции делают нас серыми, удобными и послушными. Но за право быть цивилизованным человеком у нас отняли нечто очень важное, и не факт, что плохое или ненужное. Считается, что если мы сделаем шаг в запретное, то рискуем стать безумцами. Это потому, что там таится непредсказуемость и свобода. Но это должно быть контролируемое путешествие. Все наши стереотипы надо подвергнуть проверке и переоценке — они правда зачем-то нужны? Или просто кому-то выгодны, кто вовсе не желает нам счастья? Мне кажется, в человека заложено стремление в течение жизни познакомиться с истинным собой. Это путешествие можно назвать не безумием, а не-умом. Потому, что навязанные нам стереотипы выполняют функцию полицейского, главная цель которого — «держать и не пущать». А вдруг этого вахтёра поставил кто-то сам выживший из ума?
— Вы находите свои отрезанные части?
— Конечно, в этом и интерес. Тем самым увеличиваешь свою цельность, энергию и становишься более независимым от мира.
— Ещё вы как-то сказали, что не любите халявщиков, тянущих чужую энергию.
— Наверно, их никто не любит, таких нехороших (смеётся). Люди часто пытаются есть друг друга, вместо того, чтобы найти энергию вовне, в природе. Этот порочный путь делает отношения патологичными. Я здесь не теоретик, просто жизненные наблюдения.
— Ольга, расскажите, какой вы были в детстве, о чём мечтали?
— Радостным ребёночком с наивными глазками и голубыми бантиками я никогда не была. Это был очень тяжёлый, неприятный период глубочайшего непонимания, нехватки энергии и информации. Мне казалась, что я живу в какой-то тюрьме, что мне чего-то важного сильно не хватает. Я чувствовала какое-то призвание, только не знала, какими словами это выразить. В результате я была угрюмой, замкнутой и куда менее веселой, чем сейчас. Сегодня я нашла своих друзей, своё занятие и свой мир. Тогда у меня ничего этого не было. Система была не рассчитана на таких, как я. В Японии есть выражение «политика забивания гвоздей» — когда человек торчит, его забивают. На фирме все должны выглядеть одинаково, кланяться под одним углом, строго соблюдать иерархию и петь корпоративный гимн.
— У нас тоже есть выражение «стричь под одну гребёнку».
— Да, и меня постоянно пытались засунуть в чужую модель. В ней конечно была какая-то имперская красота: линейки, портреты Политбюро, маршировка строем, распекания за непринесенную сменную обувь, очереди, сочинения о «Малой Земле». И дальше система расписана до старости. Но моё ли это? При этом я всё детство в Салде созерцала жутких пьяных мужиков, ползущих и мычащих. Они не вписывались в абстрактную счастливую модель. И не думаю, что от большой радости и хорошей жизни пили.
Была там и интеллигенция. Мои родители — инженеры, приехали в Салду по распределению, у мамы была золотая медаль и красный диплом.
— Они вас и отправили на физический факультет?
— Конечно, они хотели, чтобы я продолжала их путь, хотели предсказуемости и стабильности, их можно понять. Просто они не знали, что у меня другая судьба. А она у меня действительно была, и достаточно жёстко меня направляла.
— И как родители отнеслись к тому, что вы ушли после второго курса из университета?
— Без особой радости. Но к этому времени я с ними уже много раз поговорила, и они поняли, что со мной не совладать. В музучилище уже я сразу успокоилась и повеселела. Кстати, там как раз учились многие музыканты Свердловского рок-клуба.
— В момент своего творческого становления у вас были какие-то ориентиры?
— Мне хотелось чего-то эдакого — музыкального, яркого и великого. Но тогда не было особого доступа к большой информации. В принципе, поэтому обошлось без кумиров и подражаний.
— Вам не кажется, что сегодня у нас всё талантливое и андеграундное априори не может быть коммерческим?
— Я недавно думала на эту тему и для себя сформулировала такой признак: как только ты начинаешь делать только ради денег то, чего не хочешь, так это сразу попса и коммерция, сразу фальшак. Играть надо, исходя из своего творческого интереса, а деньги должны образовываться просто по ходу, потому что честно работаешь. Не дано музыкантом быть — ну плотничай, или ещё что-то. А на досуге играй, и будет хорошо тебе и друзьям. Музыка по стилю и уровню может быть какой угодно. Вообще, делить жанры — дело неблагодарное. Есть люди, которые совершенно искренне могут мыслить двумя прихлопами — тремя притопами, есть графоманы, есть циничные профессионалы. Но если человек поёт-играет потому, что ему нравится, это получается как минимум не отвратительным, как ни странно. Пока это часть твоего пути — ты гармоничная часть мира. Отвратительность рождается во лжи. Делать из-за денег то, что ненавидишь, грешно. И неспроста поп-исполнители прыгают из окна.
— Интернет, на ваш взгляд, облегчает жизнь человека?
— Интернет делает восприятие мозаичным. Человек меньше ценит ту информацию, которую получает, меньше концентрируется, меньше времени уделяет созерцанию предметов искусства, многие из которых требуют времени и сосредоточенности. Например, чтобы послушать симфонию, нужно убрать все эти ку-ку! (звуки ICQ), превед, чмоке и т.д. Сейчас у людей на это всё меньше душевных сил. Все пересылают друг другу смайлики и котиков. Почитать Ницше или послушать Вагнера — это уже непосильная задача.
— Вас иногда называют девушкой с волей Жанны д,Арк. Вы сами себя как-то ассоциируете с Орлеанской девой?
— По большому счёту, нет, я не строю себя с этого образа. В какие-то поэтические моменты такой образ мог прозвучать. Но я не склонна к подвигу до такой степени. Жизнь я, скорее, воспринимаю как ежедневную работу, которая просто должна быть честной и интересной.
— Возможно, уже в этом сегодня есть подвиг.
— Это не разрушение и не прорыв ценою жизни. Когда ты делаешь то, что тебе нравится — ты удовлетворённый жизнью человек. Может, кто-то и считает подвигом, но для меня это норма. Просто задаю себе вопрос: а я действительно хочу или нет? И если хочу — тогда не считаю выгоды и затраты. В результате могу сказать, что по большому счёту все мои занятия пошли мне на пользу.
— У вас есть большая мечта, которая возглавляет все маленькие?
— Мне бы очень хотелось, чтобы человечество перешло на другой эволюционный уровень.
Анастасия Михайлова