Интервью для газеты «Москва Центр». 6 апреля 2005 г.
…Есть вещи запредельные. Не любовь-морковь и даже не жизнь и смерть, а нечто над жизнью и смертью, за их пределами. Это меня очень интересует. Вот этот контакт с потусторонним миром у меня был всегда. Сейчас он вышел на визуальный уровень. Так появился театр O.V.O.
Рубрика «Наш человек»
23 апреля в Театре Эстрады состоится концерт Ольги Арефьевой и объединённого состава «Ковчега», составленный по заявкам слушателей.
Голосование — на сайте www.ark.ru
Ольга Арефьева: Мне это было предначертано…
Полный вариант
— Давайте совершим небольшой экскурс в историю. Насколько я знаю, в своё время вы активно начинали свою музыкальную деятельность в знаменитом Свердловском рок-клубе, который явил отечественному рок-н-роллу такие громкие имена, как «Наутилус Помпилиус», «Чайф», «Настя», «Агата Кристи»…
— Ну, «активно» — это громко сказано. Была я там никто и звали меня никак. И рок-клубовские звёзды если и снисходили до того, чтобы вообще со мной поздороваться, то праздник. А так всё это было мимо меня…
— Это объяснялось главным образом разницей в возрасте?
— В возрасте разница, кстати, не такая уж большая, но как-то они попали в струю, а я… Просто тогда я ещё почти ничего такого и не спела, стеснялась своих песен. Хоть среди них уже была, скажем, очень известная сейчас «Осень». Я была в Свердловске человеком приезжим. А во-вторых, я по жизни человек не то чтобы некоммуникабельный, но я не умею куда-то там просачиваться, заводить нужные знакомства, себя подавать. Я ходила тогда там вся такая ненужная. И никто на меня не обращал внимания. Ну кто ж знал, что через сколько-то лет я стану знаменитостью? Сейчас меня перечисляют через запятую с теми, кто был тогда звёздами в Свердловске, но это очень-очень условно. Они попали в ветер и взлетели быстро, а я поздний ребёнок. Мой путь на сцене, я считаю, начался по-настоящему только в Москве. И всё это медленно-медленно набирало силу. Это всё были годы, годы и годы. Ведь если тебя никто не знает, ты живёшь в чужом городе, для тебя закрыты все двери, то ты по определению находишься в очень проигрышной ситуации. И ты ничего не можешь сделать, кроме того, чтобы мужаться и продолжать делать своё дело.
— Как вам удалось выстоять и переломить эту ситуацию в свою пользу?
— Мне это было предначертано. Я продолжаю быть в этом абсолютно уверенной. А тем, кому предначертано, и силы даются, как даётся и вот эта предельная уверенность, которая в любой ситуации всё равно заставляет тебя делать своё дело. А уж в совсем отчаянные моменты силы небесные как-то поворачивают немножко шестерёнки и посылают тебе помощь. Например, у кого жить, чтобы не остаться совсем на улице. У меня неоднократно бывало такое, что меня пускали жить к себе люди, которым я не была, в общем-то, никем: ни другом, ни любовницей, ни родственницей… Это ли не чудо?
— Во времена, когда вы только приехали в Москву?
— Я в Москве без квартиры прожила десять лет. Я жила то там, то сям, то у тех, то у этих.
— Не бывает ли обидно, что вас не зовут в какие-то большие концертные программы, не бегают за вами продюсеры, звукозаписывающие лейблы? И всё только потому, что ваше искусство — немассовое, необычное, может быть, на общем фоне…
— Мне кажется, куда надо, меня везде зовут. А куда меня не зовут — так туда мне, по-моему, и не надо. Вот если висят афиши, и там перечисление из двадцати пяти фонограммных попсовых имен, а меня среди них нет — разве это для меня потеря? Я умудрилась выстроить свою систему, самодостаточную. Меня и не надо никуда звать, я сама позову на свой концерт. А лейблы, кстати, за мной периодически бегают, только условия, которые они предлагают, примерно такие: «вы будете работать, а мы — деньги получать».
— В начале 90-х было в Москве замечательное место — Love Street, масштабная выставка, которую организовали хиппи. Это уникальное место, располагавшееся на Чистых прудах, собрало вокруг себя много творческих, по-настоящему талантливых людей — художников, музыкантов, поэтов и было своеобразным островком неформальной культуры и творческого общения. Там выступали и вы. На ваш взгляд, подобный культурный оазис сейчас возможен, или это было исключительно веянием времени?
— Это было явлением места, даже ещё точнее — помещения. Так случилось, что было помещение в центре города, светлое, чистое, просторное и халявное. Мастерская какого-то скульптора. И он почему-то разрешил хиппи там тусоваться, проводить свои мероприятия. Разумеется, сразу всё пространство наполнилось народом и всяческими позитивными вибрациями. Могло быть иначе, тут уж от людей зависит. А сейчас всё очень просто и прагматично: есть помещение — есть действие, нет помещения — нет ничего. А с помещениями в Москве дело все жёстче и жёстче. И железные дракончики захватывают постепенно дома, территории, площади, пожирают парки, скверы. Я не знаю, кто там и что там, в этих офисах за железными дверями. Но мне кажется, что не люди уже.
— То есть вы с миром офисов никак не соприкасаетесь?
— Да дело-то не в офисах! Дело в том, что есть мир для человека, живой. А есть мир против человека. Это всё очень переплетено, но на самом деле очевидно… Вот у нас здесь от дома недалеко Покровско-Стрешневский парк. Люди за водой на родники ходят. А последние полгода на родник можно пройти по узкой тропочке между стройками. Территорию застраивают. И там уже другие хозяева. Там уже не деревья и дорожки, не велосипедисты и не лыжники, не люди с детьми и собаками, а грузовики, стройматериалы, заборы, охранники…
Но я так думаю, нам в нашей стране ещё повезло. Мы живём в мире, где пока есть куда уехать, пожить у костра. А вот что будет дальше, когда всю землю поделят, когда все леса продадут, когда все поляны застроят, я не знаю. Наверно, и воздух будет чей-то, и вода чья-то. Пока ещё в России всё не так плохо. А в Европе уже просто так не полежишь на лужайке — всё частное владение.
— Всё зависит от людей. Они становятся, на ваш взгляд, черствее, мертвее?
— Становятся. Но и живее, с другой стороны, становятся. Всегда работает система противовесов. Чем больше зла, тем больше добра. Чем больше добра, тем больше зла. Сейчас ведь много хорошего в мире появилось. Доступ к информации свободный, доступ к искусству. Художников не сажают в тюрьму. С другой стороны — суррогаты, реклама, попса всё заполонили, уже никто никого не слушает, каналы восприятия забиты мусором. Доброе семя и сорняки уравнены в правах, только сорняки гораздо нахрапистее и не стесняются в выборе методов. Раньше за информацию люди бились, в тюрьму шли. А теперь она валяется под ногами — никто не берёт. Во всём есть постоянно какое-то «но». Похоже, что это принцип, по которому живёт земля. Как писал Веничка Ерофеев: «Всё на свете должно происходить медленно и неправильно, чтобы не сумел загордиться человек, чтобы человек был грустен и растерян».
— Ольга, с недавних пор, наряду с музыкой, вы занимаетесь и театром. Что из себя представляет ваш театральный проект и с чего всё началось?
— Театральная, клоунская жилка, которая присутствовала во мне всегда, начала в последнее время очень сильно пульсировать и требовать внимания. Появился сначала «Рояль-Ковчег». Потом я начала вести тренинг под названием «Человеческая комедия». В течение уже почти двух лет я встречаюсь с группой, достаточно маленькой — 10-12 человек, и мы занимаемся раз в неделю с утра до вечера. Это такая систематическая работа, которая многое в человеке меняет. У меня открылись новые какие-то каналы. И вот в таком уже подготовленном состоянии я увидела театр «Дерево» и познакомилась с Антоном Адасинским. Это пробило во мне просто огромную брешь. Мне хотелось видеть странное, прекрасное и нечеловеческое и очень хотелось в этом участвовать. И таких людей, кроме меня, оказалось ещё несколько. У нас образовался свой театр, он называется O.V.O. «Ово» по латыни — яйцо. Аббревиатуру можно расшифровать как «Оригинальные визуальные объекты», «Огонь, Вода, Обнажённые» или ещё как-то. И некоторые люди, которые у нас в проекте участвуют, связаны так или иначе с «Деревом», ездят постоянно к Антону. Но тем не менее, мы совершенно отдельное образование.
— В чём состоит основная идея проекта O.V.O.?
— У нас было рабочее название театра — «Нечеловеческие танцы». У меня даже есть теперь такая песня, её другое название «Оборотень». Существуют вещи земные, очень-очень человеческие. Скажем, «Шансон-Ковчег» — это очень земная, очень человеческая музыка, там много сердечных, эмоциональных переживаний. А есть вещи запредельные. Не любовь-морковь и даже не жизнь и смерть, а нечто над жизнью и смертью, за их пределами. Это меня очень интересует. Вот этот контакт с потусторонним миром у меня был всегда. Сейчас он вышел на визуальный уровень. Так появился театр O.V.O. Мы сделали спектакль «Калимба», который был показан всего несколько раз пока. 10 и 24 апреля — в два воскресенья — мы снова сыграем его в ЦДРИ на Кузнецком мосту. Это плод совместного творчества, каждый из участников практически сам выстроил себе роль. И отдельные элементы действа соединились достаточно интуитивно. Это язык визуальных символов, архетипических образов. Но в итоге получилась довольно связная история, которую, однако, бессмысленно описывать словами.
Беседовал Владимир Преображенский