Прямой эфир на радио «Борнео» (Воронеж). 11 ноября 2018 г.
…Когда мы приходим на концерт или в кино, мы часто хотим испытать это щемящее, какое-то даже болезненное, но очень волнующее чувство – стремление к далёкой Родине. Искусство для этого, пожалуй, и существует, чтобы о нём напоминать.
Ведущая – Дарья Морозова
– Здравствуйте, Ольга!
– Привет!
– Спасибо огромное, что вы снова пришли к нам в студию «Радио Борнео». И хочется сразу спросить: что поменялось за этот отрезок времени в вашем мире, в творческом космосе, что произошло значимого?
– У меня в голове отрезки времени никак не маркируются. Есть два отдельных течения времени, один – это бытовая жизнь с какими-то поездками, датами и концертами, а другой – творческий процесс. Так что самый лучший способ меня поставить в тупик – это что-то такое спросить, потому что одно на небе, одно на земле. Вообще, событий у нас миллион, очень много. Ну, я не знаю, надо как-то конкретней спрашивать.
– Так, хорошо, конкретней спрошу. Вот, с февраля…
– Для меня не существует февралей (смеётся).
– Не существует февралей? Хорошо. С той ближайшей зимы, с которой прошло 12 лун, скажите, что-то, может быть, создалось ещё новое?
– Непрерывно, непрестанно создаётся очень много нового.
– Хорошо, спрошу конкретней (смеётся), что касается музыки?! Музыки, может быть, в качестве альбома или какого-то стиля в альбоме?
– Точно могу сказать, что за это время мы выпустили альбом «ИЯО». До этого были альбомы: «Джейн», «Глина» и «Ангел и девочка». А в какой уж они были период, попали они на время нашей разлуки или нет – я не знаю (смеётся).
– Скажите, лето прошло, отдых. Вы, вообще, отдыхаете? Или что для вас отдых? Это книга, море, лес, дом, может быть. Что?
– Вообще, я не очень стремлюсь именно отдыхать. Мне это не очень интересно, что ли. Всегда интересно, чтобы шёл творческий процесс. Но он делится на разные этапы, и один из них – это когда надо расслабляться, а другой – когда надо напрягаться. Творческий этап, при котором надо расслабляться, пожалуй, можно назвать отдыхом. Но в это время я занимаюсь тем, что брякаю на гитаре, перебираю диктофонные записи, листаю туда-сюда наброски, что-то доделываю, дописываю. То есть, в общем-то, это работа.
– Но в другом ритме.
– Да, она действительно должна происходить на берегу моря, реки или в лесу, в деревне. Если этого нет – то дома, но с такой же атмосферой.
– А вот скажите, что вам ближе – огонь или вода?
– Мне все стихии дороги: и огонь, и вода, и земля, и воздух. Без них я бы не смогла. Ещё эфир или нечто нематериальное, которое тоже очень ценно. Оно ощущается когда есть, и особо – когда нет. В Москве с этим вообще туго. Москва – тяжёлый город, в других полегче.
– Не могу не задать вопрос, в Воронеже каково вам? (смеётся)
– Ну, я пока пробыла тут примерно час. Но, вообще, открою вам одну тайну – во всех городах легче, чем в Москве. Поэтому куда бы мы не приехали – мы всё время с восторгом и интересом смотрим на старую архитектуру, зелень, деревья. Если застроили жуткими стеклянными башнями, то убили всё. Эти кошмарные места – нечеловеческие, в них ноль творчества и ноль жизни. Хотя там могут вращаться большие деньги. И вообще, странно, что люди как-то умудряются там жить и не выбрасываться из окон. Из этих высоких окон великолепных башен (смеётся). Это места мёртвые, убитые и нечеловеческие. А человеческие – это уютные домики. И там, где они есть, даже пусть они полуразвалюшки, всё равно можно жить, и рождаться, и рожать детей, и создавать творчество – что примерно одно и то же.
– Процессы, да, одинаково творческие (смеётся). Хотела спросить, с чем, с какой программой на этот раз вы приехали к нам в Воронеж?
– По-моему, то же, что и в прошлый раз. У нас был сольный концерт, с-Ольный. Со мной ещё Лена Калагина – второй голос и перкуссия. Опыт оказался успешным. Единственное, список песен не совпадает ни в одном пункте. Мы стараемся менять всё полностью, благо, есть на что. У нас огромное поле выбора, и каждый раз у нас выбор песен – как кастинг моделей: из лучшего – самое лучшее! (смеётся)
– Какой совет в жизни для вас являлся очень значимым, как вы им воспользовались, и какой бы вы совет могли сейчас дать нынешнему поколению молодых музыкантов?
– Такие вопросы меня ставят в тупик. (смеются)
– Ну, хорошо. Вдруг вам кто-то однажды что-то порекомендовал или сказал вскользь: «Может быть попробовать так и так?» И это вам действительно пригодилось.
– Надо как-то поконкретнее, так я не могу.
– Хорошо. Вот, был когда-нибудь тупик в литературе? Вы раскрываете, раскрываете, раскрываете и – нет, ничего не получается. А тут – раз, какой-то человек подсказал, и озарение пришло.
– У меня сейчас есть тупик в литературе – мне не хватает сюжета. Я не умею организовывать сложные сюжеты и не умею их строить. Зато есть масса литературного материала, который должен существовать внутри сюжета.
– Расскажите чуть-чуть об этом.
– Всё, совета нету (смеётся). Есть только тупик.
– Хорошо, я поняла. Что это, о чём?
– Секрет!
– Ой! Ну, так и знала (смеётся). В таком случае, друзья мои, мы прервёмся на небольшую паузу, послушаем композицию «Станция Чу».
[Звучит песня «Станция Чу»]
– «Станция Чу»! С альбома 2018 года, который называется «ИЯО». Ольга, расскажите пожалуйста немного об этом альбоме. По поводу его настроения. Вот какой он? Чем отличается от предыдущих? Или так же можно, как вы говорите, кастинг устраивать и брать любые песни, или он как-то отличается?
– Нет, мы всегда собираем альбомы по настроению или какой-то задумке, по стилевому признаку. Вот этот – такой блюзово-электрический, рок-музыка для небритого мужика, несущегося на мотобайке по пустынным дорогам Аризоны. (смеётся)
– Скажите пожалуйста тогда, что планируется дальше? В любом случае, что-то рождается? Что будет дальше? Какое настроение альбома?
– Я не умею разговаривать настолько общо. Не потому, что я что-то скрываю. Ещё я не умею так вот – раз, и всё выложить, это будет лекция. Как-то это в разговоре должно получаться. И если спрашивать конкретно, я расскажу.
– Хорошо. Тогда вот такой у меня вопрос: «Тихо кричу в тишине, пусти меня ко мне» – это об одиночестве или шире? Или о сильном чувстве?
– Давайте задумаемся. «В тишине», «пусти меня ко мне» – какая тишина пускает самого человека к нему самому?
– Ну, тут уж много всяких мыслей. Мне показалось, что от этого всего идёт что-то одинокое.
– Вообще, поэтические фразы, может, и хороши тем, что да – я что-то в них закладывала. Но, если я не буду рассказывать, что – мне слушатели или читатели сами расскажут. Они всегда расскажут больше о себе, чем обо мне. В этом смысл искусства, в этом его кайф. Что бы я ни закладывала. Там не про любовь и не про одиночество. Я писала про что-то для меня актуальное – ту тишину, которая убирает внешний шум и оставляет наедине с собой. Это условие творчества или самопознания. Но другой человек приходит и что-то своё рассказывает – у него это связано с любовью или с одиночеством. И тоже хорошо, потому что искусство – это не «я для вас выражаю себя». Зачем вам оно надо? Моя личная история как сплетня может быть интересна. Но гораздо важнее наш общий глубинный человеческий путь, который мы проходим все одновременно, находясь в многообразных резонансах. Есть что-то, что нас роднит, и в нас звучит, и отзывается в каждом. В этом и интерес искусства! Оно говорит об общем в людях как об очень мощном явлении. Я бы не сказала, что оно совместного или коллективного характера – на этом уровне нет ни совместности, ни коллектива. Есть глубинное единство: мы все – как одно существо, которое переживает много всего.
– Глубоко!
– Понятно я выразилась или нет?
– Мне понятно, попозже спрошу ещё. Вернёмся чуть-чуть на поверхность к нашим радиослушателям. У нас есть вопросы. Юрий Чевычалов спрашивает: «Что для вас важнее всего, и откуда вы берете энергию и вдохновение?»
– Не знаю, что важнее. Опять слишком общий вопрос. А энергии и вдохновения вокруг – моря и океаны. Только пусти их в себя (смеётся) – и они будут очень рады найти человека, который готов их принять.
– Анна Федосова спрашивает: «Каждого из нас что-то вдохновляет по жизни. С течением времени это что-то меняется, как и мы сами. От чего нынче поёт ваша душа?»
– Нет никакого «нынче». Мы в начале передачи с вами про это говорили – что есть великий процесс, в котором мы увлечённо участвуем, и он немножко вне времени. Дела, в которых есть «сейчас», «вчера», «концерт», «прошлый приезд» – это бытовая жизнь. А внутренний диалог с Великим Ничто всегда идет рядом. Это самое интересное и самое осмысленное, что с нами происходит. Только найди в себе силы и время, кусочек сознания для того, чтобы пообщаться с ним.
– Николай Петрин: «Ольга, если бы вы были зодчим-волшебником, то где бы построили свой любимый город, и на что он был бы похож?
– Пожалуй, я бы хотела жить в мире, я читала, что такие существуют, где разумные существа находятся в симбиозе с природой. Где они не строят городов, не пилят деревьев, не копают котлованов. А где они договариваются с деревьями, чтобы те вырастили для них дом – и живут в этом живом доме, не делая ему больно. Точно так же договариваются со всем, что есть вокруг. Не нужно уродовать мир вокруг себя – ему от нас всё время очень больно – а можно общаться с ним. Мы и так, в общем-то, все общаемся телепатически. Наши головы открыты друг другу так или иначе. Просто это на другом уровне – общаться со своей планетой. Я бы хотела жить в том мире и не жить в этом – где всё вокруг на глазах пожирает кошмарная человеческая цивилизация. Или нечеловеческая антицивилизация.
– Да, это тут точно. Второй вопрос от Николая: «Если бы у вас была возможность записать 10 своих песен на лондонской студии «Abbey Road», вы бы записали новые треки или выбрали вариант «the best» из прошлых и плюс 1-2 новые?»
– Я, честно говоря, не тот человек, который почувствует разницу между Эбби-Роуд и не Эбби-Роуд. Можете кидать в меня валенками. Я не знаю, что изменится – записать меня там или здесь. Это сочетание букв не обладает для меня каким-то магическим флёром. Мне кажется, записать хорошо можно где угодно, и плохо записать тоже можно где угодно. Важно, кого пишут и как пишут. И попал ли он в волну, умеет ли вообще играть (смеётся), умеет ли он с этой волной общаться. Хотя, конечно, да, разница появляется, если пишется музыкант какого-то высокого-высокого класса. Но с какого-то уровня я перестаю отличать. Особенно, когда музыканту всё равно, что он сыграет. Он настолько крут, что говорит: «Я вам сыграю что угодно». Для меня это загадочное явление природы. Мне кажется, это уже и не музыкант. Потому что музыка как любовь – должна происходить по огромному внутреннему желанию делать именно это сейчас, здесь, с этими людьми. А когда что угодно, с кем угодно, когда угодно – я даже не знаю как это. Наверно, здорово (смеётся), но не для нас.
– Мария Чарикова: «Добрый день! Ольга, хотели бы вы принять участие в крупном вокальном проекте типа «Голоса» в качестве наставника или судьи? Интересно было бы поработать с начинающими исполнителями?»
– Такая немножко многоуровневая проблема. На самом деле, мне неинтересно играть в эти игры. Мне было бы неприятно. И сейчас неприятно смотреть на антураж с нажиманием кнопок, с поворачиванием кресел, с наигранными эмоциями, которых от участников требуют правила игры. А с другой стороны, мне, как человеку пишущему и пытающемуся донести свой продукт до людей, важны каналы распространения информации. В такой передаче получается игра на чужих условиях, и будет от этого толк больше, чем ущерб – неизвестно. Может, и будет. Поэтому тут ответ – скорее да, чем нет. А насчёт «работать с молодыми исполнителями» – во мне есть внутренний учитель. Я иногда раз – и вдруг вижу, что человеку надо сделать, как ему поправить что-то, как сделать шаг. И я от этого сразу завожусь. Мне хочется это сделать для человека даже если никто мне не будет платить за это. Но это ви’дение должно возникнуть. Вполне возможно, что «наставничество» в передаче, происходит не по любви и не по интересу. Может случиться, что эти люди мне не понравятся, они меня никак не заинтересуют, я ничего не увижу в них и не почувствую, не пойму, что им можно подсказать. И тогда возникнет патовая ситуация. Я этого боюсь. На самом деле, я хочу просто петь свои песни и, чтобы они распространялись по каналам информации. Но, как я понимаю, сейчас ни система, ни государство в этом не заинтересованы. Напротив, я, пожалуй, вредный элемент, потому что заставляю людей думать и чувствовать.
– Это да.
– А чтобы бездумно потреблять рекламу и покупать товары – сейчас всё крутится вокруг этого – нужно наоборот. Даже было исследование: вот на радио глупая передача, а после неё реклама. А потом умная передача и после неё реклама. Так вот, действенность рекламы после глупой передачи на какое-то хорошее количество процентов выше. Поэтому сейчас происходит стремительное падение уровня и телевидения, и радио. Только отдельные честные и творчески заинтересованные люди продолжают делать то, что хотелось бы, а не то, что для продажи.
– Спасибо. Так, и у нас есть несколько вопросов от Ивана Соколова. «Добрый день. В апреле, в этой же студии, задавал вопрос Хелависе по строке из песни – «Мне доступно тайное знание, как свернуть пространство-время желанием», за чем последовала очень интересная история. У Оли есть подобная фраза в песне «Жанна д’Арк» – «я умею найти в искривлённых пространствах путь». Это из личного опыта? Есть мистическая история, связанная с этой строкой?» Билет ему не нужен. Он не в Воронеже, просто хочет знать человек. (смеются)
– Это немножко неправильно поставленный вопрос, на который я опять не знаю, что отвечать. Потому что это наивный взгляд – предполагать, что утром в газете – вечером в куплете. Что обязательно должна быть мистическая история за строчкой – и побежал поэт про это писать. Ты пишешь, что пишешь, выражаешь волны мира, нечто, что в тебе сгущено в качестве бесформенной энергии. Но она хочет прорваться. И ты каким-то образом облекаешь ее в плоть. В произведениях, разумеется, есть и прозрения, и весьма визионерские образы, которые в ком-то щёлкнут и откроют миры и порталы. Но это не происходит простым материальным образом. Взаимодействие с нематериальным миром – это вдохновение, оно от слова «вдох». Поэтому требовать у поэта отчёта о строчках – это немножко ставить его в глупое положение (смеётся). «Я люблю тебя, жизнь, и надеюсь, что это взаимно» – что вы хотели сказать этой фразой?» – я смотрела в детстве передачу, и там запиской задали автору этот вопрос. И он неожиданно сухо ответил: «Что сказано, то и хотел. Не больше и не меньше». (смеются)
– Так, у нас есть ещё вопросы от Ивана Соколова: «Прошли сольные концерты в нескольких городах, наверняка, зрители дарили подарки. Расскажите о тех, что понравились, и какие дарить не нужно на предстоящих сольниках? Лене подарки дарят? Может хотите какой-то особый подарок из родного города, «со вкусом детства и юности»?»
– Господи… (смеются) В общем, дарят, конечно. Дарят какие-то штучки, которые, если честно, абсолютно некуда деть, некуда применить. Я стараюсь отказываться, но не всегда это получается как-то удобно и ловко сделать. Иногда это настолько обидит человека и его расстроит… Но мне действительно не нужны эти подарки. И цветы не нужны, что характерно. Потому что я поеду поездами и самолетами с этими цветами, они мне будут мешать, завянут, они умрут, пока я их довезу. И они меня измотают, потому что у меня ещё куча вещей кроме этого: гитара, реквизит, костюмы. Всё это надо не потерять и не сломать. Поэтому я бы скорее просила не дарить мне подарков. Но когда у меня день рождения…
– Это другое дело (смеётся).
– Не то что другое дело. Я просто придумала простой и выполнимый ответ для того, кому прямо очень хочется что-то подарить. Я говорю: «Дарите мне хороший коньяк – Hennessy». Перед концертом – глоток, и вот где-то за два месяца бутылка уходит. Потихоньку он пригождается. В остальном, как правило, люди не могут угадать мои потребности. Они дарят сувениры, куколки, расшитые своими руками, какие-то веночки. Куда я всё это дену? (смеётся) Это ни довезти, ни деть никуда.
– Надеюсь, Иван, на этот вопрос Ольга ответила. И ещё есть один вопрос от Ивана: «Считаете ли вы своё творчество близким к искусству городского шамана?»
– Шансона, я думала. (смеются)
– Нет, шамана. «Если да, то чувствуете ли влияние Высшего замысла во время выступления? Не с этим ли связан запрет на съёмку во время концерта?»
– Тут несколько вопросов. Запрет на съёмку во время концерта связан с тем, что люди, которые снимают, мне мешают. Часто, к сожалению, они не очень обременены деликатностью и имеют не очень хороший художественный вкус. То есть мне мешают, снимают «г…» и потом ещё выкладывают материал в интернет без спросу. Я называю это «говносъёмки». К сожалению, есть такой слой людей – у них очень воспалённое эго. Чужой мне человек почему-то искренне считает, что он имеет право на моё лицо, на моё творчество – вломиться со своим эго, наснимать фигни и выкладывать в публичный доступ. А может я не хотела? Может у меня новый материал, который я не хочу обнародовать на круг, больший, чем конкретный зрительный зал? Может там ошибки или что-то не получилось? Но у него на это якобы священное и неотъемлемое право. Не дай бог мы напишем «Нам не понравились ваши фотографии, не могли бы вы их убрать?» Вот тут сразу вспылят, разгневаются. Таких оскорблений наслушаешься, что просто туши свет. Это от человека, который якобы любит, да? Якобы приходит и тебя хочет снимать? На самом деле он хочет вампирить. Я это очень чувствую. Это далеко не ко всем людям относится, но очень трудно разницу формализовать и определить, поэтому нам проще запретить съёмку совсем. Тем не менее, есть возможность с нами договориться заранее: показать свои работы, познакомиться, понравиться, вызвать доверие. А вообще, я не всегда вижу смысл в съёмке. Как мы стали сейчас делать: в конце на финальных песнях включаем телефон и снимаемся вместе с публикой. Потом публикуем из разных городов селфи со зрителями. Я не обещаю, что мы будем это делать везде и всегда, но пока получается классно. И зрители потом себя видят на фотографиях, в общем, все счастливы. И не нужно целый концерт мне мешать. (смеются) И не нужно право распоряжаться твоим лицом и творчеством давать в руки чужим людям, которые непонятно кто, и непонятно как себя поведут. Хотя далеко не все люди чужие. Очень многие, большинство, очень даже свои. Закрываешь возможности не из-за того, что все плохие. Достаточно того, что один человек делает плохое — и все вынуждены отгораживаться. У нас страна заборов. Я бы предпочла не частокол заборов, а чтобы люди были воспитаны, но, к сожалению, не всё в моих силах.
– Вы много говорили по поводу общения – про нас как общий разум. Вы имели в виду, как я поняла, что все люди связаны друг с другом, но есть и момент выхода на общение с каким-то высшим разумом или «Ничто», да? Каждому ли это дано? Или не нужно ждать чего-то? Либо ты родился с этим, либо ты развиваешься? Как понять, как дотянуться до этого, если чувствуется, что ты приблизился, но как будто стоит какая-то граница, как её разорвать? Или это не физическим, метафизическим путём происходит?
– А у вас есть такое чувство, да?
– Ну, мне кажется, что да.
– То есть есть чувство метафизической границы?
– Да.
– За которой…?
– Что-то простое, светлое, за которым стоит большое сильное слово «любовь».
– Простое, главное, да? (смеются)
– Вот как, всё-таки. Или это не ломается? Или это происходит во сне? Или это происходит каким-то образом моделируя своё тело? Как это произошло у вас? (смеётся)
– Мне кажется, вы уже много чего рассказали сами. Даже то, что у вас есть этот вопрос – он возник ведь не из каких-то разговоров, а из ощущений.
– Да.
– Это ощущение и отвечает на все эти запросы.
– Но, знаете, оно немного мучительное, что ты не можешь…
– Да-да-да. Как «Песня о далёкой Родине» – какая-то лишённость, влечение, ощущение того, что мы куда-то тянемся, и где-то что-то нас ждёт, манит, требует. И что-то нам дарит.
– Да, скорее, манит.
– Об этом искусство. Очень во многом. Когда мы приходим на концерт или в кино, мы часто хотим испытать это щемящее, какое-то даже болезненное, но очень волнующее чувство – стремление к далёкой Родине. Искусство для этого, пожалуй, и существует, чтобы о нём напоминать. Ещё религия. Но религия уже, к сожалению, превратилась в памятник себе. А изначально она выполняла функции мистического посредника. Сейчас, мне кажется, эта связь ни от кого не закрыта. Необязателен именно такой или другой посредник. И нет твёрдого ритуала – люди сами изобретают способы. Для кого-то это организованный ритуал – обязательно быть в такой-то одежде, обязательно повернуться в такую-то сторону света, делать такие-то движения, произносить такие-то слова. Но самое главное – это внутри настраиваться, наводить свою антенну. Мы существа с возможностью связи с высшим. И это не одна антенна. Я ощущаю их – как у деревьев, у всех нас есть кончики веточек. Развивать их или не развивать, или иметь вместо них сучки и пеньки – это выбор. То, как они развиваются, мне кажется, сравнимо с ростом зелёного растения. Оно тоненькое, нежненькое, тянется и постепенно отвердевает – уже уверенное. И дальше снова тянется, из него прорастают новые антенны.
– А развитие, понятно, да – через искусство?
– Через тончайшее вслушивание в себя, через нюансы, через поиск того, что такое хорошо, что такое плохо. Что такое «красиво»? Вот, прекрасный вопрос: что такое красота? Сделайте нам красиво и точка. Прямо сейчас. А что такое «красиво»? Мы начинаем обсуждать. Даже если обсуждаем – уже изучаем понятие, ищем признаки красоты для себя, потом для другого человека. Можно просто сесть и отобрать: вот папка картинок, которые красивы, а вот – которые отвратительны. Чем они характерны, чем отличаются? Мы по улицам ходим и видим дизайн вывесок – от одной плюёмся и тихо материмся, как изуродовали наш или ваш город, а от другой плачем, восхищаемся, рассматриваем ее и говорим: «Почему везде так не сделано? Почему мы все так не живём?» Необязательно формулировать ощущения словами. Это иногда полезно, а иногда вредно. Слова коварные – они ставят рамки, дают ложное ощущение понимания и взаимопонимания, а сами – условные. Они очерчивают смыслы очень неточно, приблизительно и вообще неверно. Плюс, никогда не знаем, как их понимают другие люди. Нам часто только кажется, что мы с ними говорим на одном языке. Нельзя на сто процентов верить словам. Но надо всегда задавать себе вопрос: почему эта музыка для меня красива, а та нет? Я _ещё_не понимаю её, не дорос? Или она мне _уже_ неприятна – потому что противная, примитивная и дешёвая?
– Я перерос или…
– Мне это мало или велико? Или это вообще в стороне, инопланетное нечто, я даже не могу сказать – оно хорошо или плохо. Может у меня нет такой области в сознании, чтобы это воспринять, нет воспринималки. Также с визуальной красотой, также с красотой движения. Вот, кстати, перед передачей вы говорили, что хотели поговорить о движении, да?
– Да.
– Вопрос понимания красоты движения упирается в то, что существует множество систем танца. Например, балет, который превратился в религиозную догматическую систему – хорошо только так, а не иначе. А что не балет – то не танец. Почему? Потому, что так сказано, и всё. Стой тут, тяни носок и выворачивай его именно так. И очень много травмированных этим людей, психически и морально в том числе. Как детей компрачикосы в тесных бочках выращивали – получались уроды. Всегда надо давать себе отчёт, что есть красота, а есть договорённость о красоте. Мы считаем, что нечто красиво, потому что люди так договорились? Ещё есть наше собственное восприятие! И как раз в недавние десятилетия произошла революция в танце. Нашлись люди, которые заявили, что не только то, что утверждено системой такой-то и такой-то, является красивым! Что можно экспериментировать, искать совершенно разные принципы, стили движения. Тот же сontemporary dance – в нем совершенно необязательно быть сухой длинноногой щепкой с огромной растяжкой. Танцуют полненькие, танцуют коротконогие – нет никакого напряжения по этому вопросу. Изучают движения расслабленного тела, как оно максимально эргономично может падать, перекатываться. Найдена целая отдельная система красоты. И она быстро тоже закостенела! (смеётся). И всё! Теперь там тоже есть правила. Но появляются новые танцы – в них иные законы: где-то главное – точки, где-то – иллюзии, где-то берется за основу пацанская жестикуляция неблагополучных районов или позы моделей – вырастают хип-хоп и вог. А где-то, как в танце буто, человек может показывать очень медленные перетекания тонких эмоций. В это время он вызывает в памяти всё своё прошлое, умершую возлюбленную или больную мать. На самом деле это вообще старик в женском платье и белом гриме – стоит и никуда не идёт. Но внезапно он мировая звезда, его искусство всех потрясает. Выясняется, что границ нет. Всегда надо себе говорить, что нету правил, а есть наша договорённость. И есть чувствилка, которая говорит: это хороший вкус, а это плохой. А почему хороший? А потому что мой! (смеются) Тут нужна очень бескомпромиссная работа – ещё и всё время ловить себя на подменах. Очень хочется считать своё мнение единственно здравым, а свой вкус единственно хорошим – но, увы, так нельзя. Важно быть честным к своему восприятию и готовым к его изменениям, к каждодневному очень тонкому росту.
– Я благодарю вас, что вы пришли к нам ещё раз. Приглашаю вас ещё! Приходите к нам в студию «Радио Борнео». Желаю вам сегодня удачного концерта!
– Спасибо!