Интервью Елене Калашниковой. 18 июня 2001 г. (пока не опубликовано)
…Все взрослые находятся в плену своей яйцеголовости, а старики нянчатся с младенцами — и вдруг начинают развиваться с такой же скоростью, как младенцы. Обретают полноту. Мне кажется, никому не заказана дорога из собственной тюрьмы.
Ольга Арефьева: Ничего не люблю делать в простоте
— Вы домашний человек?
— Уютнее всего мне бывает тогда, когда за день я и дома побыла и вне дома. Если дома сижу, то начинаю прокисать. Если где-то долго бегаю, то и устаю, и дом без меня скучает. Зато радостно возвращаться.
— Вы «сова» или «жаворонок»?
— Я не встаю в 6 утра, но я и не ночной человек. После 12 часов ночи я не в силах вести никаких дел или важных разговоров. Максимум что я могу — это слушать музыку, смотреть фильм.
— С кем Вам интересно общаться?
— Я могу долго общаться только с теми, кто развивается — потому что сама развиваюсь. Единственный способ удержаться рядом — быть в потоке. Мы все плывём, и если кто-то зацепится за корягу, то неминуемо отстанет. Давно наблюдаю за этим, и вижу, что, например, большая проблема — взаимоотношения отцов и детей. Родители не могут поверить в то, что их ребёнок способен уйти дальше них, что он вообще имеет право самостоятельно двигаться.
— Ну это, наверное, после определённого возраста.
— Да, особенно в том возрасте, когда дети уходят, в семьях разворачиваются целые трагедии. Родителям кажется, что они лучше знают, как жить ребёнку, потому что у них есть свой жизненный опыт. Но этот опыт безнадёжно устарел, и вообще он принадлежит лично им, а у другого человека своя судьба. Получается, что одни топчутся на месте и пытаются связать других. К сожалению, то же самое бывают в семьях. В Библии есть фраза: «Враги человека — домашние его». Часто бывает так, что один развивается, а другой — нет. Но бывают красивые комбинации, когда, например, старички, осознав что в их возрасте им уже не на что оглядываться, отходят от условностей, которые их всю жизнь связывали. Особенно благодаря маленьким внукам. «Известное дело: старый да малый». Все взрослые находятся в плену своей яйцеголовости, а старики нянчатся с младенцами — и вдруг начинают развиваться с такой же скоростью, как младенцы. Обретают полноту. Мне кажется, никому не заказана дорога из собственной тюрьмы.
— Общаясь, с кем Вы чувствуете себя лучше — с мужчинами или женщинами?
— В плане общения я не делю людей. Вообще очень немного тех, с кем интересно общаться. Когда есть такой человек, то не на пол в первую очередь обращаешь внимание.
— Но мужское восприятие мира отличается от женского…
— Не в тех областях, которые влияют на интерес к общению как таковому.
— Чем занимаются те люди, с которыми Вам интересно?
— У меня много шансов с кем-то познакомиться. Но реально круг очень мал. На днях мы попали на фестиваль уличных театров. Шли по Тверской, запруженной людом, смотрели на катающиеся под ногами стёкла, на людей с блестящими фишками на головах, на милицию в оцеплении. Смотрели с печалью — существует целый мир людей, с которыми мы никогда не встретимся. Тогда мы разговаривали — может, существуем только мы, а остальное только мираж? С другой стороны — только представить — сколько с каждым человеком возни только, чтобы он жил. Родить, воспитывать, одевать, кормить, утешать… Сколько переживаний, если например, заболел зуб! А у каждого человека из этого бесчисленного моря каждый зуб может заболеть. Какое человеколюбие должно быть у врача, чтобы смотреть на этот поток лиц и каждого воспринимать как личность… Я изо всех сил пытаюсь это вообразить, но мне кажется, что я с этими людьми никогда не встречусь. Я вообще не совсем понимаю, кто эти остальные люди.
— Вам от этого ощущения грустно?
— Мне пока непонятно, как вообще к этому относиться. Наверное, истинная святость состоит в любви ко всем, но пока мне, чтобы к человеку хоть как-то относиться, надо его чуть-чуть распробовать. Хотя мой круг разомкнут и в него всё время кто-то втекает, он всё равно небольшой. И получается, в нём все друг друга знают. Когда появляется кто-то новый, выясняется, что много нитей связывает его с остальными. «Мир широк, прослойка тонкая».
— Как я понимаю, Вы много читаете. Кто Ваши любимые писатели?
— Читаю я не очень много и довольно медленно. В основном в метро. Когда читаешь, выключаешь окружающий мир, а дома мне не хочется, чтобы мир исчезал.
— И кем Вы выключаете внешний мир в метро?
— Одно время любимым писателем был Павич, сейчас он немного отошёл в архивное состояние. До него много шума в подсознании наделал Борхес, ещё раньше Кастанеда. Перевернул пыльные углы. Из последних событий — книга уральской писательницы Ольги Славниковой «Стрекоза, увеличенная до размеров собаки». Я всячески пропагандирую эту книгу, но пока не нашла человека, которому она понравилась бы так же, как мне. Один не смог её читать потому что сложно и долго, другому она показалась слишком мрачной, третья слишком сильно узнала в ней себя, а это, оказывается, бывает тяжело. Славникова описывает непрерывный ужас обыденного совкового бытия, комплексы, которые давили всю нашу страну, особенно одиноких женщин. Мне книга всё же показалась светлой, хоть она довольно глубоко залезает в подсознание. И при этом автор порадовала меня языковой эквилибристикой, бешеными метафорами — я отнеслась к этому как к языковому перформансу. Как я понимаю, когда она писала эту книгу, у неё было две цели: описывать этот мрачный мир и при этом при помощи метафор довольно яростно развлекаться. В этой второй части я всецело на её стороне, хотя понимаю, что это уже не литература, а скорее игра. А в плане психологического погружения она сильный литератор.
— Как Вы думаете, жизнь направляет человека, или у человека есть выбор возможностей?
— Выбор всегда есть: лениться — не лениться, пытаться ломать реальность — пытаться найти себя в ней. Очень много людей на этом споткнулось, с этим постоянно встречаются психоаналитики. К ним приходят богатые люди: «У меня всё есть, но нет смысла, поэтому я на грани самоубийства». Начинают раскапывать и выясняется, что человек на самом деле хотел быть, например, сапожником. Или художником, в молодости писал картины, но родители убедили, что его картины — несерьёзная мазня: «Лучше стань юристом, как нормальные люди». Он стал преуспевающим адвокатом — в итоге крах жизни, причём заметный только ему да высшим силам. А внешне у него всё благополучно. Иллюзорная система ценностей переломала многих. Она своеобразный тест, мы как мышки в лабиринте, перед которыми ставятся задачи. Всё в мире, кроме нас самих, прекрасно. Человек тоже прекрасен, но он мучительно несовершенен и очень динамичен. Дереву не надо думать, что делать — стоять или упасть — оно стоит, где выросло и наслаждается единством с окружающим. А человеку приходиться думать и мучиться: что сейчас от меня хотят? Пытаться найти общий язык с Богом. Мы как муравьи, которые бродят по плоскости только потому, что не догадаются о существовании другого измерения. Как только догадаемся, перестанем быть муравьями. Стрекозами станем.
— К этому открытию человек приходит изнутри или внешне, благодаря цепочке случаев?
— Цепочка случаев присутствует в жизни каждого человека. Это можно сравнить с тем, что к тебе в дверь постоянно стучится твой ангел, но ты его не видишь и не слышишь. Один остаётся слеп, как крот, другой начинает что-то понимать, третьему надо по башке кувалдой дать, чтобы он наконец проснулся. У меня ощущение, что жёсткие методы применяются в крайнем случае. В наших силах быть более тонкими и не провоцировать мир бить нас кувалдой. Хотя с другой стороны, чем более серьёзные задачи ты решаешь, тем более серьёзные задачи перед тобой ставятся. Легко на земле не может быть никому, всё так устроено, это школа, в которой нам всё по силам, но в ней непросто.
— Вы к этому убеждению давно пришли?
— Христос говорит: «Иго мое благо и бремя мое легко». Это мысль витает в воздухе, это с библейских времен известно. Трудные вещи всё равно легки.
— Вы считаете мысль Горького «Человек создан для счастья, как птица для полёта» идеалистичной? Думаете, такая ситуация невозможна?
— Нельзя путать счастье и удовольствие. Я согласна, что для счастья. Но для кого-то счастье — кусок мяса, бутылка водки, телка с большими сиськами и «шоб усё було». Получи он это всё, задумается, что надо дальше сделать, чтобы счастья стало ещё больше — может, надо кому морду набить или мебель разгромить… Он будет искать, но не найдет в чём тут обман. А кто-то другой в это время, несмотря на холод, тоску, непонимание, одиночество, надрывался, что-то создавая — и оказывается, он как раз и был по-настоящему счастлив. Он и есть та самая птица для полета. Когда я говорю «птица», «тёлка» имею в виду не самих людей, а их подход к жизни. На мой взгляд, есть правильные и неправильные способы жить. Правильный сопровождается ощущением тонкого счастья, счастья высокой фракции.
— Часто Вас посещает это ощущение?
— Можно сказать оно не прерывается.
— От чего оно зависит? Вы стараетесь жить в равновесии с окружающим миром?
— Человек куда-то движется, значит, существует разность потенциалов, перепад высот. Что-то его тянет вперёд, что-то толкает сзади. Наверное, равновесие наступает тогда, когда он лежит, а сверху холмик земли. Но это равновесие только тела, неизвестно ещё, что будет дальше с душой. Ощущение тонкого счастья бывает, когда делаешь всё правильно.
— Правильно — это писать стихи, музыку, танцевать?..
— У каждого человека есть возможность реализоваться не одним способом. К чему-то больше таланта и склонностей, но я так понимаю, не имеет значения, в чём именно реализовываться. Дело не в жанре, а в тех уроках, которые сопровождают любую деятельность и взаимоотношения.
— Как Вы думаете, где берут начало корни Вашего творчества? Был какой-то толчок, после которого Вы начали писать?
— Наверное, толчок был не вполне человеческого плана. Судьба. Может быть, язык. Я ощущаю единство с культурой, связанной с русским языком. Я с интересом слушаю иностранную музыку, но, как правило, она всё равно у меня не очень приживается. Только если что-то вневременное, вроде этники или корневого аутентичного блюза. Близкого к архетипам, чему-то, на чём стоит душа. Надстройка мне не всегда понятна, особенно в других странах. Хотя я неоднократно была за рубежом.
— С концертами?
— Да. Никогда иностранцев не понимала, они для меня чужие. Они как будто не звучат. Я вообще не понимаю, как они живут. А русский человек духовно вибрирует. Конечно, не каждый…
— У Вас ощущение, что иностранцы замерли в своём развитии?
— У меня ощущение, что они не общаются на глубоком уровне. Хотя в каждой стране бывают свои прорывы, поразительные фильмы, книги. Но в целом мне кажется, что наибольшая концентрация духовных вибраций именно в России.
— Можно сказать, что язык, слово для Вас важнее музыки?
— Нет — язык, тело, предметы, это всё ветви, через которые можно выйти к дереву, на любой из них есть жизнь, свои мутации. Я иду во все стороны, поэтому для всего у меня есть своё место.
— Часто бывают периоды молчания, когда Вы не пишите, ни музыку, ни стихи?
— Момент писания исключителен. Хотя я очень творчески воспринимаю жизнь, ничего не люблю делать в простоте. Всегда хочется любое действие сделать по-особому. Но то, как пишутся песни, для меня загадка, я это не помню и не понимаю.
— Как будто пишете в забытьи?
— Нет, но вопрос ставит меня в тупик — у меня ощущение, будто я никогда не пишу. А увидев как у меня много песен, этому удивляюсь. У меня нет ощущения, что я поэт, писатель или композитор. Вот выпустила двойной диск, почти всё новое — а когда только успела?..
— А во сне не пишете?
— Не пишу, но мне часто снится музыка.
— А проснувшись, её не записываете?
— Нет, потому что не помню. На днях мне приснился смешной сон: будто в интернете мне кто-то показывает мою песню «Картонное пальто», на которую наложили разухабистый оркестрик, переделали голос, мелодию и слова. Нота начинается моим голосом, а продолжается чужим, даже слышен перелом.
— Вдохновение приходит к Вам в разное время суток или в какое-то определённое? Вы садитесь, чтобы написать?
— Нет, не сажусь. Песни приходят в самое неожиданное время, «стоя и в гамаке». Стараюсь записать на диктофон, на бумагу — потому что тут же забываю. На моём диктофоне очень много записей. Если я какой-то отрывок нашла потом, он мне понравился, то надо вытащить мыслеформу, зафиксировать, доделать. Бывает, песня не складывается по многу лет. Потом я пойму, чего не хватало, добавлю, и наконец она сложилась. Но я уже не воспринимаю, что написала её сейчас. Тогда не воспринимала, потому что не доделано, а сейчас — потому что только дала последний пинок. Момент рождения песни определить трудно.
— Вы возвращаетесь к своим старым работам, чтобы что-то изменить?
— Если песня доделана, не возвращаюсь. Но недоделанного у меня большие залежи. Есть, чем заняться…
— А к Вам часто приходит желание заниматься этим? В какое время?
— Утром. У меня должно быть правильное состояние, как у Тимура и его команды — надо что-то сделать хорошее. А чаще мне лениво.
— Вы ленивый человек?
— Да, ленивый, несмотря на то, что очень деятельный.
— То есть Вы себя заставляете?
— С заставлянием у меня плохо. Если мне нужно чего-то от себя добиться, я должна найти крюк, эмоциональный стимул. Есть люди, которые могут дома заниматься работой или самообразованием, жить по расписанию, я — нет. В дело я могу вкладывать много усилий и времени. Но это не должно требовать у меня постоянного напряжения воли. Если мне приходиться себя заставлять, я начинаю задумываться, то ли я делаю.
— Вы внимательно относитесь к своему внешнему облику?
— Вопрос внешнего вида меня интересует. Есть люди, которые одеваются с иголочки, у них никогда не перекошен воротничок, не висит волос. Я не из них. Так же, как и в музыке, мне интересен весь спектр. Иногда хочу выглядеть ярко и безумно, иногда нежно, иногда мрачно и закрыто, иногда безобразно. Экстремальные варианты мне всегда близки. Мне не близок только «тётькинский» стиль.
— То есть дамский?
— Тот стиль, в котором прилично ходить на работу, который нивелирует личность, такой универсальный, безликий. Его не переношу, и за это, кстати, недолюбливаю Европу. Мне, правда, нравится университетская молодёжь в Германии — смешная, стильная. Люблю, когда человек способен на эксперимент. И не люблю стандартные ходы. К сожалению, наша страна несёт тяжёлый налёт совка и все люди старше 50-ти, за редким исключением, одинаково одеты. Мне очень жалко женщин в мохеровых шапках, одинаковых, экономно скроённых юбках. Зато меня восхищают сумасшедшие старушки — яркая помада, зонтик из тюля, слои разноцветной одежды, шляпка с цветочками, красные туфли, да ещё и не своего размера. Явно такой человек — клиент психбольницы. Думаю, что если у меня крыша съедёт, то именно в эту сторону. В фильме «Древо желаний» Софико Чиаурели играет вот такую странную женщину, и, кстати, именно она, как некий резонёр, произносит главные слова фильма. Этим же мне импонирует Агузарова. Ещё мне очень нравится петлюровская любимая модель Пани Броня, по-моему ей лет 80. Петлюра её одевает в безумные костюмы, они вообще идеальный тандем, находка друг для друга. Пани Броня для меня идеал женщины — морщинистый ангелочек, она распространяет вокруг себя добро, всегда счастлива, всех любит, улыбается, наполнена светом. До её высот я, наверное, никогда не поднимусь — должен быть бесконечный запас любви. Она, кстати, не сумасшедшая, ориентируется в жизни, в магазин ходит.
— Вам не кажется, что большинство людей — сумасшедшие? Совсем клинические сидят в сумасшедшем доме, а «нормальные» сумашедшие среди нас?..
— Человек должен быть немножко отклеен от своей формы, от болванки человека. Нас государство штампует, чтобы было удобнее манипулировать. А Бог создаёт нас разными. В этом смысле полезно уметь быть немного хитрым. Например, если на собеседование не наденешь юбку определённой длины, не получишь работу. Ты берёшь и надеваешь. Кастанеда называл это контролируемой глупостью. Но надо в это не заигрываться, внутри себя быть чуть-чуть крейзи.
— Часто меняется Ваше внутренне состояние?
— По-моему, не часто. Оно одновременно летит во многих направлениях. Я могу и радоваться, и плакать, и молчать — это будет всё одно и тоже.
— На Вас в жизни кто-нибудь так сильно повлиял, что Вы менялись?
— С годами я меняюсь, но это не от кого-то, а от самой жизни. От того, что я очень много думаю, и от того, что за мыслями у меня следуют действия. Я не зажимаю себя, если мне что-то хочется обязательно сделать, как-то дополнительно реализовать свою потенциальную структуру.
— Вы много знаете примеров гармоничных союзов? Насколько, Вы думаете, реально встретить свою вторую половину?
— Сложный вопрос. Я не много знаю примеров гармоничных союзов, но я не очень в этой области компетентна, не занималась исследованиями.
— Вы согласны с точкой зрения, что любовь и брак — это ежедневный труд?
— Абсолютно согласна.
— Надо возделывать свою семью?
— Кто как это понимает. Возделывать надо себя, чтобы окружающим было с тобой легко. Мы все слоны в посудной лавке, такова судьба и конструкция мира. Для того, чтобы не вредить окружающим, приходится быть аккуратным, внимательным и терпеливым, на это уходит целая жизнь. Это один из способов стать святым.
— Как Вы думаете, возможно с одним человеком прожить всю жизнь?
— Очень мучительный вопрос. Ничего не остаётся другого, как предположить, что так и должно быть. В Нагорной проповеди есть такие слова: «Кто женится на разведённой, тот прелюбодействует, а кто разводится со своей женой, тот её толкает на прелюбодейство». Получается, что в Библии заложен только один вариант — встретить своего единственного суженого и с ним всегда быть. Услышав это, народ испугался: «Если у человека такая обязанность по отношению к жене, то лучше не жениться». На эту же тему говорил Апостол Павел: «Хотел бы я, чтобы вы были как я, но если не можете сдерживаться, то женитесь. Но будете иметь скорби по плоти, а мне вас жаль». Это трудный путь. Ещё неизвестно какой труднее — монашеский или семейный. Видимо, у каждого человека есть своя половина, свой суженый, просто его не все дожидаются. Во всём есть смысл, это очередная загадка, которую надо решать.
Елена Калашникова