«Анатомия»: лицо души и лицо тела.
Я сегодня весь день засыпала. И думала: «до концерта Арефьевой осталось шесть часов… до концерта Арефьевой осталось четыре часа… до концерта Арефьевой осталось два часа…» — эти часы истекали мучительно медленно, и в конце концов я пошла на концерт; я думала, что напишу «мы пошли», но нет, я пошла одна, и была одна, а вокруг меня как-то группировался-концентрировался разный народ, все было хаотично, феерично, громко и совершенно офигительно!
«Ben Hall», в нем шум, и толпы, через кои протискиваются несчастные официантки, и воздух, которым уже один раз дышали, и холодный дым порциями, и музыка, Музыка с большой буквы, она удар и катарсис, душа свернулась и тут же развернулась, просто ТЫДЫЩ! — и ааааааа, как по бутербродику небесному размазывает.
Я очень сумбурно сейчас пишу, потому что иначе никак.
Я, кажется, улыбалась и глаза закрывала. Я чувствовала запах вишни (потому что нюхала табак) и не могла стоять на ногах (это очень сложно — неподвижно стоять дольше семи минут!). Я хотела писать прекрасное, строки появлялись и тут же забывались. Их было не жаль.
Я не знала ни одной песни, кроме финальной, где-то теряла нить и потом подхватывала, внимала божественному голосу Арефьевой и боянистым анекдотам — и, разумеется, виолончели! Я влюбилась в виолончель! (и в того человека, который к ней прилагается). Ровно на один вечер. Вообще-то, там было не так важно, в кого влюбиться. Но тут такая занятная игра — закрываешь глаза и ушами души своей слышишь четыре полнокровных, звучных инструмента! Открываешь глаза — и видишь два. Закрываешь глаза — четыре. Открываешь — два. Ах, блин!
Они живые, живые!