В воскресенье я попала на концерт Ольги Арефьевой…
Давно хотела, но все как-то не складывалось: то Оля к нам не ехала, то я по каким-то непонятным причинам пропускала это событие. А тут все сложилось на удивление удачно, и заветные билеты были приобретены без проблем.
Почему все концерты начинаются с опозданием (на моей памяти еще ни один не начался вовремя)? В эти двадцать — тридцать минут постоянно приходят одни и те же мысли, даже не мысли, а какое-то недоумение, как расценивать это опоздание, как неуважение, или же, как желание немного подогреть атмосферу в зале. Не знаю, но каждый раз недовольство и раздражение закрадывается в душу. Некоторым потом прощаешь эту задержку, некоторым нет. Но Оле я простила все и сразу стоило ей только выйти на сцену. А еще я подумала, будь я мужчиной, обязательно влюбилась бы в нее. Но не так, как влюбляются взрослые мужчины, а так, как впервые влюбляются мальчики. В моей любви не было бы ничего плотского, никаких желаний, кроме одного — постоянно быть где-то рядом, слушать и смотреть, восхищаться и боготворить. И никому, никогда и ни при каких обстоятельствах не признаваться в этом.
Она вся состоит из углов и изломов, костей и нервов — высокие острые скулы и подбородок, впалые щеки, резко очерченные тенями от неровного сценического света, локти, колени, ключицы все еще хранят подростковую угловатость, руки трепещут нервными птицами, а тело то чуть заметно извивается с гипнотизирующей, змеиной грацией, а то будто переламывается изнутри, и тогда углов становится еще больше, а движения, в миг утратив плавность, становятся резкими и быстрыми. А еще она вдруг широко распахивает глаза и смотрит в зал невидящим взглядом, так смотрит смертельно раненный боец, получивший пулю в спину, оттуда, где должны быть свои, или когда наткнется в рукопашной грудью на клинок противника и поймет, что сейчас умрет, но не может понять за что. Да, вот именно такой она и была, пока пела обязательную программу — бесстрашный боец, готовый расстаться с жизнью ради жизни других. Она страдала за каждого, сидящего в зале, обнажалась душой, сдирала кожу, выворачивалась наизнанку. Кто-то спросит, зачем? Просто это ее профессия. И ее жизнь.
В конце первого отделения она спела новую песню «Семь с половиной минут» именно обо всем этом. То, как она готовилась к этой песне, было красноречивее всяких слов. Не каждый решиться рассказать о чем-то глубоко личном, но, решившись, постарается быть услышанным.
В перерывах между песнями она говорила, и шутила, и о чем-то просила или рассказывала, и тогда становилась очень земной и обычной, но как только начинала петь, впадала в какой-то странный транс, будто уходила в другое измерение. Это сложно объяснить, но мир будто сжимался вокруг нее, концентрировался в луче света софита, центром которого была Оля, а все, что не попало в этот луч, переставало существовать. Своим пением она уводила в другой мир, и несколько раз я нарочно смахивала этот морок, заставляла себя вспомнить о существовании реальности.
А еще была Лена Калагина. У Лены бритая налысо голова и практически полное отсутствие каких-либо признаков пола. Она похожа на инопланетное существо или на пациента психушки, кому как нравится. Лена танцевала. Но то не был танец в привычном понимании, в нем не было выверенных и заученных движений, в нем не было доминанты разума, но в нем была свобода. Так танцуют маленькие дети и сумасшедшие, отдавшись телу, смахнув с себя, словно пыль, условности, логику, мораль, все то, за что мы называем себя людьми. В этом танце остались только инстинкты и движения в такт музыке и сердцу. Танец стал сутью музыки, глубоким, спрятанным смыслом, лежащим за гранью разумного осмысления, ключом к шифру, дверью между мирами.
Последней песней в программе была «Панихида по апрелю». Лена вышла на сцену с бумажными самолетиками и стала запускать их в зал, а взрослые люди вдруг превратились в детей. Зал наполнился улыбками по-настоящему счастливых людей. Белые самолетики кружили в потоках воздуха по самым немыслимым траекториям.
На этом обязательная программа была отработана, и Оля покинула сцену, но зрители, конечно же, надеялись (и небезосновательно) на продолжение.
После непродолжительной паузы она появилась вновь в черно-желтом платье (цвета обложки ее книги «Жизнь и приключении Ефросиньи Прекрасной) и спела песню «Ефросинья» (посвященную, ну конечно же, этой книге).
— Оля, а можно уже танцевать? — Спросили кто-то из зала
— Давно пора
Зрители танцевали, Оля пела. Она больше не была бесстрашным солдатом, а стала беззаботно-веселой маленькой девочкой. Песня, за ней другая, поклоны, овации. С каждой новой песней зал заводился все сильнее и, казалось, еще чуть-чуть и ее никогда не отпустят со сцены, и тут уж пойдет единоборство кто кого, кто первый выдохнется, Оля или зрители. Она уходила несколько раз и снова возвращалась. Но в последний раз Петр Акимов, покидая сцену, сложил руки крест на крест, подавая сигнал на пульт, что все, хватит, и стало понятно, больше Оля не выйдет.
Кто как уходил с концерта, а я вприпрыжку, со счастливой улыбкой на лице и сердцем, полным радости и любви, за что огромное спасибо Ольге Арефьевой, музыкантам группы «Ковчег» и, конечно же, Лене Калагиной.