Лех Кочывонс. «Белое лицо вечной любви».

Эссе об О. Арефьевой. Декабрь 2004 (не опубликовано).

…Я не знаю другого случая, когда первые главы Книги книг были бы поняты серьёзнее, с более горячим = личным отношением.

Автор эссе Лех Кочывонс — поляк, пишущий по-русски. В тексте сохранена стилистика оригинала.

1.Архе

Шумят морские волны. Открывается Книга Бытия. Рождается мир. Спустя бездну тысячелетий плоть и кровь человечья напоминает Словом и Звуком прошедшее. Оля — это память генотипа. Даже такого, который в шкуре homo sapiens чувствует звериную страсть спеть не о чём-нибудь, а про настоящий, внутренний мир или просто любовь. Я не знаю другого случая, когда первые главы Книги книг были бы поняты серьёзнее, с более горячим = личным отношением. Значит, то, что снится, снится не без оснований.
Когда-то напомнил о Ноевом ковчеге одному солдату, который служил у подножья горы Арарат. Только улыбнулся. Оля — наоборот. Кажется, что она более верит Книге, чем современникам, на которых иногда смотрит искоса, с улыбкой, свысока.
Всё, что было, не является для Оли предметом анамнезы. Отсутствует «историческая» память. Вместо этого правит биологическое ощущение — память генома, которая направляет внимание на предысторию. Тогда мы видим народы — не народы, скорее — племена. Они кочуют, странствуют, как у Андрея Платонова народ Джан (на самом деле «все пойдем за Джа» в смысле движения, танца, но не сомнительной «онтологии»). Частью этой памяти является Ольга. Именно так. Она, более или менее сознательно, открылась. Это заслуживает уважение. Но она говорит не только за себя (в «Скоро зима» она говорит за нас всех!). Мы — дети древнейших общин и участвуем в своеобразном путешествии к источникам времени… Так как по дороге нужно чем-то живиться, здесь пищей является мир звука, порой стихийный по происхoждению, но в сущности (влияние образования?) под контролем. Оля — современное явление только на первый взгляд. Она слишком умная, чтобы попасть в ловушку под заглавием «говорить и петь про ничто», распространение которой в эфире в стиле поп и рок страшит всемирной скукой. В этом смысле она разнообразная аж до боли. Её перевоплощения объединяет искренность чувств, настоящее влияние на плоды своей работы. Неудивительно, поскольку отсутствие перевоплощений может быть само по себе неожиданностью. Одним словом, сплошной творческий драйв!
Замечательная, потрясающая, написанная на особый (cи-минорные окончания) лад, песня «Адам». Живые должны просить прощения у мёртвых за то, что они не с ними? Вообще смерть у энергичной Оли А. играет важную роль. Она скорее становится нитью, «мостом» памяти, иногда ритуалом, «концом пляски» (регги, чечётка, хоровод). Смерть присутствует, ибо она на самом деле связывает поколения, культуры, религии.
Естественно, биология обогащается культурой, отнюдь не потому, что наследию веков (средних?) мы должны более или менее серьёзно подчиняться, но потому, что так подсказывает чувство — зов плоти и крови. Если Оля поёт (пишет?) о любовнике Шопене («Мой Фредерик»), появляется ощущение очередной перемены — на этот раз в даму французского салона девятнадцатого столетия. Я согласен, это пастиш, но достигнутый НЕ путем «подделки» материала, а наоборот — с помощью открытия собственного «я». То же самое касается проекта песен английского Ренессанса. Оля — человек каждой эпохи. Ей не нужно строиться в не свои перья. Она угадывает тайны сердца и таким образом передвигается в пространстве и времени. Это более чем многогранность. Это жизнь. Из революционных движений остаётся лишь любовь. Она вечная, связывает всё и вся. Это цель стремлений. Всё остальное — средства, помогающие достичь её. Суровая, «северная» (Пётр Акимов — «северный Квинтолов») гармония, ритмический «удар» нанесённый РУКОЙ музыканта, т.е. «биологический» по происхождению, аранжировка, в которой даже банальнейшие структуры аккордов набирают цвета и какую-то упорную силу (любовь как страсть). Иногда тормозит эту силу природа звука, который не «тянется» , но даёт нужную окраску (мандолина в «Амона Фе»!). Слушатель чувствует, что приближается к пределу, и заодно знает, что находится в театре, который проникает в малейшие ячейки тела и души. Благодаря дивной связи времён, принимает участие в стремлении из Ветхого в Грядущее.
ТАМ — показывают длинные когти Белой Вороны. Протянутые руки Оли переносят архетипы с униженной действительности в эру Универсум.

2. Ихос

Голос показывает состояние души. Нельзя по-другому выразить любовь. «Ты не женщина а птица, посему летай и пой,» — эти слова, написанные М.И. Цветаевой за десятки лет до рождения Оли А., звучат, как будто ей предназначены были. Птица испытывает разные чувства. Она взлетает и спускается вниз на фоне хроматически снисходящих аккордов. Темнеет. Надвигается ночь — царство альтового фактора Олиного голоса. Что делается ночью? Кошки охотятся, мыши танцуют, кто-то пробегает. Это образ сна и, как это часто случается во сне, эта, скорее подсознательная, как негатив фотопленки, действительность сотворена автором не для толкования, но для присутствия в были.
Оля пишет голосом картины (сказки?). Здесь наблюдаем любопытное проникновение элементов. Чередуются разные порядки: зримый — незримый, материальный — духовный. В конечном счёте голос становится самостоятельным средством драматургии. Может быть, так отражается влияние музыки soul и gospel, и не исключено, что она хотела бы эту традицию передать православным людям. Даже если бы так было, делается это не прямо, но через душу артиста. Голос Оли — это гимн честности и искренности. Именно это оправдывает некую навязчивость повторяемых мотивов. Пожалуй, это очень типично на Западе — очередные поколения делают «эпоховые находки» вроде гармонической триады, и спрос на это не снижается.
Случай Оли другой. Гармоническая «зацикленность» нужна ей на то, чтобы уволить процесс вокальной экспрессии. Она как будто знает, что «собственноручно» определяет характер выступления, и всё этому должно подчиняться. Она думает о песни в целом, и потому инструментальный пролог бывает «обманчив» — почти из ничего Оля делает жемчужину. Не надо сдаваться после вступления. Только прослушав всё до конца, можно понять, какое блюдо Автор и Исполнитель приготовил на сей раз или какую игру завёл. Голос Оли — это знак движения. Движения крылатого. Потому улетает птичьим взмахом очень высоко без изменения регистра и не теряет там блеска. Бывает, вверху он набирает лёгкости и это удивляет тем более, что обычно высокие звуки, особенно в моментах кульминации, внушают тяжелое звучание.
Голос стихает, замирает, равняется с землёй. Сумерки. Выходят странные вымышленные существа, с которыми Оля гуляет, разговаривает, возьмёт за руку. Сон продолжается. Там есть всё: от жизни до смерти. И… от земли до небеси…

3. Логос

В текстах песен, во всей творческой работе чувствуется стремление к Незримому. Она не пишет слов, в которых отсутствует мысль о другой действительности. Оля — часть природы. В простоквашинских цветах, на поле, у святой воды в Святой земле, везде, где «поступь моя легкая» (из Цветаевой) поднимает, как хассидим, божие искры и приносит людям в Слове. Это не конфессийное мироощущение. Это настоящая вера в Силу, которая действует. Может быть и потому Олин стих прозрачен, нравственно чистый и простой. Поддаётся звуково-ритмической фразе естественно и очень убедительно. Слово — вопль несётся на звуковой волне изнутри. Слово — символ веры в любовь и страсть — помогает понять, как Автор чувствует себя одиноким, как много отделяет его от, допустим, коллектива или общества. Гораздо ближе к тиграм, мышам, и прочей фантастической звери. Всё больше слез. Становится печально. Тоскуем за сбытием предчувствий. Кто-то с нами рядом. Господь — Дух, который является и Словом, и Вдохновением, даёт силу, энергию… Порой смеёмся, но это не обычный смех. Даже не знаешь, есть ли на самом деле чему улыбаться. Иногда Оля свои тексты доводит до какой-то «изощрённости» («Потерпите до утра») или сублимации («Глюкоза»), и делает это вполне серьёзно, так что в конце концов мы верим в игру более, чем в реальность. Призвание Оли: создавать несозданное, оживлять неоживлённое, проникать в непроникновенное. Она живёт в трёх измерениях: в мире личного, интимного (творчество), для аудитории и в мире организации, житейских забот. В лимериках и одностишиях — она наблюдатель (бывает — иронический и горький), в стихотворениях — знак восклицания (как у Маяковского и у Цветаевой). Это не всё, конечно, ведь Оля — писатель…