Интервью «Нашему радио» (Нижний Новгород). 17 апреля 2004 г.
…Мы все находимся либо в преддверии, либо в непосредственном моменте очень крупного скачка сознания. Он для кого-то будет выглядеть трагически, а для кого-то наоборот. То есть что-то должно произойти. Этому всему, что нас окружает, недолго осталось. Но это не значит, что мы кончимся, просто произойдёт что-то важное.
— Ваше выступление на «Нашествии-2003» было дебютным. Давая согласие, Вы уже знали, что это будет в студии, а не на открытом воздухе?
— Нет, не знали, иначе бы скорее всего отказались. А тут уж вроде как неудобно было отказываться.
— Вам нравится выступать на фестивалях?
— Нет.
— Почему?
— Нормальные люди фестивали называют братской могилой. Настоящее выступление на фестивале технически организовать очень сложно. Мы как-то выступали на Красной площади, это был большой концерт, масса народу, но живьём были только мы и «Машина времени», остальные под фонограмму. И вот представьте, сидит звукорежиссёр, его функция — втыкать фонограммы в плеер, а тут выходишь ты и нужно играть! А техника к этому не приспособлена. А рядовой зритель не всегда понимает, насколько игра музыканта зависит от техники. Насколько хорошо музыкант себя слышит, партнёра. Если что-то не так — это будет всё равно, что рисовать с закрытыми глазами.
Во времена Вудстока была развита культура фестивальных выступлений, не было этой заразы, этой раковой опухоли под названием фанера. Соответственно всё было заточено под живяк. И люди работали. У них был класс.
А у нас сейчас даже в зале «Россия» сидит звукорежиссёр, неизвестно кем туда посаженный, который умеет лишь ставить фонограмму. Потерян уровень живой технической работы. Сейчас любая нормальная группа должна иметь собственное техническое обеспечение, если хочет прозвучать. Ты можешь добиться хорошего звука только если сам всё проконтролируешь.
— И тем не менее, вы дали согласие выступить на Нашествии.
— На Нашествии они как раз собирались сделать нормальный технический уровень. Как это было бы на деле, не знаю, но я чувствовала серьёзный подход серьёзных людей. Это теоретически, а практически — узнать не удалось.
— В этом году есть вероятность увидеть Вас на сцене фестиваля?
— Если пригласят, то, наверное, да. Хотя я чувствую, что мне что-то не очень хочется, чтобы меня приглашали. В общем, оставим всё на волю стихии. Я бы, честно говоря, предпочла в это время отдыхать.
— Ольга, раз уж мы затронули фестивальную тему, не могу не спросить о фестивале «Поющая Я», инициатором которого являетесь Вы. (5 и 6 июня в ЦДХ по инициативе Ольги Арефьевой состоится фестиваль женского вокала «Поющая Я».)
— Этот фестиваль проходит уже не первый раз. За ним не стоят масс-медиа, деньги, ничего такого, кроме нашей любви к музыке. К тому же, мне кажется, у меня хороший вкус, я способна отличить зёрна от плевел. Мы ничего не обещаем людям. Для кого-то из них это первая возможность выхода на большую сцену, но в общем, по большому счёту всё зависит от самого человека, его одарённости и любви к музыке. Кстати, для некоторых, кто выступал на первых фестивалях, это стало первым шагом к известности. Настоящей, не дутой, ибо мыльные пузыри у нас умеют масс-медиа надувать. Но я не собираюсь бросить жить свою жизнь и начать кого-то продюсировать. Это разовая акция, возможность собраться всем вместе, показаться новым зрителям, кому-то с кем-то познакомиться, заинтересовать журналистов. В принципе, я и сама задаю себе вопрос: «А нафига мне это надо?», ибо забот и без этого довольно много, и психологические сложности тоже есть. Например, очень трудно отказывать в участии. Некоторые на отказ обижаются и сразу переходят в наступление: «А ты сама-то кто такая?»
— Вот вы говорили об участницах, для которых «Поющая Я» дал путёвку в жизнь. Можно назвать эти имена?
— Ну например, Гая Арутюнян, группа «Дети Пикассо». Она впервые вышла на сцену ЦДХ именно на нашем фестивале, тогда у них было название «Чадости». Юля Теуникова, у неё в творчестве есть своя фишка. Вот сейчас она играет вместе с виолончелистом Петром Акимовым. Они делают совместную программу. Мне нравятся самостоятельные люди, в идеале фестивать должен быть лишь эпизодом в их движении.
— Интересно было бы услышать Вашу точку зрения относительно ситуации на «Нашем радио». Мне кажется Ваш взгляд не замылен. Кого бы Вы выделили?
— Я скажу крамольную вещь: «Наше радио» увы, не слушаю, и русским поп-роком не интересуюсь. Но что-то доносится конечно. Отличный коллектив «Billi’s Band», хотя я их знала задолго до того, как на них обратило внимание «Наше Радио». Они настоящие. Потом, реальный человек — это Шнуров. Я вижу, что он очень тонкий и очень умный, хотя и играет в гоблина. Это имидж, как и у «Billi’s Band», которые изображают из себя каких-то алкоголиков, хотя на деле таковыми не являются.
— А когда у вас выйдет что-то, что наконец появится на «Нашем радио»?
— Мы пишем вот уже три года альбом «Кон-Тики». Он близок к завершению, и я думаю, что именно этот альбом понравится Нашему радио. Нас давно трясёт Козырев: «Давайте! Что за фигня: меня осаждают люди, умоляя послушать что-то новое, а тут я звоню тебе и говорю, когда же ты? Кто за кем бегать должен?»
— А Вы работаете с какой-то звукозаписывающей компанией?
— Нет. Был Райс-Мьюзик, с ними был не худший вариант, но и такие отношения нас не устроили. А сейчас мы сами пишем альбомы на свои деньги. Выпускаем их малыми тиражами, у нас дорогие диски. Возможно, с этим альбомом будет иначе, мы кому-то отдадим его на дистрибьюцию. Но заключать контракты и участвовать в гонке мне неинтересно. Это значит тратить на постороннее свою энергию, на которую у меня совершенно иные планы. Для меня самое большое наслаждение — это креативность: я что-то придумываю, создаю новый мир, потом начинаю его материализовывать. В принципе, достаточно, чтобы реализовался один концерт. Второй раз я уже могу сделать что-то новое. А для того, чтобы играть по правилам больших игр, надо изобрести одну фишку, а потом её штамповать много лет, до тех пор, пока это не дойдёт до самого последнего аула и кишлака. Я, фактически, сама этому мешаю, потому что я беру и придумываю что-то новое, а не довожу старое до товарного вида, до упаковки.
— А скажите, Ольга, какой он, Ваш слушатель? Его образ?
— Я даже очень хорошо знаю его внешне. В какой бы город я не приехала, я вижу своего зрителя, всё того же самого. Вот скажем, мы приезжали в один город. Я смотрю, там все люди на улицах ходят в кепках, широких штанах, с пивом в руках и разговаривают агрессивно, исключительно матом. Я думаю: «Боже мой! Куда мы приехали? Кто нас здесь будет слушать?» Потом прихожу на концерт и вижу прекрасные лица. То есть даже в таких враждебных местах есть свои люди, красивые, независимые, творческие. Вот, пожалуй, это и есть образ моего слушателя. А такого явления, как тысячи маленьких Арефьевых, мне не грозит. Каждый человек который ко мне приходит, совершенно уникален. С ним я могу общаться на равных. Да, зрители часто моложе меня, я прошла больше предметов в школе реальности, но всё равно нет такого: я тут звезда, а вы человеческая икра. Это люди свободы и поиска. Мои отношения со зрителями — это отношения творческого сотрудничества. Ведь зритель — он со-трудится с артистом. Он приходит на концерт тоже работать — душой. Я не зомбирую людей, наоборот, мне кажется, я их раскодирую. Начиная с себя.
— А что это за предметы в школе реальности? Чему вас научила жизнь?
— Много чему. Во-первых, верить в себя. Меня воспитали в чудовищной обстановке. Меня гнобили. Причём, не лично меня, а всех детей организованно гнобили. Глубокая провинция, брежневский застой, да и вообще отношения взрослых и детей… Может быть, кто-то воспринимает это нормально, но для меня это была трагедия — ходить строем, подчиняться, молчать, сидеть, быть как все. Не ходить строем, не подчиняться, не молчать, не сидеть, не быть как все — вот этому меня научила жизнь. Мне пришлось с тех пор очень долго осознавать, что я свободна, что я на самом деле никому ничего не должна, что я на самом деле прекрасна. Сейчас я всё равно нахожусь в рамках, упираюсь в клетку, постоянно вижу, что вот тут программка работает, и тут меня запрограммировали, и тут я делаю не то, что хочу, а то, что в меня когда-то впечатали. Но тем не менее, я хотя бы это осознаю, с какими-то вещами борюсь. Потому что не желаю быть автоматом.
— А что вас вдохновляет на жизнь?
— Творчество. Но не как написание песен, а как тотальное творчество.
— Но ведь чтобы творить, тоже нужен источник энергии.
— Он есть. Вот всё — льётся на нас сверху, просто нужно, чтобы было куда вместить. В тебе должен быть резервуар, место внутри, не забитое мусором. Проблема в первом шаге. Люди находятся настолько на низком энергетическом уровне, что они не могут сделать даже первый шаг. Они не понимают, даже, что он нужен.
— И как?
— Упал — вставай! Ещё раз упал — снова вставай. Сознание мерцающее. Оно на низком уровне, но всё равно у каждого бывают моменты озарения: «Какой же я дурак! Что я делаю! Зачем я здесь? Куда я иду? Я этого не хочу! Всё, я пойду по другому пути! С понедельника новая жизнь!» А потом, хрясь, опять забыл, опять рылом в корыто, в бутылку, в телевизор. Но через некоторое время всё повторяется. Вот этим моментом просветления надо пользоваться. Его надо нарабатывать. Запоминать своё состояние в момент осознания, потом стараться его вспомнить. Но нельзя себя заставлять, себя надо тихонечко звать. Ловить в себе: что я хочу, куда я стремлюсь? И давать себе, то, что хочешь. Здесь надо учиться взращивать в себе желание быть новым. А если заставлять, то сразу сила действия равна силе противодействия.
— Ольга, на чём воспитан ваш музыкальный вкус?
— Жизнь такая штука, что воспитали меня не на том, что есть моё. А то, что моё, я встретила потом. Оказалось, это фолк, этническая музыка. Не стилизации, не переработки, а настоящее искусство, будь оно из русской деревни или индейской, африканской, якутской. Эта музыка истинна, её нельзя ни с чем спутать. Она реально отвечает моменту, стихиям, людям, правде. Не надо думать, что это что-то позавчерашнее, архаичное. Это происходит сиюсекундно.
— Говорят, что творческие люди могут дать точную оценку эпохе в которой они живут. Хотелось бы услышать ваше мнение.
— Мнение — это очень большая ответственность. Но, если очень настаиваете… У меня постоянное ощущение, что мы живём в конце мира. И при этом у меня ощущение, что мы живём в начале мира. Поэтому не могу понять точно. Мы все находимся либо в преддверии, либо в непосредственном моменте очень крупного скачка сознания. Он для кого-то будет выглядеть трагически, а для кого-то наоборот. То есть что-то должно произойти. Этому всему, что нас окружает, недолго осталось. Но это не значит, что мы кончимся, просто произойдёт что-то важное.
— Любая женщина боится старости, ибо по-настоящему красивую старость увидишь в жизни редко. Вы думаете об этом, представляете себя в том возрасте? Какой?
— Надо сначала дожить, конечно. Что-то у меня сомнения. Есть два варианта. Один путь — если я сумею быть всю дорогу тотальной. В этом случае я буду очень красивой. А если, как и всех, снесёт, то да, это уродливая старуха. Но мне всё же кажется, что я сумею так прожить, чтобы остаться красивой для объектива. А может, я сойду с ума… буду ходить нарумяненная в шляпе с вуалью. Но больше всего я бы не хотела быть той самой старухой, которая прожила свою жизнь зря и теперь всех в этом обвиняет.
— Давайте поговорим о литературной стороне вашего таланта. Вам наконец-то удалось издать свои стихи, одностишия и детскую книжку?
— У меня готова детская книжка. Я считаю, это не хуже чем Маршак. Я её создала, а дальше начинается рутинная работа, то есть нужно найти издательство, типографию, торговую сеть и так далее. В принципе, делается что-то, и в то же время не делается. А я не умею ходить по кабинетам и предлагать себя. Жду, что само появится. Гораздо лучше, если дети, впрочем и взрослые, будут читать мои стихи, чем тот кошмар кошмарович, который им подсовывают в школе и в саду. Сейчас я пришла к мысли, что начинать надо с простого. Как мы сами научились делать диски, точно так же надо научиться делать книги. Надо в это въезжать, раз не появляется издательство, которое хотело бы издать мои детские стихи. Сначала издать одностишия, благо, что верстать проще простого, объем маленький, картинок нет. Издадим одностишья, потом издадим мои стихи, а издав и то и другое, третья задача будет издать детскую иллюстрированную книжку. Глядишь, к тому времени и научимся.
— То есть вопрос КОГДА неуместен?
— Это может случиться завтра, а может через пять лет.
— А Ваше членство в Союзе писателей не помогает в этом?
— Никак. Это вообще ничего. Это такая вещь, которой можно просто любоваться. Непонятно, зачем это надо, но зато приятно. Моральная оценка, поддержка и всё такое. Я не знала, что я поэт, а тут меня находят из журнала, печатают стихи и дают литературную премию. Всё, теперь знаю, я — поэт.
— Ольге Арефьевой поэтессе, чьё творчество ближе Ахматовой или Цветаевой?
— Ни той, ни другой. Одна — муза плача, другая с собой покончила… Это слишком всё трагично… У меня немножко другое. Я — клоун. И всё, что я делаю — это игра. Но по большому счету ближе Цветаева, она веселее, задорнее, неудержимее.
— Если всё игра, то какая же Ольга Арефьева настоящая?
— Да в том-то и фокус, что я настоящая. Нет одной неподвижной маски, памятника, который можно водрузить на постамент, предмета, который можно поставить на полку и приклеить к нему название и цену. Настоящий человек — это не тот, кого вы всё время видите одним и тем же. На самом деле, человек очень многогранен, и в нём очень много всего сидит. С этим очень нелишне познакомиться. У меня это знакомство состоялось в проекте «Рояль-Ковчег». Я там каждую песню пою в разных женских образах и даже не всегда в женских и не всегда в человеческих. Но все эти образы — это я. Все эти персонажи из меня выходят и мной говорят.
— Ваш сайт завораживает и формой, и содержанием. Это ещё один способ самовыражения?
— Мы просто занимаемся сайтом. Не кто-то нанятый, а мы сами. В результате многое на нём происходит творчески, а не формально.
— Откуда появилась плывущая строка «Тебе всё это снится»?
— По вдохновению.
— Но что-то она в себе несёт?
— Несёт.
— Что?
— То, что написано. Помни, что тебе снится весь этот мир, и в том числе этот сайт.
— Что вы за недавнее время прочитали впечатляющего, поделитесь с читателями.
— Павел Санаев «Похороните меня за плинтусом». Читать всем, независимо от пола и возраста.
Илья Беляев «Тоша. Русский Будда». Название дурацкое, неправильное, навязанное издателем. Там нет ни слова про буддизм. Правильное название «Острие Кунты. Путь русского мистика». Эта книга «почище «Фауста» Гёте». Это как Кастанеда, только в Ленинграде 80-х.
— А Коэльо и Мураками?
— Называют мудаками всех, кто любит Мураками. Это всё фантики. Эзотерическая попса. Единственная стоящая книга у Коэльо — это «Книга воина света.»
— Кино?
— Из того, что смотрела в последние дни:
Такеши Китано — «Затоiчи», я очень неравнодушна к японской теме, хотя впечатление двойственное, всё портят американизмы и дурацкая чечётка в финале.
Марсель Карне — «Дети райка», фильм очень старый, но я его только недавно посмотрела. Это чёрно-белое французское кино, гениальное.
Ну и назовём мультфильм «Унесённые призраками». Японское аниме. Просто ураган! Невероятная концентрация запредельных образов на каждый кадр. По градусу безумия на первом месте.
Музыка:
У меня есть диск под названием «Чо». Я думала, это имя исполнительницы, но, оказывается, это слово означает медитацию. Поёт тибетская певица очень тихим голосом. Как её звать, так и не знаю.
Назову ещё: Степанида Борисова — якутская певица, Урна — монгольская певица, Саинхо Намчылак — тувинсокое пение — это все мистические голоса. Вспомнила ещё Нину Хаген, которая поёт шиваитские гимны. Ну и не могу не назвать диск под названием «Русские люди». Это сборник полевых этнических записей из русских деревень. Там есть один голос, который я когда-то слышала раньше и теперь узнала. Это Аграфена Ивановна Глинкина. Запомните это имя. Как она поёт русские песни! Это мистика. И не надо ехать ни в Тибет, ни в Индию.
Беседовала Елена Андреева